Войдя в кабинет архиепископа, брат Симонас первым делом поправил свою сутану — просто чтобы чем-то занять руки. В пространстве помещения доминировало не распятие — внимание привлекала большая, натянутая на деревянную раму схема епархий Португалии. Тонкие красные линии пунктиром расходились от Лиссабона к Браге, Коимбре, Эворе, как кровеносные сосуды духовной власти.
Темная ткань сутаны облегала фигуру архиепископа гладкими, недвижимыми плоскостями, словно отлитая из одной массы, без намёка на случайную складку или приставшую пыль. Симонас замер у порога, чувствуя себя мелким канцеляристом, вызванным к главному смотрителю по заведомо проигрышному делу. Его «Заключение», тот самый скрупулёзный документ, лежало на краю стола, придавленное углом массивной бронзовой чернильницы в форме раковины.
— Брат Симонас. Ваше заключение по делу француженки я просмотрел. Вы проделали… скрупулёзную работу.
Голос Дона Жоржа да Кошты был ровным, без похвалы или порицания. Симонас деликатно молчал, понимая, что это лишь вступление.
— Вы указали на сложность богословских аспектов, — продолжил архиепископ, слегка касаясь пальцами края документа. — На необходимость привлечения экспертов из Коимбры. Это… процедурно безупречно. — Он сделал паузу, и в его глазах что-то промелькнуло. — Но, скажите, как долго, по вашей оценке, займёт эта экспертиза? Месяц? Два? Полгода?
Симонас проглотил комок в горле.
— Точно сказать невозможно, Ваше Преосвященство. Зависит от многих факторов…
— От множества факторов, которые мы не контролируем, — мягко закончил за него архиепископ. — Я понимаю. Вы создали совершенный механизм отсрочки. Но сейчас, брат мой, время — не наш союзник. Оно стало валютой, и курс его не в нашу пользу.
Он поднялся и прошёлся к окну, откуда открывался вид на крыши города, сбегающие к гавани.
— Сегодня утром у меня был визит. Визит французского посланника. Суть его слов сводилась к простой бухгалтерии. Поставки бретонского леса для наших верфей зависят от множества факторов. И один из них — атмосфера доверия. Доверие к стабильности наших законов. Доверие к тому, что добросовестный иностранный гость не станет жертвой… как он выразился… «непредсказуемых юридических коллизий». Вы понимаете, о чём он говорил?
— О деле Леруа, — тихо сказал Симонас.
— Именно так. О вашем «процедурно безупречном» тупике. Этот тупик, брат Симонас, начинает дурно пахнуть. И запах этот долетает до королевского дворца. Его Величество король Мануэл, чьё правление должно ознаменоваться великими свершениями, не может позволить, чтобы из-за одной девушки и её рисунка заржавел топор корабельного мастера. Понимаете ли вы дилемму?
Симонас понимал. Он чувствовал, как почва — прочная, знакомая почва правил и инструкций — уходит у него из-под ног, сменяясь зыбким песком политики.
— Я… руководствовался только интересами Церкви — пробормотал он.
— Интересы Церкви, — архиепископ повернулся к нему, и его лицо стало холодным, — неотделимы от интересов португальской короны, которую она благословляет. Сейчас интерес короны — построить флот.
Для флота нужен лес. Для леса — нужны надежные союзники.
Он вернулся к столу, взял чистый лист бумаги с гербовой печатью и начал быстро писать. Перо скрипело в тишине.
— Ваше заключение я не отменяю, — говорил он, не отрываясь от письма. — Оно останется в деле как памятник вашей добросовестности. Но на него будет наложена резолюция.
Основанное не на догматических тонкостях, а на государственной необходимости и… милосердии. Вот.
Он протянул лист Симонасу. Тот взял его дрожащими пальцами. Текст был краток и беспощаден:
«Предписывается, ввиду отсутствия неоспоримых доказательств злого умысла и принимая во внимание высшие государственные интересы Короны Португалии, заключённую Сесиль Леруа освободить из-под стражи, передав её под поручительство и гарантии Его Величества Короля Франции, с обязательством её немедленного и бесповоротного отбытия из пределов королевства. Дело считать приостановленным. 26 декабря 1495 года.»
