1930 год.
Полина сидела на низкой табуретке в хлеву, доила корову и тихо, под мерное шипение струйки молока в подойник, напевала песенку.
Песня была старой, услышанной в детстве еще от бабушки: про широкую реку, про ивушку, что склонилась над водой. Голос у Полины был негромкий, но ласковый, он успокаивал корову, когда та вдруг начинала махать хвостом.
Молодой женщине было двадцать шесть лет, но она уже познала горькую вдовью участь. Кто бы знал, что муж ее, Федор, здоровый молодой мужчина два года назад быстро и стремительно уйдет из жизни от тифа?
Оставил ей муж крепкий дом, корову, курятник да дочку Дуню - девочку с двумя светлыми косичками и испуганными, как у зайчонка, глазами.
- Мама, - тихий, сонный голосок донесся из-за дощатой двери в хлев. - А тетя Катя сегодня-то приедет?
Полина подняла голову и посмотрела на пятилетнюю дочку с улыбкой.
- Приедет, ластушка моя. К обеду, быть может.
- А она надолго?
- Не знаю, маленькая. Как видно будет. Ты беги, я сейчас приду и молочка тебе парного налью.
Девочка убежала в дом, а Полина, закончив доить корову, аккуратно прикрыла подойник чистой тряпкой и вышла во двор. Эх, что будет, когда Катя приедет? Их изба станет объектом для сплетен.
Катька, буйная голова, натворила дел. Вот коли бы отец с матушкой были живы, такого бы они не допустили. Только вот мамы не стало давно, она скончалась, произведя на свет Катюшку, а отец сгинул на заработках, оттуда не деньги привезли, а его тело через год. Вот с бабушкой и теткой девочки и росли. Когда Полина замуж вышла и бабушка спустя год померла, Катя в город уехала "за жизнью".
- В городе, Поля, жизнь кипит! Тут гнить не собираюсь! - говорила восемнадцатилетняя девчонка, собирая узелок. - И у тетки в батрачках не хочу ходить!
Катя редко навещала старшую сестру, а в последний год и вовсе не появлялась, всё ссылалась на работу. Она и правда трудилась на фабрике, где Катюше было выдано койко-место...
Поля взялась за веник и стала подметать пол. Мысли метались вокруг одного - как же её сестру, которая во многом была практичной, угораздило "принести в подоле"? И что дальше будет?
То, что Катя без мужа родила, Полина это поняла из письма, что пришло три дня назад. Его сестра передала через знакомого, что на ярмарке ложки продавал. Не письмо даже это было, а короткая записка:
"Сестренка, горе у меня большое. С мужчиной я жила, как муж с женой, всё было хорошо у нас. Забеременела, думала, что женится он на мне, а Сережа всё оттягивал что-то. А потом, как Ванюшка родился, так и сбег. Сказали, что в Читу уехал.
Вот так и вышло, что я осталась с дитем, обманутая напрасными надеждами. В городе сложно, потому прошусь к тебе на время. Больше помощи просить не откуда. Не к тетке же идти, там и так все друг у друга на головах, да и не пустит она меня."
Прочитав это, Полина усмехнулась. Жили как муж с женой... А чего не расписались-то? Отчего по-людски всё не сделали? Отчего она только из записки узнает, что Катька с мужиком жила, да еще и дитенка на свет произвела? Небось, стыдно ей стало перед сестрой за то, что без брака живет с мужчиной...
Конечно, она примет Катюшку, и с дитем поможет. Куда она денется, кровь ведь одна. Да и Дуньке компания будет, как малец подрастет.
Снаружи послышался скрип телеги и фырканье лошади, а затем раздались голоса. Полина бросила веник и выбежала на крыльцо, увидев сестру.
Но это была не та смелая и с дерзким огоньком в глазах Катюшка. Сейчас перед ней была худая женщина в городском пальтишке, слишком легком для прохладного апреля, и в стоптанных башмаках. Она смотрела на сестру со стыдом, прижимая к себе ребенка, закутанного в одеяло.
- Полечка… - голос у Кати сорвался.
Она сделала шаг и споткнулась бы о крыльцо, если бы сестра не подхватила ее.
- Прибыла, родная. Заходи, заходи, я уж щи в печь поставила, горяченького сейчас с дорожки поешь, - Поля обняла сестру и завела её в дом.
Там, наевшись щей, Катя начала рассказывать Полине то, что вкратце написала в записке. Как влюбилась в Сергея, как жить стали вместе без всяких условностей, снимая комнату у старика Гордея. Как, узнав о беременности, он всё откладывал женитьбу. Когда ребенок родился, то вдруг заявил, что он на него не похож, и что вообще, у него другие планы на жизнь. Собравшись, Сергей уехал, оставив её без денег с младенцем на руках.
Она говорила скороговоркой, глотая слезы, и смотрела на сестру жалобным взглядом:
- А я ж ни с кем, кроме него. Он мой первый и единственный.
Полина держала на руках племянника и чувствовала нежность к нему и сочувствие к сестре. Надо же, как угораздило её!
****
Катя первые недели пролежала как полено на печи. Спала сутками, просыпалась только, чтобы выпить воды или покормить ребенка, которого Полина уже почти полностью взяла на себя. Лицо у сестры было каменное, а взгляд пустой, словно она до сих пор не могла отойти от предательства Сергея. А еще её угнетала деревенская изба, ведь Катина душа рвалась в город. Но как теперь уедешь?
- Кать, поешь хоть суп, - уговаривала Полина, поднося миску.
- Не хочу.
- Надо. Молоко у тебя от тоски пропадет. Ребенку нужно ведь, о нем подумай...
И тогда Катя нехотя начинала есть ради того, чтобы дитя покормить, но, глядя на неё, Полина вдруг с ужасом поняла - нет у сестры младшей любви к своему ребенку, какой положено чувствовать бабе к своему дитю. Словно обузой он ей был, грузом, который теперь держит её в деревне.
***
Полина копала грядки на огороде перед посадкой, когда к ней подошел Григорий Ермолаев - сосед, живший через два дома.
Вдовец он был, два года как жена померла, а после неё осталось двое ребят-подростков Степа да Маша.
Подошел он к плетню и поздоровался.
- Здравствуй, Полина. Слышал, сестра к тебе с дитем приехала. Теперь две женщины в доме, два дитя. Тяжело, небось?
- Справляемся, Григорий. Не тяжелее, чем другим. Куда нам деваться?
- Вот и я справляюсь, да всё неумело. Поль, предложить чего хочу - я вот по дому могу помочь: дров нарубить, грядку вскопать, починить, что нужно...
- А взамен что? - усмехнулась Полина, глядя на его смущенный взгляд.
- Научи мою Машку готовить. Ну такую бурду порой сварит, что только еду переводит зазря. И шить толком не умеет - шов расходится, едва одёжу на себя накинешь.
- Хорошо, Григорий. Завтра приду, начну учить готовить, да шить.
- Вот и с меня услуга будет, подсоблю чем нужно. Спасибо, Полина.
Затем он подошел, забрал у нее лопату и стал ловко и быстро перекапывать землю.
Так и пошло. Григорий словно взял шефство над их домом, а Полина обучала Машу шитью, да готовке и другим женским делам по дому. Вскоре и Катя стала подключаться, немного отойдя от своих переживаний.
Сначала просто слезла с печи, стала понемногу ходить по избе, давая советы. Потом взялась за какую-то работу - то подметет пол, то картошку почистит, то окна помоет. Но делала все как-то вяло, с отвращением, будто каждое движение стоило ей невероятных усилий. А чаще просто сидела на завалинке, курила дешевую вонючую махорку и смотрела вдаль, туда, где за лесом лежала дорога на город. Вот за курево её Полина часто ругала, ведь всё с молоком потом ребенку передается, только Катька будто её не слышала.
Однажды, когда Григорий заводил телегу с дровами во двор Полины, Катя, сидевшая у окна, бросила сквозь зубы:
- Опять твой богатырь объявился. Глазки строить, небось, пришел. Вон как выслуживается.
Полина, месившая тесто в миске, вздрогнула.
- Что ты, Катя? Помогает человек от чистого сердца. Да и мне несложно Машутке советы дать и научить чему-то.
- От чистого… - Катя фыркнула, выпустив струйку дыма. - В сердцах у них, у мужиков-то, все одно - чтобы бабой воспользоваться. И как ведет он себя с тобой? Смешно аж смотреть. Гляди, вот так и замуж позовет.
- А если и позовет, чего плохого? - Полина улыбнулась. - Дунька два года как без отца. Да и Ванюшка, как племянник, под приглядом будет. А его дети Степа с Машей мамкиной ласки лишены. Может, и вправду…
- Глупая... - покачала головой Катя. - Я вот для себя решила, что теперь сама буду, ни одному мужику не поверю. И ты не верь. Федька твой, может, и был каким-то особенным, но кто знает, как бы сложилась дальше ваша жизнь? Может, гулял бы, как и все.
