– Мне нужна Марья Андреевна, – раздаётся резкий, будто щелчок, голос из дверей.
Я поворачиваю голову, как по команде «Равняйсь!». В проёме стоит мужчина в форме МЧС. Высокий, крепкий, с короткой бородой и таким взглядом, будто пришёл оценивать не только меня, но и всю мою работу за год.
– Здравствуйте, – поправляю очки и стараюсь говорить твердо, – я Марья Андреевна. Что-то случилось?
У каждого родителя свой стиль: кто-то извиняется за опоздание на собрание, а кто-то врывается в мой кабинет с видом, будто сейчас будет тушить пожар. И этот точно из последних.
– Пока не случилось, – отвечает он спокойно и наклоняется, чтобы не задеть гирлянду из снежинок, развешанную над дверью. Но он настолько высокий, что она всё равно касается его аккуратно уложенных волос.
Мне с моими метр шестьдесят пять так не мешает, первоклашкам моим так и подавно.
Я машинально проверяю кабинет взглядом. Всё в порядке: чайник убран, на батареях ничего не сохнет, рисунки детей аккуратно разложены на столах. Но ощущение, что он сейчас найдёт к чему придраться, не покидает.
– Я отец Виолетты Борзовой, – тяжелой походкой идет по кабинету в берцах , оставляя влажные следы от снега на линолеуме.
Ах, Виолетты…
– Очень рада с вами познакомиться, наконец, – делаю упор на последнее слово, – Иван Андреевич. Если бы вы добрались до нас раньше, то ситуация бы, возможно, не приняла такие обороты и не дошла до директора.
– Ребёнок в первый класс ходит. Какие такие там еще обороты? – его низкий голос словно перекатывается по кабинету, а сам он нависает надо мной. Косая сажень в плечах, не меньше.
– Вы, Иван Андреевич, не были ни на одном родительском собрании, – начинаю с главного и заглядываю в серые, цвета мокрого асфальта, глаза.
– На одно ходила старшая дочь.
– Старшая дочь – это не родитель.
Поднимаюсь, чтобы быть с ним на равных. Хотя с нашей разницей в росте, мне еще и на стульчик надо бы встать. Прямо, как мой отец. Широкоплечий, высокий, а мы с мамой на фоне его две Дюймовочки.
– На одном была бабушка.
– Бабушка – не законный представитель. Не все вопросы я могу решить с ней. А у вас многодетная семья, вам положены льготы.
– Льготы? Спасибо, конечно, но я пока могу каштаны собирать сам. Правда, времени на шедевры у меня немного. Я тороплюсь, можно покороче? Что случилось, что меня в школу вызывают.
Боже, фамилия соответствует характеру.
– Я хотела поговорить по поводу Виолетты. У вашей дочери проблемы с адаптацией в школе.
– Первый класс же только. Адаптируется. Чего вы ждете от ребенка? – вроде и не грубит специально, но голос у него такой, что пробирает.
– Она замкнутая, ей трудно найти общий язык с одноклассниками.
– Это характер, – отвечает он. Говорит так ровно и спокойно, будто я ему о прогнозе погоды сообщаю.
– Кроме того, она сильно переживает, если что-то не получается. Особенно в групповых заданиях.
– Разберёмся, – отрезает он.
– У нее проблемы с учебой. На фоне стресса и недостатка общения с детьми, Виолетта часто не успевает.
– Вы школа, вы и учите. Пока я не вижу никакой проблемы. Да, она стеснительная, да, сложно находит друзей. Но это такой ребенок, не всем быть душой компании. Ваша задача, как учителя – учить.
– Я учу, каждому ученику стараюсь уделить время и к каждому найти подход. Но ваше участие тоже необходимо.
– Поучаствуем.
– Читайте, минимум пятнадцать минут в день.
– Почитаем.
– Примеры решайте, они у нас простые сейчас.
– Решим.
– Больше говорите с дочерью, спрашивайте, как прошел день.
– Поговорим.
Я делаю вдох, чтобы успокоиться. Этот мужчина словно ледяная глыба, и пробиться через неё будет не так просто.
– Хочется, чтобы и дома вы тоже участвовали. В школе проходят конкурсы разные, творческие, можно делать поделки, рисовать. Дети участвуют, их награждают, Виолетта переживает.