— Вы… Вы хотите, чтобы я это исполнил? — спросил Симонас, и голос его звучал чужим.
— Я хочу, чтобы вы поставили на этом свою точку исполнителя, брат Симонас. Как чиновник, приводящий в действие распоряжение вышестоящей инстанции.
Архиепископ посмотрел на него пристально. — Это снимает с вас бремя решения. Вы не оправдываете еретичку. Вы выполняете приказ, данный в интересах Церкви и Короны. В этом нет нарушения процедуры. Это… её высшая форма. Подчинение мудрости вышестоящих..
— А как же… богословская экспертиза? — слабо выдохнул Симонас.
— Все это останется в деле. Как свидетельство того, сколь серьёзно Трибунал относился к этому вопросу. И сколь велико было милосердие Церкви, которая выбрала высшие интересы — сухой букве закона. — В голосе архиепископа впервые прозвучала лёгкая, ледяная ирония. —
Приложите вашу руку, дабы это вступило в силу, брат Симонас. И выпустите девушку сегодня же. Пусть этот эпизод канет в лету.
Симонас медленно подошёл к краю стола, взял перо. Чернила в стоявшей там роговой чернильнице были теми же, что и у него в канцелярии. Он обмакнул перо и поставил чёткую, аккуратную подпись: «Executetur. Frater Simonas, notarius» — «Подлежит исполнению. Брат Симонас, нотариус».
— Прекрасно, — сказал архиепископ, забирая документ. — Теперь ступайте. И с Божьей помощью сделайте так, чтобы к вечеру эта француженка и всё, что с ней связано, исчезли из дома Святого Оффицио.
*****
Вопреки расхожим представлениям, каравеллы редко перевозили лес. Их изящные корпуса, созданные для скорости и лавирования против ветра, не годились для такого груза. Грузоподъёмность «нао» — тяжёлого, пузатого судна с квадратными парусами — также была ограничена для массивных брёвен. Главными пахарями морских путей Атлантики были иные суда: неуклюжие, но невероятно ёмкие «когги» и их более поздние наследники — «хольки». Именно такой хольх, «Нотр-Дам де Бон Вояж» из Бордо, шел с жизненно важным грузом: триста отборных дубовых кряжей для килей и остального леса для португальских верфей.
Капитан Ожье Ле Ру, стоял на мостике и смотрел, как полоса французского берега растворяется в утренней дымке. Ветер был попутный, норд-ост. «Доброе предзнаменование», — подумал он. Но опытный моряк знал — в Бискайском заливе, этом гигантском котле Атлантики, удача переменчива. И коварство приходилось ждать не от стихии.
Опасность наступила на третий день плавания, когда французы миновали мыс Финистерре. Сначала с севера, со стороны открытого моря, показались два подозрительных судна. Длинные, низкие силуэты с характерным изгибом. Галиоты. На них были видны знакомые капитану Ожье реи с латинскими парусами — косыми, позволявшими ходить круто к ветру, и два яруса вёсел на случай штиля. Флаги — красный лев на золотом поле и синий крест на серебре — не оставляли сомнений. Генуя и Флоренция.
— Капитан! — крикнул впередсмотрящий с мачты. — Ложатся на параллельный курс!
«Нотр-Дам де Бон Вояж» был крепким кораблем, но его парусное вооружение — три прямых паруса — не позволяло уйти от галиотов.
— Готовить артиллерию! — рявкнул Ле Ру. На борту было четыре орудия: две среднекалиберные бомбарды на поворотных станках и две малые вердлены на носовых портах. Весьма скромное вооружение против галиотов, каждый из которых нёс как минимум шесть-восемь скорострельных фальконетов и пару серпантин.
Галиоты подошли на расстояние голоса. С флагманского судна прокричали по-французски, но с характерным итальянским акцентом:
— Капитан! Бросайте якорь для досмотра! Мы представляем интересы Священной Лиги!
— Чёрта с два! — отозвался Ле Ру. — Я следую под флагом Франции с мирным грузом в Лиссабон! Прочь с курса!
