Запах жареного лука и моркови густо витал в маленькой кухне, смешиваясь с паром от кастрюли, в которой булькал картофельный суп. Катерина стояла у плиты, помешивая ложкой золотистую зажарку. За окном медленно сползал в сумерки ноябрьский день, первого числа. Холодный, скучный вечер, один из многих в её размеренной, почти монотонной жизни. Работа в архивном отделе городской управы, где главными событиями были скрип стеллажей и шелест пожелтевших бумаг, не давала пищи для души. Дом — уютная, но тихая клетка из двух комнат в хрущёвке на окраине. Друзья разъехались по другим городам, личная жизнь после невесёлого развода пять лет назад представляла собой аккуратно застланное чистое поле. Ей было тридцать восемь, и она почти смирилась с мыслью, что главные события остались где-то позади.
Телефон, старый дисковый аппарат кремового цвета, висевший на стене в коридоре, зазвонил резко и громко, разрывая кухонную тишину. Катерина вздрогнула, вытерла руки о фартук и пошла снимать трубку.
— Алло?
В наушнике послышались негромкие мужские шаги, шум улицы, и затем голос, негромкий, немного усталый, с приятной, чуть хрипловатой бархатистостью.
— Алло, можно Лену?
— Вы ошиблись номером, — вежливо, но безразлично ответила Катерина. Такие звонки бывали.
— Извините, — пробормотал голос, и связь прервалась.
Катерина вернулась к плите, сняла сковороду с огня. Через несколько минут, когда она уже переливала суп в глубокую тарелку, телефон зазвонил снова. Тот же номер, подумала она, глядя на циферблат.
— Алло, я же сказала, вы ошиблись…
— Я знаю, — перебил её тот же голос. Теперь в нём сквозила нерешительность и какая-то глубокая, неподдельная усталость. — Извините за беспокойство. Просто… у меня сегодня очень паршивое настроение. Совершенно отвратительное. И… вы не могли бы со мной просто поговорить? Минут пять. Мне сейчас очень нужно услышать человеческий голос. Не обязательно даже ваш, просто… любой.
Катерина замерла с горячей кастрюлей в руках. Странная просьба. Навязчивая. Возможно, даже опасная. В голове тут же всплыли предостережения из криминальных хроник. Но в интонации незнакомца не было ни агрессии, ни панибратства. Была такая искренняя, нагорая тоска, что она почувствовала её почти физически, сквозь провода.
— Руки у меня, правда, заняты, — неожиданно для себя сказала она, глядя на пар, поднимавшийся от супа. — Ужин готовлю. Но уши… уши свободны.
Из трубки донёсся тихий, сдержанный выдох, похожий на начало улыбки.
— Спасибо. Вы даже не представляете, как это важно. Меня, кстати, Аркадий зовут.
— Катерина, — автоматически отозвалась она.
— Очень приятно, Катерина. Вы… вы не против, если я просто буду говорить? О чём-нибудь. А вы помешивайте свой ужин.
И он заговорил. Сначала неуверенно, обрывочно. О том, как целый день шёл мелкий, противный дождь, превращающий город в серую акварель. О том, как он только что вышел из здания, где уже пятнадцать лет проработал инженером-конструктором, и ему сказали, что его проект, в который он вложил три года жизни, закрывают из-за сокращения финансирования. Не просто проект — мечту о новом, более безопасном мостовом переходе через речку на окраине. О том, как он шёл по улице и вдруг с абсолютной ясностью понял, что не может назвать ни одного человека, которому мог бы позвонить и просто выговориться. Коллеги — они же коллеги. Старые друзья обросли семьями, заботами. Да и не хотелось грузить.
— Знаете, — голос в трубке стал тише, задумчивее, — иногда кажется, что вся жизнь — это такой долгий, монотонный проект. Ты чертишь, рассчитываешь, сверяешься, а потом приходит кто-то и стирает его одним росчерком пера. И ты остаёшься на чистом листе. Одни. С циркулем в руках и пустотой внутри.
Катерина слушала, отодвинув тарелку. Она забыла про ужин. Его слова находили в ней глухой, откликающийся резонанс. Не про проекты и мосты, а про ту самую чистоту листа, которая скорее пугала, чем манила. Она не знала, что ответить. Но, кажется, он и не ждал ответов. Ему нужен был свидетель. И она стала этим свидетелем.