– А я участвую, знаете ли. То листья сушу, то за каштанами еду после работы, то желудям шапочки клею.
Поджимаю губы, чтобы не засмеяться. Это смешно, немного.
– Очень хорошо, что вы принимаете участие в жизни дочери. Иван Андреевич, я вижу Виолетту каждый день. Она умная девочка, но ей нужна поддержка, чтобы раскрыть свой потенциал. Это не критика, а наблюдение.
– У нее есть дома поддержка.
– Ей нужна эмоциональная поддержка. Вы часто разговариваете с ней о её чувствах?
Иван Андреевич ведет бровью и сводит брови на переносице так, что они сливаются в одну линию.
– Это важно, Иван Андреевич. Она девочка.
– У меня три дочери, Марья Андреевна. И каждой я стараюсь уделить столько времени, сколько у меня есть.
– Вы видели рисунки Виолетты?
– А вы видели их количество? Я только успеваю покупать краски, карандаши и бумагу. Поэтому, простите, каждый рисунок под лупой не рассматривал.
Я ищу среди рисунков Виолеттин и протягиваю Ивану Андреевичу.
На нём – простая сцена: дом, небо, деревья. Но что бросается в глаза, так это фигурки на переднем плане. Одна из них – девочка с грустным лицом, а рядом стоит силуэт женщины, который отчего-то размыт, будто не до конца прорисован.
– Это работа Виолетты. Она часто рисует что-то подобное, но никогда не показывает себя рядом с кем-то ещё, кроме этой женщины. Это мама?
Его лицо остаётся таким же каменным, но взгляд становится на миг тяжелее.
– Ребёнок фантазирует и так себя проявляет, – говорит он.
– Иван Сергеевич, ребёнок не просто фантазирует. Ей не хватает тепла. Она боится не оправдать ожидания и замыкается. Вам нужно больше разговаривать с ней.
– У нас всё в порядке. Я ей всё даю.
– Это не о том, чтобы дать, – поясняю. – Это о том, чтобы быть рядом. Ей нужно чувствовать, что её понимают.
Он смотрит на меня с лёгким раздражением, будто я лезу не в своё дело.
– Это всё? – машет рисунком, и заглядывает в глаза.
– Нет, не всё. Для Виолетты важно видеть, что её отец принимает участие в её жизни. И девочкам очень полезно, чтобы в их жизни был какой-то женский пример. Бабушка,тетя…
– Вы намекаете на то, что им нужна мать?
Его вопрос звучит резко, но в нём нет ни агрессии, ни насмешки. Скорее, это защита.
– Я не намекаю, – отвечаю я, стараясь говорить спокойно. – Просто замечаю, что девочкам не всегда хватает вашего внимания. Особенно Виолетте.
Он вздыхает, будто эти слова тянут из него воздух.
– Мама у них была, – говорит он медленно, – но её больше нет.
Его голос чуть дрогнул, но он тут же выпрямляется, словно старается подавить любую эмоцию.
– А кого-то искать специально… Я не могу. У меня работа. Это не то, что можно вписать в график между сменами.
Я уже хочу возразить, но он продолжает:
– Да и сложно найти женщину, которая примет трех таких разных девочек.
Его слова звучат как вызов, но не мне, а самой жизни.
– Иван Андреевич, – говорю я, внимательно глядя на него, – на последнем педсовете психологи и соцработник разбирали ваш случай. У каждой из ваших дочерей есть в школе проблемы.
– Нет у нас проблем. Есть просто сотрудники, которым платят за то, чтобы они придумывали правила, а потом искали проблемы у других по этим правилам.
– Подождите, – поправляю очки, – вы сотрудник МЧС, правильно?
– Да.
– Хотите сказать, что у вас нет правил?
– Есть рекомендации, но в каждом отдельном случае я могу полностью отказаться от правил, если это поможет кому-то спасти жизнь.
– Самые главные жизни в вашей жизни, простите за тавтологию – ваши дети, – говорю, глядя прямо в его холодные глаза. – И иногда работу стоит отодвинуть на второе место.
Иван Андреевич напрягает челюсть, его взгляд становится ещё жёстче, но голос остаётся спокойным, почти колючим:
– Марья Андреевна, моя работа – это чьи-то дети, чьи-то матери, чьи-то семьи. Если я ее отодвину, кто-то может не вернуться домой.
