Я долго думала, как лучше воплотить мир «Травницы» и пришла к решению. Эта книга будет жить особой жизнью: она станет расти, обрастая новыми историями, словно луг свежими побегами трав.
Дополнения будут идти как собрание отдельных глав‑историй. Каждая из них законченная история в одной главе, со своей тайной и своим настроением. Вы можете открыть любое дополнение и погрузиться в новую историю.
Это как сундучок с травами: каждая травка — отдельная сущность со своим ароматом и силой, но все вместе они создают неповторимый букет. Так и истории: каждая самостоятельна, но все они дышат одним миром, миром Даши.
Я буду добавлять новые истории постепенно, как травница пополняет свои запасы по сезону.
Надеюсь, вам понравится!
Дождь не прекращался уже неделю. Тяжёлые водяные потоки стояли стеной, размывая дороги и превращая дворы в мутные озёра. За окном кухни Даши всё слилось в сероватую пелену: ни деревьев, ни соседских домов, ни даже забора не было видно. Только бесконечный ливень, бьющий по стеклу с монотонным, почти гипнотическим стуком.
Даша осторожно достала пирог из духовки. Аромат капусты и рыбы тут же разлился по кухне, окутывая пространство тёплым, уютным облаком. Она улыбнулась, глядя на румяную корочку, и аккуратно накрыла пирог чистым полотенцем, оставив доходить.
Рита всегда называла такие пироги «поминальными» — морщилась, едва уловив запах, и отходила подальше. Но Даша и Анютка обожали их. Вечером, когда за окном сгущались сумерки, они усаживались за стол, наливали чай и с наслаждением откусывали горячие куски, слушая, как ветер завывает в трубе.
Сейчас, стоя у окна и наблюдая, как крупные капли разбиваются о стекло, Даша пыталась совладать с противоречивыми чувствами. С одной стороны, её сердце сжималось от тревоги: огород, её гордость и надежда на зиму, мог быть просто смыт этими потоками воды. Урожай, который она так бережно выращивала, мог погибнуть. С другой, в душе теплилось странное облегчение.
В такую погоду никто не придёт. Ни старуха Марфа с болями в спине, ни молодой Иван, который вечно хватался за сердце после тяжёлой работы. Даже те, кто обычно являлся с криками «Даша, помоги, умираю!», сейчас сидели по домам, пережидая ливень. И это давало ей передышку.
Она окинула взглядом уютную, тёплую, наполненную запахами трав и выпечки, кухню. За эту неделю она успела сделать столько, сколько не делала за месяцы: вымыла каждый угол, перебрала запасы сушёных трав, аккуратно разложила их по мешочкам, сделала пометки в ежедневнике, какие нужно нарвать на лугу, когда погода наладится. Пересмотрела баночки с мазями, проверила сроки, отметила, каких ингредиентов не хватает. В этом году особенно хорошо расходилась мазь от ревматизма, несмотря на лето, люди приходили с жалобами на ломоту в костях, будто зима уже стучалась в двери.
А ещё её не отпускала тревога за детей. Заплаканные матери то и дело появлялись на пороге, умоляя дать настои против колик. Даша помнила, как Анютка росла на коровьем молоке, ведь её собственное пропало почти сразу после похорон бабушки. У малышки тогда тоже были колики, но не такие сильные, как у нынешних младенцев. «Может, воздух стал другим? Или вода? Уже и не знаешь на что думать…» — размышляла она, но ответа не находила.
Она прислонилась лбом к холодному стеклу, вглядываясь в серую пелену. Мысли крутились в голове, как листва в бурном потоке. И вдруг, резкий стук в дверь.
Даша вздрогнула так сильно, что едва не опрокинула чашку на столе. Сердце подскочило к горлу, а в висках застучало. В такую погоду… Кто мог прийти? Только тот, кому действительно нужна помощь. Только тот, кто не мог ждать.
Она медленно повернулась к двери, сжимая в руках полотенце. В кухне вдруг стало тихо, даже дождь за окном словно притих, ожидая. Даша сделала глубокий вдох, выдохнула и шагнула в сени.
Она медленно потянула на себя тяжёлую дверь, и в лицо ей ударил сырой, пронизывающий холод. На пороге стояла женщина. Её лицо было неестественно серым, словно пепел, а под глазами залегли глубокие тёмные круги, будто следы бессонных ночей. Пухлые губы были сжаты в тонкую, напряжённую линию, а испуганный и растерянный взгляд метался по лицу Даши, словно пытаясь найти в нём ответ на немой вопрос.