— У меня тоже бывают такие дни, — наконец сказала она, когда он замолчал. — Когда кажется, что все линии жизни куда-то не туда уводят. Я работаю с архивами. Иногда перебираешь дела полувековой давности, и думаешь: вот человек, он строил, любил, страдал, надеялся… А от него осталась папка с пожелтевшими бумажками под номером. И всё. И становится немного жутко.
— От нас тоже останутся папки, — тихо произнёс Аркадий. — Но пока мы живы, мы можем хотя бы говорить об этом. Спасибо вам, Катерина. Вы меня, кажется, спасли. От очень глупого поступка. Я уже стоял на мосту и думал…
Он не договорил. Но Катерина поняла. По спине пробежал холодок.
— Не делайте глупостей, Аркадий, — строго сказала она, и её голос прозвучал почти матерински. — Суп остывает. И… проект — это всего лишь проект. Лист всегда можно перевернуть.
Он рассмеялся. Коротко, но искренне.
— Вы мудрый человек, Катерина. Спасибо. За всё.
На том и закончился первый разговор. Два с лишним часа. Катерина допила остывший суп в глубокой тишине, чувствуя странную опустошённость и лёгкость одновременно. Казалось, она не просто говорила с незнакомцем, а совершила маленький, незаметный подвиг милосердия.
Через месяц, почти день в день, телефон зазвонил снова. Она узнала номер.
— Алло, Аркадий?
— Вы помните меня? — в его голосе прозвучало неподдельное удивление и радость.
— Голос сложно забыть, — улыбнулась Катерина, хотя он этого не видел.
— Я просто хотел сказать… что послушал ваш совет. Лист перевернул. Уволился с того завода. Устроился в маленькую частную мастерскую. Делаем малые архитектурные формы — беседки, фонари, скамейки. Это капля в море, конечно, но… это моё. И я счастлив. Хотел вас поблагодарить.
С этого и началось. Их телефонные беседы стали ритуалом. Раз в месяц, иногда чаще, иногда реже, раздавался звонок. Они не договаривались. Это было похоже на интуитивное чувство: когда одному из них особенно нужна была связь с внешним миром, связь возникала. Они говорили обо всём на свете. О книгах (оба обожали старую добрую фантастику, Стругацких и Лема). О музыке (его страстью был джаз, её — классический романс). О погоде, о смешных случаях из жизни, о воспоминаниях детства. Аркадий рассказывал о своей работе, о том, как вдохнул жизнь в заброшенный сквер, спроектировав для него необычную кованую беседку в виде раскрытой книги. Катерина делилась забавными находками из архивов: историей о купце, который вёл двойную бухгалтерию, шифруя записи стихами, или о любовной переписке начала века, найденной между страниц метрической книги.
Он был блестящим собеседником. Начитанным, ироничным, тонким. Он умел слушать и слышать. В его голосе была какая-то магическая теплота, которая согревала её одинокие вечера. Она ловила себя на том, что ждёт этих звонков, как ждут письма от близкого друга. Они стали частью её жизни, важной и интимной. И при этом она не знала о нём ровным счётом ничего, кроме имени — Аркадий — и того, что он инженер-художник. Не знала, как он выглядит, женат ли, есть ли дети, где живёт. И он не спрашивал о её личном. Это было негласное правило их виртуального пространства. Они были двумя голосами в эфире, двумя душами, встретившимися в безвоздушном пространстве случайности. И эта иллюзия безопасности, эта дистанция были безумно удобны.
Прошло два года. За это время в жизни Катерины мало что изменилось внешне. Но внутри что-то оттаивало. Она снова начала рисовать акварелью, заброшенное с институтских лет хобби. Завела фиалки на подоконнике. Даже подумывала записаться на вечерние курсы по реставрации бумаги. Аркадий, его поддержка, его интерес к её маленьким открытиям, давали ей силы. Он стал её тайным вдохновителем.
И вот однажды, в один из особенно тёплых и задушевных разговоров, когда они смеялись над очередной архивной нелепицей, он вдруг сказал, и голос его стал серьёзным, даже напряжённым:
— Катя, а давайте встретимся. Вживую. Выпьем кофе. Погуляем. Мне… мне очень хочется увидеть лицо человека, чей голос два года был для меня лучом света.