Ответом был выстрел. Не по корпусу — ядро с глухим ударом шлёпнулось в воду в двадцати метрах по носу, подняв фонтан брызг. Предупредительный залп. Галиоты резко вздрогнули, и на их палубах засуетились люди. Вёсельные порты открылись, и наружу выдвинулись длинные, похожие на жала ноги гребцов.
— Внимание! Гребцы! — закричал рулевой.
Гребцы дали галиотам невероятное преимущество в маневре. Они легко зашли хольку в корму, в мёртвую зону его пушек. Следующее ядро, уже с ближней дистанции, ударило в кормовую надстройку, разнеся в щепки часть резных украшений.
— Паруса на гитовы! Спустить флаг! — скомандовал Ле Ру, скрипя зубами от бессильной ярости. Он был всего лишь капитаном грузового судна. Его долгом было сохранить корабль и жизни команды.
Когда «Нотр-Дам де Бон Вояж» беспомощно закачался на волнах, потеряв ход, к нему подошла шлюпка. На борт поднялся молодой, щегольски одетый командир вражеского судна – кондотьер моря.
— Капитан, — сказал он, вежливо касаясь шляпы. — Вы арестованы. Ваш груз реквизирован в счёт компенсации за ущерб, нанесённый флотам Генуэзской республики и Флоренции действиями французской короны в Лигурийском море. Мы отведем вас в нейтральный порт Ла-Корунья для разбирательства. Ваша команда, вероятно, будет отпущена. Корабль и груз… вы потеряли.
Ле Ру молчал, глядя, как его люди под прицелом арбалетов спускают шлюпки. Он смотрел на иссечённую щепами корму своего судна и на генуэзский флаг, уже развевавшийся на его грот-мачте. Он думал не о потере. Он думал о том, какое лицо будет у португальского короля, когда узнает, что его дубы теперь будут служить укреплению верфей его итальянских недругов.
Известие достигло Лиссабона через неделю.
Жан де Блуа слушал доклад своего морского агента, бывалого нормандца, в кабинете посольской резиденции. Лицо посла оставалось непроницаемым, но пальцы, барабанившие по столешнице, выдавали внутреннюю бурю.
— Галиоты? Вы уверены?
— Так точно, месье посол. Два быстроходных судна. Названия не известны, но вымпелы — генуэзский и флорентийский. Атаковали под предлогом реквизиции по приказу Священной Лиги.
— Это не реквизиция, — холодно произнёс де Блуа. — Это пиратство под прикрытием политики. У Лиги нет прав останавливать нейтральные суда в открытом море за пределами зоны военных действий. Они демонстрируют нам, что могут безнаказанно душить наши коммуникации с Португалией.
Он подошёл к карте, висевшей на стене. Его палец лег на линию между Бордо и Лиссабоном.
— Они бьют по слабому звену. Не по нашим военным эскадрам, а по торговым путям. Показывая Мануэлу, что его союз с Францией ненадёжен. Что его лес может быть перехвачен, а верфи остановлены. Это ультиматум, адресованный не нам, а ему.
— Что прикажете делать, месье посол? Отправлять протест в Геную?
— Нет, — отрезал де Блуа. — Нам нужен не протест, а демонстрация силы. И сделать её должна не Франция, а Португалия. Если Мануэл хочет получить свой лес, пусть защищает свои интересы. Военные корабли Его Величества должны сопроводить следующий караван.
Он повернулся к агенту.
— Отправьте срочное донесение в Париж. Опишите ситуацию. Мне потребуется аудиенция у короля Мануэла. Мы дадим повод португальскому флоту проверить свою боеспособность. А заодно — и крепость нашего союза.
*****
Дверь в камеру отворилась без привычного железного скрежета, почти неслышно. Свет из коридора, тусклый и масляный, влился внутрь, выхватив из привычного мрака фигуры на пороге. Их было трое. Сесиль, сидевшая на краю каменной лежанки, инстинктивно съёжилась, приготовившись к новой пытке или допросу. Но жест тюремщика, распахнувшего дверь, был не грубым, а почтительным.