Он делает шаг ближе, и в его голосе появляются едва заметные нотки боли:
– А мои дочери, даже если я не рядом, знают, что их отец делает то, что никто другой за него не сделает. И я стараюсь быть для них примером, чтобы они росли сильными.
Его слова звучат как удар, и я невольно отступаю на шаг, чувствуя всю тяжесть, которую он несет на своих плечах.
– Всего хорошего, – он разворачивается и оставляет меня.
Отчасти понимаю его, потому что сама воспитываю двух сыновей, но все равно несмотря на работу нахожу время для них.
Я складываю в стопку рисунки, смотрю на уже украшенные резными снежинками окна. Кому-то Новый год, а кому-то – попытка собрать свою жизнь по кусочкам, как эти бумажные снежинки.
Дверь за спиной снова открывается и я оборачиваюсь.
Иван Андреевич. Снова наклоняется и идет ко мне, протягивая лист бумаги.
– Рисунок Виолки, – протягивает мне, чтобы забрала, – она расстроится, если его потеряет. А я сейчас на работу еду.
Встречаюсь с ним взглядом. За этой суровостью и сдержанностью, как будто прячется что-то гораздо большее.
– Иван Андреевич, забыла вас предупредить, я обязана посетить вас и посмотреть на жилищные условия, это не моя прихоть… – стараюсь держать голос ровным, но чувствую, как внутренне напрягаюсь.
– Конечно, заходите, Марья Андреевна. Только предупреждаю: у нас одна дочка целыми днями красит ногти, другая пробует по пять новых хобби в неделю, а третья рисует на всём, что не успел спрятать. А я один и всем нужен одновременно.
Его голос уже звучит спокойней, но в нём явно слышна ирония. Я сжимаю губы, чтобы не улыбнуться, и мысленно готовлюсь к следующему раунду.
– Костя, – зову старшего сына и подхожу к его кровати, – я тебе таблетки на столе оставила, горло прополоскать развела, лечись тут.
– Хорошо, ма, – мычит он сквозь сон, укрываясь с головой.
– Всё, что пропустишь, сам будешь догонять.
– Угу.
– Приду с работы – проверю.
– Лады, – откашливается он и переворачивается на другой бок, зарываясь в одеяло. Я тихо вздыхаю, глядя на эту непоколебимую уверенность подростка, что "болеть" – это просто возможность поспать лишний час.
– Мишка, ты собрался? – зову младшего, направляясь на кухню.
– Ага! – бодро отзывается он, но когда я заглядываю, вижу, как он уже сидит в телефоне, увлеченно играя.
– Давай сюда телефон! – протягиваю руку и жду, пока он не сдастся.
– Ну еще три минуточки, – тянет он, не отрываясь от экрана.
– Телефон!
– Ну, мам, мы успеем…
– Заберу на неделю!
Мишка недовольно выдыхает и, наконец, сдаётся, протягивая мне телефон с самым грустным выражением лица в мире.
– Бегом одеваться, уже пора выходить!
– А Костик?
– Он болеет.
– А что у него болит? – прищурившись выпытывает у меня информацию.
– Горло.
– У меня тоже, – с абсолютно фальшивым страдальческим выражением отвечает он и демонстративно откашливается.
– Иди уже, одевайся, больной, – поджимаю губы, чтобы не засмеяться.
Пока он нехотя плетется в коридор и обувается, я насыпаю корм Зевсу, проверяю, что выключила на кухне газ, выключаю свет и, закрыв за нами дверь, выхожу за сыном из квартиры.
На улице от мороза приятно хрустит тонкий снег, но за щеки он кусается не так приятно. Я затягиваю шарф потуже, а Мишка поправляет рюкзак на плече, громко вздыхая:
– Мам, а когда я смогу тоже остаться дома?
– Когда перестанешь притворяться.
Он недовольно фыркает.
Что означает на его языке “так слишком скучно”.
Двое мальчишек, кот, школа, работа, дом. И постоянно надо быть на чеку и в “тренде”.