Катерина замерла. Лёд пробежал по коже. Встретиться? Нет. Это было невозможно. Это разрушило бы всё. Весь этот хрупкий, идеальный мир, построенный на звуке и воображении. Она представляла его себе: высокий, немного сутулый, с умными, усталыми глазами и сединой у висков. Руки с чертёжной копотью на пальцах. Но что, если реальность окажется иной? Что, если он разочаруется в ней, обычной, неяркой женщине с архивной пылью на плечах? Или, что ещё страшнее, он окажется не тем? Что, если магия рассеется?
— Аркадий, я… я не думаю, что это хорошая идея, — проговорила она, и голос её дрогнул.
— Почему? — в его тоне послышалось неподдельное недоумение и обида. — Мы же знаем друг друга, как никто другой. Разве нет?
— Мы знаем голоса друг друга, — поправила она мягко. — И это… это совершенно особенные отношения. Я не хочу ничего менять. Мне и так хорошо.
— А мне нет! — в голосе его впервые прозвучала страсть, почти боль. — Мне мало голоса, Катя! Я хочу видеть вашу улыбку, когда вы рассказываете про купца-стихотворца! Хочу видеть, как вы хмурите брови, когда я говорю что-то глупое! Это же естественно — хотеть видеть человека, который стал тебе дорог!
Они говорили ещё почти час. Он уговаривал, приводил доводы, клялся, что ничего не изменится к худшему. Она защищалась, как крепость, чувствуя, как паника сжимает горло. В конце он сдался, устало сказал: «Хорошо. Подумайте. Я позвоню через неделю».
Он позвонил через неделю. И ещё через одну. И ещё. Каждый раз разговор крутился вокруг одной темы — встречи. Катерина чувствовала, как её идеальный мир даёт трещины. Его настойчивость пугала её, казалась нарушением границ. Прежняя лёгкость исчезла. Вместо неё было напряжение.
И тогда она приняла решение. Трусливое, может быть, но единственно возможное для неё в тот момент. Она купила простенький автоответчик, подключила его к телефону. И когда раздавался его звонок, а она по номеру определяла, что это он, она просто не снимала трубку. Слушала, как на той стороне сначала раздаются гудки, потом щелчок, и его записанный голос говорит: «Катя, это я. Пожалуйста, возьми трубку…» Потом пауза, тишина, и отбой.
Первые несколько раз она сидела, прижавшись к стене в коридоре, и чувствовала, как бешено колотится сердце. Ей было мучительно стыдно и больно. Он звонил раз в несколько дней, потом раз в неделю, потом… звонки прекратились. Наступила тишина. Та самая тишина, которую она так хотела сохранить, теперь казалась гулкой и мёртвой. Архивная пыль стала ещё гуще, акварельные краски засохли на палитре. Она выиграла битву за свой покой и проиграла войну за живой огонёк души.
Прошло полгода. Жизнь вернулась в прежнюю, безопасную, безрадостную колею. Катерина почти убедила себя, что поступила правильно. Что это была лишь красивая иллюзия. Но по ночам ей иногда снился его голос. И она просыпалась с ощущением острой, ничем не заполняемой потери.
Однажды её начальница в архиве, женщина практичная и доброжелательная, попросила её отвезти папку с согласованными проектами благоустройства в управу архитектуры, в новый корпус, что в центре города. Катерина, всегда исполнительная, взяла такси. В огромном светлом атриуме управления она заблудилась, пытаясь найти нужный кабинет. И вдруг её взгляд упал на большую информационную доску с фотографиями авторов проектов, реализованных в городе за последний год. Её сердце екнуло. На одной из фотографий, под стилизованным изображением той самой кованой беседки-книги, она увидела лицо. Узнала глаза. Тёмные, глубокие, с лучиками морщин у уголков. И улыбку — сдержанную, умную. Подпись: «Архитектор проекта: Аркадий Николаевич Сомов».
Он. Её Аркадий. Не вымысел, не голос из ниоткуда. Он был здесь. Реальный. И он создавал красоту.
Катерина стояла, не в силах оторвать взгляд от фотографии. Все её страхи, вся её защитная броня показались вдруг смешными и жалкими. Она испугалась встречи с человеком, который два года был её опорой, который создавал целые парки, в то время как она пряталась среди старых бумаг.