— Извините… Вы Дарья? Знахарка? — голос женщины дрогнул и прозвучал тихо, почти шёпотом, будто она боялась, что их кто-то подслушает.
Даша невольно задержала дыхание. В такой ливень, в такой час… Она приехала, значит действительно действительно нужна помощь.
— Здравствуйте, да, я Дарья, да, ведующая, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. Шагнула в сторону, пропуская гостью внутрь. — Проходите.
Женщина переступила порог, осторожно, будто боясь нарушить хрупкое равновесие этого дома. Она медленно разулась, поставив мокрую обувь у двери, и огляделась. Взгляд её скользил по стенам, по полкам с травами, по скатерти, вышитой мелкими цветочками. В кухне пахло ромашкой и свежеиспечённым пирогом.
— Присаживайтесь, — Даша указала на стул у стола, а сама невольно задержала взгляд на промокшей одежде гостьи. То ли от холода, то ли от нервного напряжения женщину слегка трясло. — Сейчас чай сделаю. Успокаивающий. С ромашкой.
Она двинулась к плите, но на полпути обернулась. Женщина сидела, сцепив пальцы в замок, и смотрела куда‑то в угол, будто боялась встретиться с Дашей взглядом.
— Расскажите, что случилось? — мягко спросила Даша, ставя на стол чашку с дымящимся чаем и нарезая пирог. Аромат выпечки заполнил пространство, но гостья, казалось, его не замечала.
Женщина подняла глаза, и в них мелькнуло что‑то отчаянное, почти безнадёжное.
— Я… я вообще не верю во все эти знахарские штучки, — начала она, и голос её дрогнул. — Но… но у меня просто нет выхода. Ни к кому больше… не могу.
В этот момент из спальни выглянула Анюта. Её светлые волосы были слегка растрёпаны, а в глазах читалось любопытство.
— Здравствуйте, — тихо сказала она, подходя к столу. Взглянула на пирог, потом на женщину, потом на Дашу. — Можно мне кусочек?
— Конечно, — улыбнулась Даша. — Бери и иди кушать к себе, чтобы не мешать.
Анюта взяла кусок пирога, кивнула гостье и скрылась в своей комнате.
Даша села напротив женщины, сложила руки на столе и посмотрела ей в глаза.
— Так что же случилось? — повторила она, на этот раз чуть строже, но без упрёка, скорее с тем сочувствием, которое рождается из долгой привычки слушать чужие беды.
Женщина закусила губу, взгляд её снова упал на стол. Пальцы нервно теребили край носового платка. Молчание затянулось, и в кухне стало слышно, как за окном шумит дождь, как капли стучат по стеклу, будто отсчитывая секунды её нерешительности. Наконец, она глубоко вздохнула и подняла глаза. В них стояли слёзы.
Даша молча слушала, не перебивая. Она лишь чуть наклонила голову, подпёрла подбородок ладонью и внимательно следила за женщиной: за тем, как дрожат её пальцы, как то и дело она вытирает слёзы краем рукава, как взгляд то теряется в пространстве, то вдруг резко фокусируется на чём‑то в углу, будто там таится ответ на её невысказанный вопрос.
— В доме… в моём доме стало происходить что‑то странное, — начала женщина, голос её звучал глухо, словно доносился из‑под толщи воды. — Сначала я думала, это просто… просто совпадение. Но теперь… теперь я уже не знаю, во что верить.
Она замолчала, сглотнула, будто пытаясь протолкнуть застрявший в горле комок. Даша не торопила, знала: когда человек наконец решается говорить, нельзя рвать нить его рассказа.
— Там всегда было тепло, — продолжила женщина, и в глазах её вспыхнул отблеск былой гордости. — Я так любила этот дом. Каждое утро, уходя на работу, я знала: вечером вернусь, и он встретит меня… как живой. Как друг.
Её пальцы сжали край скатерти, смяли ткань.
— А теперь… теперь там холодно. Постоянно. Я включаю отопление на максимум, хотя знаю, это разорит меня. Но всё равно холодно. Как будто стены впитывают тепло и не отдают его.
Даша невольно бросила взгляд на окно: за стеклом лил дождь, размывая очертания мира.
