начало истории
Марина смотрела, как тело Гриши грузят на носилки. Его рука свесилась вниз, и в свете мигалок блеснул маленький серебряный крестик на окровавленной верёвочке, выбившейся из-под разрезанного свитера.
— Господи, — прошептала она, падая на колени прямо в грязь. — Если ты есть, спаси его. Забери всё, что хочешь, только спаси.
Больничный коридор был выкрашен в тоскливый бледно-зелёный цвет. Марина сидела на жёсткой пластиковой кушетке, глядя на закрытые двери реанимационного отделения. Часы на стене — простые и круглые, с громким ходом — отмеряли время.
Прошёл час, два, три.
Она не молилась словами. У неё в голове просто билась одна мысль, зацикленная, как испорченная пластинка:
Только живи, пожалуйста, только живи.
Одежда на ней высохла, но грязь с портового причала въелась в джинсы, а под ногтями осталась чёрная кайма мазута. Марина не замечала этого. Она вообще мало что замечала вокруг. Мир сузился до белого прямоугольника двери.
Когда дверь наконец открылась, Марина вскочила так резко, что в глазах потемнело. Вышел врач — пожилой хирург с усталым лицом и глубокими морщинами у глаз. Стянул шапочку, потёр лоб тыльной стороной ладони.
Марина сделала шаг к нему, но ноги подкосились.
Она ухватилась за спинку кушетки.
— Доктор…
Хирург посмотрел на неё поверх очков. Взгляд у него был профессионально цепким, но не жёстким.
— Родственница…
- Невеста… — выдохнула Марина, даже не подумав, что лжёт.
— Ну что ж, невеста… — Врач вздохнул и полез в карман за сигаретами, но вспомнил, что в отделении курить нельзя, и просто покрутил пачку в пальцах. — В рубашке твой жених родился, вот что я тебе скажу.
Марина перестала дышать.
— Ранение тяжёлое, большая кровопотеря. Пуля вошла под ключицу, шла прямо на верхушку лёгкого и крупный сосуд. По всем законам анатомии она должна была перебить подключичную артерию, а это, голубушка, смерть за три минуты. Мы бы его даже довезти не успели.
Врач покачал головой, словно сам до конца не верил в то, что говорил.
— Но пуля срикошетила. Ударилась о ключицу, изменила траекторию на пару миллиметров и застряла в мягких тканях, не задев ничего жизненно важного. Кость раздробила, да, лёгкое зацепила по касательной, но это всё чинится. Жить будет.
Марина медленно сползла по стене обратно на кушетку. Напряжение, державшее её все эти часы стальным обручем, лопнуло. Слёзы хлынули из глаз — горячие слёзы облегчения. Она закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос, не стесняясь ни врача, ни проходящих мимо медсестёр.
— Ну-ну, будет тебе, — доктор неуклюже похлопал её по плечу. — Радоваться надо. Я тридцать лет оперирую, я циник старый, чудесам не верю. Но тут… Уж не знаю, кто за него молился или, может, ангел крылом прикрыл, но смерть мимо прошла. Вплотную, но мимо.
Он сунул руку в карман халата.
— Вот, держи. Медсёстры сняли, когда одежду резали.
На ладонь Марины упал маленький серебряный крестик на окровавленной чёрной верёвочке. Металл был погнут, словно по нему ударили молотком. Марина сжала крестик в кулаке, чувствуя его тепло.
— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо вам.
— Богу скажи спасибо. И хирургии, — врач кивнул на крестик. — К нему пока нельзя, в реанимации он, отходит от наркоза. Приходи завтра утром, переведём в палату.
Утро следующего дня было солнечным. Осеннее небо, вчера ещё чёрное и враждебное, сегодня сияло пронзительной голубизной. Солнечные лучи падали на больничный линолеум, превращая пылинки в золотой танец.
Марина вошла в палату на цыпочках. Гриша лежал у окна. Бледный, под глазами залегли тёмные тени, правое плечо и грудь скрыты под массивной повязкой. К руке тянулась прозрачная трубка капельницы. Он спал.
Марина села на стул рядом с кроватью. Смотрела на его лицо — спокойное, разгладившееся во сне, без привычного выражения угрюмой настороженности. Сейчас он казался моложе и уязвимее.