Возле раздевалки Мишка стягивает шапку, и с неё сыпется снег. На голове – причёска в стиле КиШа, будто он пробежал весь путь до школы против ветра. Глубоко выдыхаю, чтобы не сорваться, и запускаю пальцы ему в шевелюру, укладывая непослушные волосы.
– Сегодня диктант будете переписывать, – напоминаю, глядя ему прямо в глаза. – Так что соберись, – расстегиваю свой пуховик.
– Да, мам, – бурчит он, срывая с плеч рюкзак и бросая его на пол.
– Миш, аккуратнее, – поднимаю рюкзак, пока он снимает куртку и сдаёт её в гардероб.
Мы стоим у входа в фойе, где на столах расставлены поделки к школьной выставке. В каждой ёлочке, снежинке и ангелочке виден детский труд и немного родительской помощи. Мишка бросает на поделки взгляд, но тут же возвращается к своей оправдательной речи.
– Да там полкласса на тройки написали, – забирает у меня рюкзак.
– Меня твои оценки волнуют, а не всего класса.
– Да напишу я, – пробует выкрутиться он, дергая плечом.
– Смотри, а то заберу телефон, плохо напишешь, будем каждый день их писать, – бросаю вполголоса, прекрасно зная, что это его самое больное место.
– Мамочка, мамулечка! – внезапно бросается он ко мне, обнимая за талию с такой искренней мольбой в глазах, что я не могу удержаться от улыбки. – Буду стараться. Обещаю.
Я усмехаюсь сама себе, наклоняюсь и целую его макушку.
– Давай, беги.
Он хватает рюкзак и мчится в свой четвёртый "А", даже не оглянувшись. Смотрю ему вслед и тихо вздыхаю.
Вот хитрец. Обнять решил, чтобы не ругалась.
А я направляюсь к своему первому "Б". На полу фойе мокрые следы от детских ботинок, запах сосновых веток из выставочных композиций смешивается с ледяной свежестью, взрывающейся с улицы.
День только начался, и, несмотря на утреннюю суету, я улыбаюсь. Всё идёт своим чередом, дети в школе, а впереди новые уроки, смех, вопросы и попытки понять мир. Да, будет хлопотно, но мне нравится быть частью этой жизни.
Рабочий день пролетает как всегда: уроки, звонки, записи в журнале, несколько бесед с родителями. Дети то радуют, то вызывают вопросы, но я ловлю себя на мысли, что именно за это я и люблю свою профессию.
Когда на перемене удается передохнуть, вспоминаю вчерашнюю встречу с Виолеттой и её отцом, Иваном Андреевичем. Девочка тихая, старается, но видно, как она боится сделать что-то не так. "Замкнутая", – слово, которым он отмахнулся. А может, просто не хочет видеть, как ей трудно. Хотя... нет, это не так. Он любит своих детей, это читается во всём, что он говорит. Просто он привык все держать в себе.
Иван Андреевич... Всплывает его уверенный взгляд, холодные слова и... та едва заметная улыбка, которая промелькнула только один раз, когда я показала ему рисунок Виолетты. Ему точно нелегко. А кто сказал, что жизнь вообще непростая штука?
Уроки подходят к концу. На продлёнке, проверяя тетради, краем уха ловлю разговоры детей. Где-то обсуждают поделки, кто-то спорит, а я думаю, что делать с рисунками Виолетты. Может, устроить для неё небольшой проект, что-то, где она сможет раскрепоститься? Или лучше в очередном конкурсе позаниматься с ней и сделать самой с ней рисунок, а не перекладывать на отца.
Ближе к двум набираю Мишку.
– Мамочка! – он кричит так громко, что я сразу представляю, как он бегает по квартире. – У нас всё хорошо!
– Что делаешь? – спрашиваю, чуть прищурившись, будто он может это почувствовать через телефон.
– Уроки.
Уроки он делает, как же…
– Давай, отдохни чуть-чуть и садись за уроки.
– Хорошо, мам.
Ага, когда мамы рядом нет, тогда все хорошо и будет исполнено в точности.
– Костя где? Что делает?
– А он что-то тут химичит! У него, мам, такие штуки! – в голосе слышно восторг.
– Какие штуки, Миш? – напрягаюсь. – Что он делает?
– Ну, опыты какие-то! Банки, порошки... Всё круто! – кричит в трубку Мишка.