Первым вошёл брат Симонас. За ним – Диогу ди Алмейда, и Сесиль не сразу узнала его. Не было изящного дублета, только дорожный плащ поверх простой одежды, а на лице, вместо привычной уверенной учтивости, застыла странная смесь торжественности и крайней усталости. Третьим был незнакомый мужчина в тёмно-синем, скромном, но безукоризненно сшитом камзоле с тонкой золотой цепью на груди – знаком дипломата.
Симонас сделал шаг вперёд, и его голос прозвучал в каменном склепе непривычно громко, отдавая гулким эхом.
— Сесиль Леруа. Именем Его Преосвященства архиепископа Лиссабона и Святого Оффицио, на основании высочайшего распоряжения, вы освобождаетесь из-под стражи.
Слова повисли в тяжёлом, сыром воздухе. Сесиль не двинулась. Она смотрела на Диогу, ища в его глазах объяснения, насмешки или подвоха. Он встретил её взгляд и едва заметно кивнул, уголок его рта дрогнул в попытке улыбнуться.
— Это правда, мадемуазель, — сказал Диогу. — Всё кончено. Вы свободны. Вас передают под поручительство французской короны. Очень рад за вас!
Он произнёс это, и камера, эти знакомые до боли квадратные локти стены, вдруг закачались у неё перед глазами. Свобода. Слово, от которого она уже отвыкла, означавшее свет, воздух, мать, город Руан. Грудь сдавило так, что она не могла вдохнуть. Слёзы, внезапные и неудержимые, заставили мир поплыть перед глазами. Но её взгляд, привыкший выхватывать детали, скользнул мимо Диогу к брату Симонасу. Тот стоял, откровенно избегая смотреть на неё, его пальцы перебирали чётки. С возмутительным видом чиновника, спешащего поставить галочку в отчётной ведомости и уйти. В его позе была неловкость, почти стыд.
И эта деталь, эта капля в чаше внезапного счастья, остановила её. Ледяная струйка сомнения проникла в душу.
— А ваша служанка Мария? Эта несчастная девушка, которая была схвачена — спросила Сесиль тихо, но так, чтобы все услышали. — Что с ней?
Диогу замер. Незнакомец в синем камзоле, французский посланник, слегка нахмурился. А брат Симонас, наконец подняв на неё глаза, проговорил, глядя куда-то в сторону её плеча:
— Дело о… о вовлечении в грех служанки… требует отдельного рассмотрения. Оно не отменено… Мария останется здесь.
Всё тёплое и светлое, что начало было оттаивать её груди, мгновенно обратилось в лёд. Слёзы на глазах высохли.. Руки дрожали, но голос уже обрёл твёрдость, ту самую, что однажды смутила отца Эштевана.
— В таком случае я не выйду отсюда...
Алексей Андров. Одинадцатая глава книги "Художница из Руана"
Друзья, напишите, будет ли интересно прочитать продолжение?
Предыдущую главу можно прочитать здесь
Сноски к Главе 11
Невероятно ёмкие «когги» и их более поздние наследники — «хольки»¹ — «Когг» был основным грузовым судном Северной Европы в XIII–XV веках. «Хольк» — его эволюция, ещё более округлая и грузоподъёмная, часто с навесной кормой. Именно такие суда-«короба» были идеальны для перевозки массовых грузов вроде леса, зерна или соли через бурные воды Атлантики и Бискайского залива.
Галиоты² — лёгкие и быстрые парусно-гребные суда, гибрид галеры и парусника. Они унаследовали от галер малую осадку, вёсла для манёвра в штиль и возможность ходить круто к ветру благодаря косым латинским парусам. В конце XV века галиоты были идеальными рейдерами и каперами: они могли догнать тяжёлый торговый корабль, уйти от боевых судов и действовать как в Средиземном море, так и в Атлантике.
Кондотьер моря³ — аллегорическое сравнение. Кондотьеры в Италии XIV–XV веков были капитанами наёмных отрядов, оказывающие свои услуги и верность за деньги. Командир галиота, действующего под сомнительными полномочиями «Священной Лиги», уподоблен такому кондотьеру: он формально служит политическому интересу (Генуи, Флоренции), но по сути является предпринимателем войны, чья главная цель — добыча и выкуп.