Гриша открыл глаза неожиданно — просто поднял веки и посмотрел на неё. Взгляд был ясным.
— Привет.
Голос тихий, хриплый после трубки аппарата ИВЛ.
— Привет, — Марина улыбнулась сквозь подступившие слёзы. — Напугал ты меня.
Он попытался пошевелиться, поморщился от боли.
— Живой?
— Живой. Врач сказал — чудом выжил.
Марина разжала ладонь. На ней лежал погнутый крестик.
— Бабушкин оберег, — тихо сказала она. — Он принял удар. Пуля его задела. Гриша, если бы не он…
Гриша долго смотрел на кусочек серебра, потом перевёл взгляд на Марину.
— Не он, — сказал он серьёзно. — Ты. Ты меня вымолила. Я там, на грани, слышал, как ты кричала: «Не смей умирать». Пришлось возвращаться. Не мог же я тебя ослушаться.
Он с трудом поднял здоровую левую руку и накрыл её ладонь. Пальцы были тёплыми.
— Ну что, искусствовед, сдали мы твою картину?
— Сдали, — кивнула Марина. — И картину, и алмазы. Всё закончилось, Гриша. Больше не надо бегать.
— Это хорошо. А то я бегать пока не смогу. Придётся тебе за мной ухаживать — судно выносить, с ложечки кормить. Не передумаешь?
— Не передумаю.
Она наклонилась и осторожно, невесомо поцеловала его в небритую щёку.
— Я теперь от тебя ни на шаг. Даже не надейся.
Полковник Волков появился через два дня. Вошёл в палату по-хозяйски, принеся с собой запах улицы и табака, который не мог перебить даже больничный дух. На тумбочку легла сетка с апельсинами - вечная классика.
— Ну, герой! — прогудел он, пожимая левую руку Гриши.
— Выглядишь краше, чем в гробу. Румянец появился.
— Стараньями Марины! — усмехнулся Гриша. — Она меня тут закормила.
— Виктор Сергеевич, что с делом?
Волков сел на подоконник, лицо его стало серьёзным и жёстким.
— Ананьев поёт, заливается соловьём. Запись разговора, изъятые камни, показания твоей Марины. Полный набор. Ему светит пожизненное или очень близко к тому. Организация преступного сообщества, контрабанда, заказные убийства. Олега, кстати, нашли. Там же, где он сказал, в лесополосе. Земля пухом дураку.
Полковник достал из папки лист бумаги.
— Но это ещё не все новости. Мы тут копнули его бухгалтерию. Знаешь, кто у него чёрную кассу вёл? Фиктивный директор одной из фирм-прокладок.
Гриша нахмурился.
— Ну?
— Елена Вербицкая. Бывшая твоя.
В палате повисла тишина. Марина ахнула. Гриша смотрел на полковника, не моргая.
— Она у Ананьева работала?
— Работала — громко сказано. Числилась. Подписывала документы, проводила левые платежи. Думала, ухватила бога за бороду, пристроилась к солидным людям. Ананьев её тоже сдал, чтобы срок скостить. Идёт как соучастница. Так что, Гриша, бумеранг — штука такая, всегда возвращается. Квартиру твою, кстати, арестовали как имущество, нажитое преступным путём. Но я думаю, мы сможем доказать, что она была твоей до брака. Пободаемся.
Гриша отвернулся к окну. На его лице не было злорадства — только усталость и какое-то финальное, окончательное безразличие к той части жизни.
— Бог с ней, — сказал он тихо. — Пусть суд решает. Мне от неё ничего не надо.
Волков хмыкнул, одобряя.
— Правильно. Теперь о главном, — он положил на одеяло поверх ног Гриши красную папку. — Приказ о твоём восстановлении в органах. Капитан Григорий Вербицкий и представление к Ордену Мужества. Подписано сегодня утром. Ждём тебя в строю, как только штопку снимут.
Гриша молчал. Потом посмотрел на Марину. Она сидела рядом, сжимая край его простыни, и в её глазах читался страх. Страх снова ждать его по ночам, бояться каждого звонка, видеть кровь на рубашках. Но она улыбнулась и кивнула ему.