– Миш, передай трубку Косте, – говорю, стараясь сохранять спокойствие.
Слышно, как он зовет старшего:
– Костя! Мама звонит, тебе!
На линии раздался хрипловатый голос Кости:
– Да, мам?
– Что ты там делаешь? Мишка говорит, банки, порошки… Это что за эксперименты?
– Ну, я тут немного химичу, – отвечает он, как будто речь идёт о простой готовке.
– Конкретно, что за "химия"?
– Да так, реакцию веществ смотрю. Лимонная кислота, сода, всё безопасное.
Я на секунду замираю, чувствуя, что он что-то недоговаривает.
– Костя, ты мне всё рассказывай. Что ещё ты там используешь?
– Ещё фольгу. Знаешь, для опыта с отражением тепла, – добавляет он с обтекаемой интонацией, как будто это и правда школьный эксперимент.
– И всё?
– Ну, ещё марганец немного, – говорит он с таким невинным тоном, будто речь идёт о простой соли. – Я нашёл его в интернете, интересный элемент.
– Марганец?! Костя, ты понимаешь, что это не игрушка?
– Мам, не переживай. У меня тут всё под контролем, – перебивает он. – Никакого огня, я просто изучаю.
– Костя, никакого "всё под контролем"! На химии занимаясь опытами, а не из квартиры делай лабораторию.
– Мам, ты как всегда преувеличиваешь, – он вздыхает, но голос остаётся спокойным. – Просто изучаю, что как работает. Всё аккуратно, ничего взрывать не собираюсь.
– Смотри, Костя. Если я приду и увижу хоть одну странную банку или запах чего-то горелого, тебе точно не поздоровится.
– Ладно, ладно, всё будет в порядке, ма.
Кладу трубку и выдыхаю, но тревога всё равно остаётся. Опыты, конечно, хорошо... если только они не заканчиваются запахом гари и вызовом пожарных.
Я едва успеваю проверить тетради, как кабинет наполняется шумом.
– Пожарные! – кричит кто-то из ребят.
В мгновение весь класс бросается к окну. Сквозь бумажные снежинки на стекле мелькают синие проблесковые маячки. Сирена рвёт воздух, пронзительно, резко, как будто этот звук проникает прямо под кожу.-- –
– Это мой папа едет! – звонкий голос Виолетты звучит над всем этим хаосом.
Она прижимается к подоконнику, маленькие пальцы едва не мнут вырезанные снежинки. Её лицо сияет от гордости, а в глазах – безграничная вера.
– Он спасает людей, – говорит она с такой любовью, что у меня сжимается сердце. – Мой папа – самый лучший!
Дети вокруг неё шепчутся, спорят, кто-то спрашивает, а она просто смотрит на уезжающую машину. Я замечаю, как её плечики подрагивают, то ли от волнения, то ли от зимнего холода, который сочится через стекло.
Я смотрю на неё и не могу избавиться от странного чувства. Она так искренне верит в него, в его силу, в то, что он всегда там, где нужно.
Сирены исчезают вдали, дети возвращаются на свои места.
Но тревога остаётся со мной. Где-то горит чей-то дом или квартира. И это волнение перекликается с моими мыслями о Косте. Он же обещал быть аккуратным, не маленький же. В пятнадцать уже надо оценивать, что можно делать дома, а что нет.
Наверное, все мамы так думают. Волноваться, бояться за своих детей – это наша работа. Как и верить, что всё обойдётся.
– Марья Андреевна, у вас телефон звонит! – зовёт меня Виолетта.
Прислушиваюсь. Точно. Схватив телефон, вижу имя соседки. Сердце делает сальто. Ольга Ивановна звонит только по делу.
– Да.
– Маш! Твои мальчишки что-то учудили! Из квартиры дым валит, дверь не открывают. Я вызвала пожарных!
– У меня? – на секунду не верю.
– Да, у тебя! – горло сжимается, как будто воздух вдруг стал едким и мне сложно сделать вдох.
– Я сейчас буду!
– Ребята! – кричу на бегу своим первоклашкам. – Быстро все к Ирине Владимировне! – бросаюсь в соседний кабинет. – Ириш, выручай! У меня пожар дома, присмотри за моими.
– Не волнуйся, я всё сделаю.
Передаю её номер для родителей и мчусь вниз. Ветер бьёт в лицо, забирается под куртку, но я не замечаю холода. Бегу через тротуары, не видя машин, людей, домов.
Пусть это просто дым. Пусть они живы. Пусть ничего серьёзного.
Когда подбегаю к арке, всё становится реальностью.
Перед домом пожарная машина с проблесковыми маячками, сирены режут воздух. Дым валит из окна кухни чёрными клубами, заволакивая весь фасад. В другом окне я вижу лицо Кости.
– Боже, мальчики мои!
Один из пожарных уже ловко поднимается по лестнице. Это шестой этаж! Грудь стягивает холодным обручем, я задыхаюсь от страха.
Костик скрывается в квартире.
Мишани не видно.
Что мне-то делать? В дом бежать или тут ждать? Оцеплено все. Никого не подпускают к дому.
Наконец вижу, как пожарный подтягивается к квартире зовет кого-то и вытягивает Костю.
Костю спускают вниз в одной футболке, он дрожит от холода. Я сбрасываю пуховик и как только он оказывается внизу, накидываю на него.
– Мишка где?
– Мам, прости… – шепчет он.
Врачи хватают его, уводят к скорой.
Я мечусь, пытаясь прорваться к дому.
– Миша! – кричу, срывая голос. – И бросаюсь к подъезду.
– Нельзя туда! – меня хватает за руку пожарный.
– У меня там сын! Пустите!
– Мы знаем. Бригада уже работает. Ждите тут!
Ждать? Как это – ждать?
Слёзы застилают глаза. Я не чувствую щёк, губы горькие от гари, но я вижу только дым.
– Там мой сын! Вы бы своего ждали?!
– Ждите! – резко отвечает пожарный. – Мы его достанем!
Секунды растягиваются в вечность. Я слышу шум в подъезде. Через мгновение один из пожарных выбегает из дверей. На руках – маленькое тело в зелёных носках со снеговиками.
– Миша!
Бегу за ним, но он несёт мальчика к скорой, не оборачиваясь.
– Что с ним?
– Жив! – отвечает глухо, через маску.
Врачи принимают ребёнка, просят подождать, а я срываюсь на эмоциях.
– Спасибо! – бросаюсь к пожарному, обнимая его, чувствуя запах гари на его куртке.
– Это моя работа, – отрывисто отвечает он, снимая противогаз, – Марья Андреевна.
Я поднимаю глаза и встречаю знакомый взгляд.
– Иван Андреевич? – губы что-то шепчут, но голос сел.
– Лех, – кивает кому-то за моей спиной, – накрой девушку.
– Спасибо вам, Иван Андреевич.
На мои плечи опускают холодный плед или одеяло, но оно быстро начинает согревать.
Я смотрю на пожарного, а в голове всё ещё шумит.
Он снова хмурится, хмуря брови, и кивает.
– Оу, – хватается за грудь и быстро расстегивает куртку.
– Что с вами? Сердце? – инстинктивно хватаюсь за его руки, как будто удержу, если он упадет в обморок.
В следующее мгновение я слышу тихое "мау", знакомое до боли.
– Ваш? – спрашивает он, и из-под его тельняшки выглядывает пушистая голова Зевса.
– Мой! – слёзы сами бегут по щекам, пока я осторожно вытаскиваю кота. Прижимаю его к себе и кутаю в плед, теперь сразу становится теплее. – Вы и его… спасли?
– Ваш мелкий сказал, что без кота не уйдёт, – отрывисто отвечает он, пристально глядя на меня.
– Мишка… – закрываю глаза и вздрагиваю.
– Да, он держал его так крепко, что пришлось вытаскивать обоих одновременно.
Я сжимаю кота крепче, словно он может помочь справиться с дрожью. А он сам весь дрожит.
– Там у него усы обгорели с одной стороны, но… до свадьбы, как говорится, заживет.
– Спасибо вам… спасибо ещё раз, – шепчу, глядя на Ивана Андреевича.
– Марья… Андреевна, – кивает он наверх. – У вас там всё плохо.
– Всё? – голос срывается.
– Да. Не знаю, что они делали, но натяжной потолок загорелся. Огонь быстро пошёл вниз, на кухню, на другие комнаты.
Я прижимаю руку к губам, пытаясь не расплакаться на месте.
– А документы? Они… в шкафу лежали, на кухне.
Он молча качает головой. Слов не нужно, я и так всё понимаю. Слёзы застилают глаза, грудь сжимается так, будто ей не хватает воздуха.
– Но поверьте мне, все это можно восстановить и вернуть. Жизнь – нет.
Его слова о работе сегодня отбиваются уже совсем другим звучанием и смыслом.
Зевса своего я сжимаю крепче, словно он единственная вещь, что осталась мне от дома.
– Вы выдержите, Марья Андреевна, – звучит его голос, низкий, уверенный. – Но вам сейчас лучше быть с мальчишками.
Я киваю, вытираю слёзы рукавом и тихо шепчу:
– Спасибо вам, Иван Андреевич. За всё.
Он меня оставляет, я еще поднимаю взгляд на свою квартиру. Ничего не осталось…
– Мам, – зовет Костик и я тут же оборачиваюсь и замечаю, как машет мне из машины.
Я влетаю в скорую, где сидят мои мальчишки. Мишка кутается в плед, глаза красные от слёз. Костя сидит рядом, потирая руки, замотанный в тёплую куртку.
– Мама, это не специально… – начинает он, опуская взгляд. – Я просто хотел попробовать… Мы думали, успеем...
– Тихо, Костя, – перебиваю его, присаживаясь на корточки и обнимая обоих. – Вы живы, и это главное. Всё остальное потом.
Они молчат, но я чувствую, как оба крепче прижимаются ко мне.
– Мам, а Зевс где? – тихо спрашивает Мишка.
– Вот он, – натягиваю улыбку и передаю Мише кота. Тот кутает его в плед и прижимает к себе.
– С младшим все в порядке, – докладывает мне врач. – У старшего повышена температура.
– Он болеет, поэтому дома остался.
– В больницу поедете?
– Нет, – машу головой, а сама еще не представляю, куда мне ехать. Без документов мне даже гостиницу не дадут снять.
– Марья Андреевна, – в машину заглядывает Иван Андреевич, уже переоделся в форму, – ну что, поджигатели? – кивает им.
– Здрасте, – кивает Костик, боясь, что будут ругать.
– Спасибо, дядя пожарный, – громко чеканит Мишка.
– Друг ты хороший, – кивает на кота. – Но мог погибнуть. А мама бы без такого защитника как осталась? – Мишка пожимает плечами. – Марья Андреевна, можно вас?
– Конечно, – выходим из машины, я кутаюсь сильнее в плед.
– Вам нужна какая-нибудь помощь?
– Я не знаю даже, как вам сказать. Мне жить негде, – всхлипываю и смотрю на пожарного, что только что тушил мою квартиру, спас детей и кота, – у меня сгорело все. До последней бумажки, одежды и вещей. Даже паспорта нет, чтобы гостиницу снять.
– Может, у мужа есть, он снимет?
Устало поднимаю на него взгляд. Может, если бы он был, было бы проще.
– Я в разводе.
– В принципе, можете пожить у меня, дом большой, места хватит. Виолетта вас знает. С остальными познакомитесь.
– Иван Андреевич, спасибо, но мне не удобно. Мы не знакомы почти.
– Достаточно, что вас знает моя дочь и вы ей нравитесь. – Тепло это слышать от него, но все равно…
– У меня два сына, кот и полный хаос в голове.
– Марья Андреевна, у меня три дочери и кошка. Так что с хаосом я давно на «ты».
– Они могут устроить что-то похлеще пожара.
– Я спасатель. Это мой профиль.
– А ваша кошка? Они точно подружатся?
– Моя кошка вообще-то суровая дама. Но, если ваш кот – джентльмен, проблем не будет.
– Вы точно не понимаете, на что подписываетесь, – а я чуть улыбаюсь ему в ответ.
– Соглашайтесь, Марья Андреевна, без меня вам придётся жить в спортзале школы, – отрезает он, смотря прямо в глаза. – Вы же все равно хотели нас посетить, вот и рассмотрите все в подробностях.
Кошка, три дочери и этот мужчина. Новый год обещает быть... интересным.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"В 45 я влюбилась опять", Ольга Тимофеева ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 2 - продолжение