- Не смей, - тихо произнесла Полина. - Не смей про Федю так. Если ты в своей жизни беспутного выбрала, так не означает это, что все такие.
- Прости, Поля. Конечно, может быть где-то я и не права. Тебе решать, конечно... Только прислушайся к моим словам.
***
И, несмотря на неприязнь Кати, Григорий часто захаживал в дом к Полине.
Ванюшка, откормленный парным молоком коровы Маньки, рос словно по часам, стал улыбаться беззубым ртом и тянуть ручонки ко всем подряд, но особенно к Полине и к Григорию. Как только тот появлялся на пороге, малыш гулил и семенил ножками. Григорий в эти минуты менялся до неузнаваемости - брал ребенка на руки и улыбался ему так широко, что, казалось, все зубы было видно.
И Дуня вокруг него все крутилась, прося на плечах покатать, да всё хвостиком за ним бегала.
Между Полиной и Григорием была дружба, которая, может, и перерослауже в любовь, но оба стеснялись и не решались друг другу об этом сказать. Говорили о простом: о делах домашних, о дожде, который нужен ржи, о том, что пора сено косить, и о том, что Степа и Маша в новой школе учатся хорошо.
Катя наблюдала за этим со стороны, и в ее глазах, помимо тоски, загоралась какая-то новая искра. Злость? Зависть? Она не знала сама. Катя видела, как ее сын тянется к чужому мужику, как сестра понемногу расправляет плечи, и в душе ее копилось что-то темное и недоброе. Скорее да - это была зависть...
А в деревне меж тем уже шептались о другом. В сельсовет все чаще наезжали люди из уезда и собирали сходы. На одном таком сходе в конце лета выступал молодой парень в кожанке. Говорил громко и вдохновленно:
- Товарищи! Кончается старая, кулацкая жизнь! Наступает эра колхозов, обобществления! Будем жить по-новому - каждому по справедливому труду!
Люди слушали молча, потупившись. Многие не понимали слов, но чувствовали холодок под сердцем - они уж сталкивались с тем, что не всегда перемены идут к лучшему. После собрания кучки мужиков стояли у ворот, курили, переговариваясь вполголоса:
- Слышал, Коля? Об.. обо..обществление. Это ж как? Что за слово такое диковинное?
- А это, браток, чтоб все было общее. И земля, и животина, и инвентарь.
- И мои лошади должны быть общими? И коровы четыре?
- Похоже на то...
- Э-э, нет, чего же я должен их отдавать на общак? Вот у Прохоровых ни цыпленка, ни козленка во дворе отродясь не бывало, так чего ради я своим молоком должен с ними делиться?
Григорий Ермолаев стоял чуть поодаль, слушал разговоры, и пальцы, держащие цигарку, чуть дрожали. К нему подошел старик Архип, почесывая всклокоченную бороду:
- Ну, Гриш, слыхал, что вырисовывается? Ты у нас, можно сказать, крепкий хозяин. Две лошади, две коровы… Богатей.
- Богатей я? - тихо отозвался Григорий. - Землю пахал, не покладая рук, детей растил на молоке этих коров. Бедноте, кто ко мне приходил, никогда не отказывал в кружке молока.
- Не в том теперь дело, - вздохнул Архип. - Теперь, слышь, кто чуток богаче, тот и "кулак", значит.
- Не буду я кулаком. Вот колхоз будет, так вступлю со своим добром. Уж лучше всё отдам, чем для своих чужаком стану. Наслышан я о том, что будет, если против пойдешь. Вот в соседнем районе уже есть колхоз, и кулаки там были, коих выслали. А с другой-то стороны... Оно, может, и к лучшему всё. Слыхал я речи, ничего, вроде, плохого не будет в том колхозе. Поживем и увидим...
***
И, как и говорил он Архипу, через год, когда всё было готово для приема животных на новые фермы, мужчина вступил в колхоз, приведя в него лошадь, корову и два десятка птиц, да и свиноматку не пожалел. К тому же от отца ему досталось помимо огорода две десятины земли, их он и передал в счет будущего колхозного сада.
Приняв такое добро от него, Григория записали в колхоз, благодарили, ставили в пример тем, кто еще сомневался, и даже предложили должность бригадира на посевных работах.
Казалось, всё удачно складывается, но беды от чуждой зависти были впереди.
ПРОДОЛЖЕНИЕ