Она не помнила, как отдала папку, как вышла на улицу. Перед глазами всё ещё стояло его лицо. И тогда она приняла самое стремительное решение в своей жизни. Она зашла в первый же попавшийся магазин с канцтоварами, купила открытку с видом старого города, села на скамейку в сквере и написала. Коротко, без извинений.
«Аркадий Николаевич. Если ваше предложение выпить кофе ещё в силе, я буду завтра в три часа в кафе "Под абажуром" на Печатной улице. Катя из телефона».
Она нашла адрес его мастерской на том же стенде, отправила открытку по почте, а потом всю ночь не спала, терзаясь сомнениями. Он получит? Он придёт? Он простит её за её трусость и автоответчик?
Ровно в три следующего дня она сидела за столиком в уютном, тонущем в зелени кафе "Под абажуром". Перед ней стоял недопитый латте, а пальцы нервно теребили край салфетки. Каждая секунда тянулась как час. Она уже решила, что не придёт, что всё кончено, когда дверь со звонком открылась.
Вошел он. Немного выше, чем она представляла. В простом свитере, в очках. Лицо — точь-в-точь с фотографии, только живее, и в глазах — та самая усталая мудрость. Он оглядел зал, увидел её. На мгновение в его взгляде мелькнула неуверенность, а затем — такое тёплое, такое беззлобное облегчение, что у Катерины комок подступил к горлу.
Он подошёл к столику.
— Можно?
— Можно, — прошептала она.
Он сел. Помолчали. Звуки кафе — звон чашек, приглушённые голоса — казались вдруг очень далёкими.
— Я получил вашу открытку, — наконец сказал он. — Не думал, что дождусь.
— Я… я очень боялась, — призналась Катерина, глядя в свою чашку.
— Я знаю. Я тоже боялся. Боялся, что голос в трубке окажется единственным, что от вас есть. Но теперь я вижу, что ошибался. Вы ещё лучше.
Он улыбнулся. И в этой улыбке не было ни упрёка, ни торжества. Была та самая благодарность, что звучала в их самом первом разговоре.
— Расскажите, что вы там нарисовали за эти полгода? — спросил он, и тон его был таким же, как в телефонных беседах — заинтересованным, дружеским.
И напряжение стало таять. Они заговорили. Сначала осторожно, потом всё свободнее. Про беседку-книгу, про её акварели, про реставрационные курсы, на которые она всё-таки записалась. Оказалось, он живёт в соседнем районе. Оказалось, он тоже одинок, жена умерла много лет назад от болезни, дети выросли и живут далеко. Оказалось, он коллекционирует старые чертёжные инструменты. И когда он рассказал про свой последний проект — солнечные часы для двора детской больницы — в его глазах зажёгся тот самый огонёк, который она слышала в его голосе, когда он говорил о чём-то действительно важном.
Магия не исчезла. Она преобразилась. Из эфемерной, воздушной связи голосов она стала чем-то осязаемым, тёплым, живым. Они вышли из кафе и пошли гулять по осеннему парку, и разговор тек так же легко, как по телефону, но теперь он был дополнен улыбками, взглядами, жестами. И Катерина с удивлением поняла, что ничего не разрушилось. Напротив, всё сложилось в единую, прекрасную картину.
Вечером он проводил её до дома. У подъезда он взял её руку, совсем как в самых смелых её мечтах, которых она себе не позволяла.
— Катя, — сказал он. — Я очень рад, что вы всё-таки ошиблись номером два года назад. И я бесконечно рад, что вы нашли в себе смелость исправить ещё одну ошибку. Мою и вашу.
— Я тоже, — тихо ответила она. И это была правда.
Они договорились встретиться на следующей неделе, чтобы пойти на выставку акварелей в краеведческий музей. Катерина поднялась в свою квартиру, подошла к окну. Он стоял внизу, помахал ей рукой и пошёл прочь, засунув руки в карманы пальто. Она смотрела ему вслед, и в груди пела тихая, светлая радость. Она не просто обрела друга или возможную любовь. Она сделала шаг из своего архива, из мира прошлого и страхов, в живой, настоящий, непредсказуемый и такой прекрасный мир. Мир, где у голоса из трубки наконец-то появилось лицо. И это лицо улыбалось ей.