— И ещё… холодильник. Он новый. Совсем новый. Я купила его полгода назад. Но однажды утром… — она запнулась, губы задрожали, — …утром я открыла его, а суп, который я оставила на ночь, был… замёрзший. Полностью. Как будто его держали в морозилке неделю. А температура в холодильнике была обычная. Я проверяла.
Женщина подняла глаза на Дашу, и в этом взгляде было столько растерянности, что у той сжалось сердце.
— Я не сумасшедшая, — прошептала гостья. — Я знаю, что это звучит безумно, но…
— Я верю вам, — тихо сказала Даша, и это было правдой. Она видела: перед ней не фантазёрка, не ипохондрик. Перед ней человек, загнанный в угол необъяснимым страхом.
— И это не всё, — продолжала женщина, голос её стал ещё тише, будто она боялась, что стены услышат. — В углах… паутина. Много. Я убиралась там всего два дня назад, а она уже снова есть. И запах… запах, как из подвала. Сырость, гниль. Раньше никогда такого не было.
Она обхватила себя руками, словно пытаясь согреться.
— Я стала задерживаться на работе. Допоздна. Потому что… потому что не хочу возвращаться. Я захожу домой, быстро споласкиваюсь, ложусь спать. И всё. Больше ничего. Ни уюта. Ни тепла. Ни дома.
Её голос сорвался на шёпот:
— Раньше я чувствовала, что дом — это моё убежище. А теперь… теперь мне кажется, что я живу в подвале. В чужом подвале.
В кухне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тихим шипением чайника на плите и стуком дождя за окном. Даша медленно потянулась к чашке с чаем, пододвинула её к гостье.
— Выпейте. Пожалуйста.
Женщина кивнула, взяла чашку дрожащими пальцами, но так и не отпила, просто держала, согревая ладони.
*****
Даша тихо прикрыла за собой дверь в горницу. В комнате царил полумрак: плотные льняные занавески приглушали свет, а в воздухе витал едва уловимый аромат сушёных трав и старого дерева. В углу, под окном, стоял массивный сундучок — наследство бабушки. Его резные бока покрылись сетью мелких трещин, но он по‑прежнему выглядел крепким, надёжным, будто хранил в себе целые пласты времени.
Она опустилась перед ним на колени, провела ладонью по тёплой поверхности, словно прося разрешения. Затем подняла крышку и та отозвалась тихим скрипом, будто вздохнула, вспоминая прежние дни. Внутри лежали аккуратно сложенные вышиванки, рушники с затейливым узором, потрёпанный травник в кожаном переплёте. А в углу, прикрытый куском льняной ткани, покоился бархатный мешочек с рунами — подарок Риты.
Даша бережно достала его, ощутив под пальцами мягкую, чуть ворсистую ткань. Руны она использовала нечасто, только в тех случаях, когда обычные средства не помогали, когда за обыденными симптомами пряталась иная, скрытая причина.
Как сейчас.
Вернувшись на кухню, она села за стол напротив Марины (именно так звали гостью). Та вздрогнула, будто только сейчас осознала, что осталась не одна. Её пальцы всё ещё сжимали чашку с остывшим чаем, но она так и не пригубила его. Широко распахнутые, полные тревоги глаза, следили за каждым движением Даши.
Даша развязала шнурок мешочка, осторожно высыпала руны на стол. Они легли с тихим стуком, гладкие, отполированные камни с вырезанными знаками. Она провела над ними ладонью, словно настраиваясь на их ритм, затем закрыла глаза, сосредоточилась.
Первая руна легла лицевой стороной вверх: Хагалаз. Разрушение. Даша нахмурилась, но не подала виду. Перевернула вторую — Наутиз. Принуждение, нужда. Третья — Иса. Застой, холод.
Её брови сместились к переносице. Пальцы невольно сжались в кулаки. Всё складывалось в слишком чёткую картину.
Марина не дышала. Она сидела, застыв, словно статуя, только губы то и дело сжимались, будто она пыталась удержать рвущиеся наружу слова.
— Кто бывает в вашем доме, Марина? — тихо спросила Даша, не поднимая глаз от рун.
— Никто… — голос женщины дрогнул. — После развода я… почти ни с кем не общаюсь. Только Полинка. Подруга детства. Иногда заходит.
Даша кивнула, будто ожидала этого ответа. Снова взглянула на руны, переложила их, пытаясь найти иное толкование. Но знаки повторялись, складывались в один и тот же узор.
— Ваш развод… — она помедлила, подбирая слова. — Он случился не просто так.
— Что вы имеете в виду? — Марина резко выпрямилась, в её глазах вспыхнул протест. — Мы с мужем разошлись из‑за… из‑за несовместимости. Это было наше общее решение.
— Ваше — да. Его — нет. Здесь помогла как раз ваша подруга…
— Вы ошибаетесь! — голос Марины дрогнул, но в нём уже звучала неуверенность. — Мы с Полинкой… мы же с детства вместе. Друг за друга всегда радовались. Она меня поддерживала, когда…
Даша подняла взгляд. В её глазах уверенность.
— В глаза можно говорить одно, — мягко произнесла она. — А за глаза — делать другое.
— Вы думаете… — Марина сглотнула, её пальцы впились в край стола. — Вы думаете, это Полинка? Но зачем?
— Думаю да. — Даша осторожно собрала руны, уложила их обратно в мешочек. — У рун нет привычки врать. Я скажу что нужно делать.
Марина открыла рот, но не нашла слов. Её лицо побледнело, а глаза наполнились смесью страха и недоверия. Она хотела возразить, но что‑то во взгляде Даши остановило её.
Даша знала: такие, как Марина, не поверят, пока не увидят своими глазами. Пока не почувствуют на собственной коже. Но зерно сомнения уже упало в почву. И рано или поздно оно прорастёт.
За окном всё так же лил дождь, стуча по стеклу, будто отсчитывая секунды. В кухне пахло ромашкой и остывшим пирогом, но теперь к этому аромату примешивался едва уловимый запах тревоги:тяжёлый, вязкий, как предгрозовое небо.
*****
Марина ехала домой, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Дождь не прекращался, тяжёлые капли били в лобовое стекло, словно пытались пробить его, а дворники, отчаянно размахивая «крыльями», едва успевали сметать воду. Видимость упала до нескольких метров: мир за пределами машины превратился в размытую серую пелену, где очертания деревьев и заборов тонули в водяном мареве.
«Зачем я сюда поехала? — мысленно корила себя Марина. — В такую погоду, за город, к какой‑то знахарке… Будто у меня других забот нет».
Она включила обогрев на максимум, но холод пробирался внутрь, не только уличный, промозглый, а тот, внутренний, что поселился в ней после разговора с Дашей. В голове снова и снова звучали слова: «Ваш дом отражает то, что происходит вокруг вас. Холод, застой, разрушение — всё это идёт извне. И источник — там, где вы ждёте поддержки».
— Бред, — вслух произнесла она, и голос прозвучал глухо, почти испуганно. — Полный бред.
В памяти всплыло главное: «Ваш развод… он случился не просто так. Это связано с вашей подругой».
Марина резко дёрнула руль, объезжая лужу, которая выглядела как чёрная бездна.
«Полинка? — она покачала головой, пытаясь отогнать мысль. — Да мы же с детства вместе! Кто, если не она? Кто ещё меня поймёт? Кто поддержит?»
Но в глубине души шевельнулось что‑то неприятное, едва уловимое, как тень. Вспомнилось, как Полинка в последний раз заходила в гости: бродила по комнатам, трогала вещи, задавала вопросы: «А это откуда?», «А это ты сама купила?». Тогда Марина не придала значения, но сейчас эти мелочи сложились в тревожную мозаику.
— Нет, — она сжала зубы. — Это невозможно. Она бы не стала. Не могла.
Но слова Даши, как занозы, сидели в сознании. «В глаза можно говорить одно, а за глаза — делать другое».
Машина въехала во двор. Дом стоял перед ней, когда‑то родной, уютный, а теперь… теперь он выглядел чужим. Стены, ещё недавно тёплые и приветливые, казались холодными, будто облицованными льдом. Крыша проглядывала сквозь пелену дождя, как спина огромного зверя, притаившегося в ожидании.
Марина выключила двигатель, но не спешила выходить. Сидела, уставившись на входную дверь, и чувствовала, как внутри растёт сопротивление, будто что‑то говорило ей: «Не заходи. Там больше нет твоего дома».
Она резко распахнула дверь, вышла под дождь. Капли тут же ударили по лицу, холодные, колючие, словно мелкие иглы. Ключ в замке повернулся с непривычным скрипом, будто дом не хотел её впускать.
Внутри было тихо.
Слишком тихо.
Даже часы, которые всегда тикали громко, теперь молчали. Воздух пах сыростью, как будто под полом действительно что‑то гнило.
— Ну и глупости, — пробормотала Марина, пытаясь звучать уверенно. — Всё это просто… просто совпадение.
Она прошла на кухню, включила свет. Лампочка моргнула, будто не хотела загораться, а потом осветила пространство тусклым светом. На столе стояла чашка, которую она не помыла с утра. Рядом ложка, забытая вчера вечером. Всё выглядело так обыденно, но теперь казалось… неправильным.
Марина подошла к окну, посмотрела наружу. Дождь продолжал лить, стуча по стеклу, как будто пытался что‑то сказать.
«Может, я просто устала? — подумала она. — Может, это всё нервы? Развод, работа, одиночество… Конечно, мне кажется, что всё идёт не так. Конечно, я ищу причины там, где их нет».
Но где‑то в глубине души она знала: что‑то действительно не так. Что‑то изменилось. И это «что‑то» было связано не с погодой, не с домом, а с человеком, которому она доверяла больше всех.
Она опустилась на стул, обхватила голову руками. В ушах звучал голос Даши: «Вы не поверите, пока не увидите своими глазами».
И Марина понимала: рано или поздно ей придётся проверить.
*****
Прошло несколько дней с той поездки к Даше. Дни сливались в монотонный поток: работа, пустые разговоры, вечерние ритуалы, за которыми Марина пыталась спрятаться от собственных мыслей. Но они, упрямые и назойливые, возвращались каждую ночь, стучались в сознание, как капли дождя в оконное стекло.
В ту ночь сон не шёл. Комната тонула в полумраке, лишь тусклый свет уличного фонаря пробивался сквозь щель в занавесках, рисуя на потолке призрачные узоры. Марина лежала в холодной постели, уставившись в потолок. Мысли крутились, наматывались друг на друга, как нитки на веретено.
«Как там это Даша говорила?.. — в голове снова зазвучал спокойный, уверенный голос знахарки. — Надо сесть на порог в доме и спросить: „Домовой, ты тут?“»
Марина резко откинула одеяло, села на кровати. Прохладный воздух коснулся кожи, но она не обратила внимания.
— А с другой стороны, — пробормотала она, обхватив колени руками, — как я узнаю, на какой порог садиться? У меня же и на крыльце порог, и на кухне порог…
Она спустила ноги на пол, ощутив босыми ступнями ледяные доски.
«Может, это всё бред? — внутренний голос звучал насмешливо. — Может, я просто устала, и мне мерещится?»
Марина встала, накинула халат и медленно пошла по коридору. Пол холодил ноги, а тени, отбрасываемые мебелью, казались живыми: шевелились, вытягивались, будто пытались что‑то сказать.
Она остановилась перед кухонной дверью, посмотрела на порог. Сердце забилось чаще.
«Ну что, — подумала она, сжимая кулаки. — Ничего страшного не случится, если я попробую. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что это просто… просто глупости».
Долго топталась на месте, не решаясь переступить черту. Потом, собравшись с духом, шагнула вперёд, села на порог, скрестив ноги. Руки положила на колени, взгляд устремила в одну точку перед собой.
— Домовой, ты здесь? — прошептала она, и голос прозвучал непривычно тихо, почти испуганно.
Тишина.
Ни шороха, ни дуновения ветра, ни намёка на движение. Только стук собственного сердца, отдававшийся в ушах.
Марина сидела так долго. минуты тянулись, как часы. Она вслушивалась, всматривалась, пытаясь уловить хоть что‑то: тень, звук, намёк на присутствие. Но ничего не было.
«Наверное, я сошла с ума», — мелькнула горькая мысль.
Она поднялась, потянулась к двери на крыльцо. Там, снаружи, порог тоже был: старый, с трещинами, в которые забилась пыль.
Вышла, села. Дождь давно кончился, но воздух был пропитан сыростью, а небо тяжёлое, свинцовое. нависло над землёй, будто придавило её к земле.
— Домовой, ты здесь? — повторила она, на этот раз громче, почти с вызовом.
И снова тишина. Ни звука, ни движения.
Только ветер прошелестел в кустах, будто усмехнулся.
Марина опустилась на ступеньку, обхватила себя руками. Холод пробирал до костей, но она не спешила возвращаться в дом. В голове крутилось: «А что, если Даша права? Что, если всё это правда?»
Но разум тут же возражал: «Нет, это невозможно. Полинка… она же моя подруга. Мы столько лет вместе».
Она закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Но вместо ясности в голове роились образы: Полинка, улыбающаяся, смеющаяся, но в её взгляде что‑то неуловимо чужое; Полинка, трогала вещи в её доме, будто оценивая их; Полинка, говоря одно, а думая другое…
«Завтра выходной, — решила Марина, поднимаясь. — Завтра я попробую вернуть домового. Обязательно попробую».
Она вернулась в дом, закрыла дверь. В темноте коридора на мгновение ей показалось, что тени движутся не так, как должны. Но она тряхнула головой, отгоняя наваждение, и пошла в спальню.
Ложась в постель, она долго крутилась, не в силах найти удобное положение. Мысли не отпускали, кружили, как стаи птиц перед бурей. В конце концов она закрыла глаза, но сон не приходил, только образы, смутные и тревожные, проплывали перед внутренним взором, обещая ответы, которых она, возможно, не хотела знать.
Утро выдалось на редкость солнечным. Яркие солнечные лучи пробивались сквозь занавески, рассыпаясь по полу золотыми бликами. В саду за окном весело щебетали птицы, а воздух, проникавший в приоткрытую форточку, был напоён ароматом цветущих трав. Но даже эта радостная картина не могла прогнать тяжёлую тень, поселившуюся в душе Марины.
Она медленно прошла по дому, невольно вслушиваясь в тишину. И тут же уловила то, что нарушало гармонию утра: под потолком, в углах, вновь виднелась паутина, тонкая, почти прозрачная, но от этого не менее тревожная. Из ванной доносился запах болотной тины, будто где‑то под полом скопилась стоячая вода. А в комнатах по‑прежнему царил необъяснимый холод, несмотря на то что батареи были горячие.
«Как же так… — мысленно вздохнула Марина, проводя рукой по спинке стула. — Где это видано, чтобы я летом отопление включала, но тепла совсем нет».
Она направилась на кухню. Движения были медленными, словно каждое требовало усилий. Включила газ, поставила на огонь турку с кофе. Запах свежесваренного напитка обычно бодрил, дарил ощущение уюта, но сейчас он лишь на мгновение оттенил тот странный, затхлый дух, что витал в воздухе.
Марина налила кофе в чашку, села у окна. Солнце светило прямо в лицо, но она не чувствовала тепла. Пальцы сжимали керамическую ручку, а взгляд бесцельно скользил по двору, где на клумбе набивали бутоны розы. Она пила кофе медленно, будто оттягивала момент, к которому внутренне готовилась всё утро.
«Это просто деревенская байка, — повторяла она про себя, словно пытаясь убедить. — Даша, конечно, добрая женщина, но верит в такие… странные вещи. Домовой? Серьёзно?»
Но в глубине души она знала: если не попробовать, то сомнения будут грызть её до конца дней.
Собравшись с силами, Марина встала, поставила чашку на стол и направилась к входной двери. Сердце билось чаще, чем обычно, а в горле стоял ком. Она глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в пальцах, и медленно повернула ручку.
Дверь открылась с тихим скрипом, впуская в дом тёплый, напоённый солнцем воздух. Марина сделала шаг за порог, закрыла глаза, вдохнула глубже и наконец тихо произнесла:
— Домовой, домовой, возвращайся домой!
Она тихо притворила дверь, осталась стоять в коридоре. Тело напряглось, каждое чувство обострилось. Она вслушивалась, всматривалась в малейшее движение: в игру света на траве, в шелест листьев, в тень, скользящую по земле. Время тянулось невыносимо медленно. Сколько прошло минут? пять? десять? Она уже ни на что не надеялась, уже готова была развернуться и уйти, как вдруг…
Тихий стук.
Совсем лёгкий, будто кто‑то осторожно постучал пальцами по дереву.
Сердце Марины подскочило к горлу. Дыхание стало прерывистым, ладони вспотели. Она вспомнила слова Даши: «Ты по ощущениям поймёшь. Если это домовой — ты почувствуешь тепло, покой. Если нечисть — холод, тревогу».
Сейчас она чувствовала… тепло. Не физическое, а какое‑то глубинное, родное. Будто кто‑то давно потерянный наконец нашёл дорогу домой.
Дрожащими руками она распахнула дверь. На пороге никого не было, только солнечный свет, льющийся внутрь, и лёгкий ветерок, коснувшийся лица, как ласковое прикосновение.
— Здравствуй, дорогой мой, — прошептала Марина, и на губах сама собой расцвела улыбка, тёплая, искренняя, давно забытая. — Проходи. Дом без тебя был пустым и холодным.
И в этот миг ей показалось, что воздух в доме изменился. Будто стены вздохнули с облегчением, будто мебель встала на свои места, будто сам дом ожил, наполнился тихим, неслышным для чужих ушей шёпотом, шёпотом дома, который наконец дождался своего хранителя.
*****
Следующее утро встретило Марину теплом. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь занавески, не просто освещали комнату, они будто наполняли её живым, пульсирующим светом. Марина приоткрыла глаза и замерла, прислушиваясь.
В доме царила удивительная тишина, но теперь она не давила, а успокаивала. Ни запаха тины, ни леденящего холода, только лёгкий аромат разогретого дерева и свежести. И ещё… ещё было слышно размеренное, убаюкивающее тиканье.
Марина приподнялась на локте, не веря своим ушам. Старые ходики, которые стояли без движения уже несколько месяцев, вновь отсчитывали секунды, будто и не было долгого молчания.
— Не может быть… — прошептала она, и на губах сама собой расцвела улыбка.
Она вскочила с постели, чувствуя, как по телу разливается неведомая прежде лёгкость. В каждом движении, в том, как она распахнула шторы, как провела рукой по спинке кресла, как коснулась тёплой столешницы — было ощущение возвращения домой. Настоящего возвращения.
День наполнился непривычной радостью. Марина взялась за уборку и всё давалось легко, словно невидимая сила помогала ей. Пыль словно сама слетала с поверхностей, вещи ложились на свои места, а в воздухе витал едва уловимый аромат лаванды, будто дом благодарно дышал ей в ответ.
Каждое прикосновение к родным стенам, к знакомым предметам наполняло сердце теплом. Она протирала полки, напевая себе под нос, переставляла вазочки, расправляла скатерти и чувствовала, как вместе с порядком в доме восстанавливается порядок в душе.
«Он вернулся, — думала Марина, останавливаясь посреди комнаты и оглядываясь вокруг. — Мой дом снова живой».
Ближе к вечеру телефон зазвонил. На экране высветилось имя: «Полина».
Марина посмотрела на телефон, и улыбка медленно сошла с её лица. В памяти всплыли слова Даши: «В глаза можно говорить одно, а за глаза — делать другое». Теперь она понимала их смысл.
Сообщение от Полины пришло следом: «Привет! Заскочу сегодня, поболтаем? Давно не виделись».
Марина молча набрала текст: « Привет. Я занята.», и отложила телефон. Она знала: дружба, которую она так берегла, была лишь фасадом. А теперь, когда её дом вновь наполнился теплом и светом, ей не хотелось впускать в него ту, кто когда‑то попытался это тепло украсть.
Вечером, когда за окном зажглись первые звёзды, Марина лежала в постели, укутавшись в мягкое одеяло. Дом тихо дышал вокруг неё, мирно, размеренно, как живое существо, обретшее покой.
Часы продолжали тикать. Холодильник монотонно гудел. Где‑то за стеной, казалось, слышалось лёгкое, почти неощутимое присутствие, не пугающее, а заботливое.
Её домовой.
«Я дома», — подумала Марина, закрывая глаза.
И впервые за долгое время ей не хотелось никуда уходить. Не хотелось задерживаться на работе, искать поводы остаться вне этих стен. Теперь она будет рваться сюда — в свой уютный мир, где каждая вещь знала её, где каждый уголок хранил её воспоминания, где её ждал тот, кто охранял этот дом.
Теперь она верила. Верила в силу Даши, в мудрость старых обычаев, в то, что мир полон невидимых нитей, связывающих людей, дома и духов. Верила, потому что теперь сама ощущала эту связь — тёплую, надёжную, как объятие старого друга.
«Я расскажу о Даше, — решила она. — Расскажу тем, кто потерялся, кто не знает, куда идти. Потому что теперь я знаю: помощь есть. Даже если её нельзя увидеть сразу».