Анна была хрупкой, белокожей блондинкой с глазами цвета зимнего неба, в которые, казалось, смотрелся весь мир. Она виртуозно управлялась с иглой и тканью, создавая на швейной машинке аккуратные миры, но свой собственный мир сшить так и не сумела.
Её первый муж, Павел, здоровенный, с руками как лопаты, ушёл не просто к другой, а к её полной противоположности. К разбитной Маринке, продавщице с базарного ларька, женщине с тремя детьми, крепким словцом и такой же крепкой выпивкой.
«Она надёжней», — буркнул он как-то утром, собирая чемодан. Анна, хрупкая, будто птичка, замерла в дверном проеме.
«Надёжней? Чем?» — прошептала она, но вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Пятнадцать лет рассыпались в прах, уступая место похабному чаду Маринки и её безалаберной «надёжности».
Анне пришлось вернуться в опостылевшую двухкомнатную хрущёвку к матери. Та уже успела обжиться с новым «хозяином», который разгуливал по квартире в застиранных трусах, курил вонючие папиросы и смотрел на Анну как на назойливую приживалку. Сын Анны, четырнадцатилетний Сергей, восхищавшийся силой отца, остался с ним. А в их прежнюю квартиру вскоре ввалилась вся шумная компания: Маринка, её дети и, для полного ансамбля, мать сожительницы— сидеть с внучатами.
Спасение пришло с неожиданной стороны. Встретив в магазине похудевшую и потухшую Анну, её бывшая свекровь, Галина Петровна, схватила её за руку:
«Аннушка, да что же это такое? На тебе лица нет! Бросай ты эту коммуналку у матери! Переезжай ко мне. Одна я в трёх комнатах скучаю. Со мной хочешь?»
«Да я… я не знаю, Галина Петровна. Вам неудобно будет…» — замялась Анна.
«Какое неудобство! Ты ко мне всегда, как дочь, относилась. Помнишь, какое платье сиреневое мне сшила? А эта… эта торгашка, что сына моего опутала, — нахалка беспробудная! У меня с ними отношений нет. Перебирайся, и разговоры кончай!»
Анна перебралась. Развод с Павлом они так и не совершили. А вскоре к женщинам подселился и Сергей, сбежав из отцовского рая. Он ввалился в прихожую, швырнул рюкзак в угол и рухнул на стул.
«Невозможно там больше! Каждый вечер — водка, крики. А она…» — мальчик с отвращением скривился, — «Она первая бросается драться! Как фурия. У отца щёки вечно в царапинах от её маникюра. Ходит, будто кошки его драли. По диагонали. Позор на всю округу».
Галина Петровна, слушая это, словно каменела. В её глазах плескалась мука непонимания.
«Где же я сына упустила? Где? — шептала она, глядя в окно. — Воспитывала же, любила…»
Она уже забыла, что воспитывали Павла в основном бабушки, пока она, меняя кавалеров, жила припеваючи на Дальнем Востоке. Не переживала — и здоровье сохранила. Не зря говорят,что все болезни от нервов.
А Анна, дожив до сорока, в людях так и не научилась разбираться. Встретила брюнета- красавца, вышла замуж и снова угодила в капкан. Он оказался манипулятором: после пьяных побоев вставал на колени, рыдал, целовал подол её платья, просил прощения.
Избитая и растерянная, она прибежала к Галине Петровне.
«Не знаю, что делать! — всхлипывала Анна, показывая синяк на запястье. — Он извиняется, клянётся… Я боюсь, что поверю и вернусь. Сил нет!»
Пожилая женщина смотрела на неё с безмерной жалостью и суровой решимостью.
«Аня, слушай меня, — голос её звучал, как металл. — Ты красивая, талантливая, руки золотые. Беги. Не оглядывайся. Смени телефон, двери на замок. Его — в чёрный список. Или ты ждёшь, когда этот паразит тебя окончательно сломает? У тебя сын! Поверь старой женщине: счастье не в мужчинах. Оно здесь, — она ткнула пальцем Анне в грудь. — Я хочу видеть тебя живой и свободной. Беги!»
Анна побежала. Прошли годы. Сергей с семьёй уехал в Петербург. Анна, теперь уже на пенсии, снова живёт с Галиной Петровной. Она работает в её саду, шьёт на заказ и ждёт. Ждёт, когда станет хозяйкой большой квартиры — завещание-то написано на неё.
Свекрови — девяносто пять. Её сына, Павла, не стало несколько лет назад. В пьяной драке Маринка-продавщица пырнула его кухонным ножом. Виновницу, разумеется, оставили на свободе — у неё же несовершеннолетние дети.
Анна смотрит на закат из окна чужой, но уже почти своей квартиры. Она снова в тени. Сначала в тени чужого мужчины, теперь — в тени чужого завещания. И тишина в больших комнатах кажется ей такой же зыбкой и ненадёжной, как когда-то обещания брюнетистых красавцев.
***