— Спасибо, Виктор Сергеевич, — сказал Гриша твёрдо. — Я вернусь. Есть у меня ещё тут дела недоделанные. Порядок надо наводить.
Ноябрь выдался на редкость тёплым. Парк у больницы. Воздух прозрачный и звонкий.
Марина и Гриша шли по аллее медленно. Гриша ещё прихрамывал, опираясь на трость, рука висела на перевязи, но спину держал прямо. Марина шла рядом, подстраиваясь под его шаг.
Они остановились у старой липы. Гриша глубоко вдохнул прохладный воздух.
— Знаешь, — сказала Марина, глядя, как солнечный луч пробивается сквозь редеющую крону, — та картина была фальшивой не только потому, что внутри были камни. Она была мёртвой. А вот это, — он обвела рукой парк, — это настоящая жизнь.
Гриша посмотрел на неё. Ветер растрепал её волосы, щёки разрумянились. Она была красивой. Той спокойной, глубокой красотой, которую не нарисуешь красками.
— Ты теперь капитан, герой, — Марина лукаво улыбнулась, поправляя воротник его куртки. — Орденоносец, завидный жених. Наверное, найдёшь себе кого-нибудь посолиднее, из органов. Чтобы понимала службу, устав знала.
Гриша усмехнулся. Отпустил трость, позволив ей повиснуть на ремешке на запястье, и притянул Марину к себе здоровой рукой. Крепко, надёжно.
— Дурочка ты, учёная, — прошептал он ей в макушку. — Какой устав? Я свой главный клад уже нашёл. В той общаге, даму в порванном пальто и перепуганными глазами. И никакие алмазы, никакие звёзды на погонах с этим не сравнятся. Ты — моё сокровище, Марина, и я тебя никому не отдам.
Марина прижалась щекой к его груди. Там, под курткой и свитером, ровно и сильно билось сердце, которое она вымолила у смерти.
— И не надо, — ответила она. — Я никуда не уйду.
Прошёл год.
На кухне старой квартиры, которую она снова снимала у той же хозяйки пахло пирогами. Марина достала противень из духовки, морщась от жара. Квартира изменилась. Исчезли старые пыльные портьеры, на окнах висели светлые шторы, а на стене, там, где когда-то зияла пустота, висела большая фотография в простой деревянной рамке.
На ней они с Гришей стояли на набережной Волги, щурясь от солнца, и смеялись.
В дверь позвонили.
— Я открою! — крикнул Гриша из комнаты.
Слышно было, как он идёт по коридору уверенной тяжёлой походкой хозяина дома. Голоса в прихожей смешались: густой бас Гриши, бодрый баритон Волкова и пронзительный командный голос бабы Зины.
— Куда в обуви прёшь, Ирод? — гремела старушка, явно обращаясь к полковнику полиции. — Коврик для кого лежит? Марина полы мыла, старалась, а он топчет.
— Виноват, Зинаида Павловна, исправлюсь, — хохотнул Волков.
Марина улыбнулась, снимая фартук. В комнате уже накрывали на стол. Баба Зина, в нарядном платке и с неизменной банкой своих фирменных солений в руках, командовала рассадкой.
Гриша, в домашней футболке, но с той самой офицерской выправкой, разливал морс.
— Ну, хозяйка… — баба Зина оглядела стол критическим взглядом и одобрительно кивнула. — Пироги румяные, муж при деле, дома порядок. Не зря я вас тогда чаем отпаивала.
— Не зря, баб Зин, — Гриша обнял Марину за талию, прижимая к себе.
Волков поднял бокал:
— За то, чтобы добро всегда побеждало.
Они чокнулись. За окном шумел вечерний город, где‑то вдалеке гудели машины, но здесь, в этой тёплой компании, было спокойно. Марина посмотрела на Гришу, на его руки, лежащие на скатерти, на шрам, едва видный из‑под рукава, и подумала, что счастье — это не алмазы и не карьера. Счастье — это когда вечером все дома, и тебе не страшно смотреть на дверь. Потому что за этой дверью тебя ждёт не пустота, а жизнь. Настоящая, сложная, но счастливая жизнь.
В Телеграмм-канале вас ждут не менее интересные истории: