Глава 10: Круги на воде
Начало
Предыдущая глава
Кабинет для совета директоров группы «Мин» напоминал храм — холодный, тихий, с высоким потолком и длинным столом из черного дерева, за которым сидели двенадцать человек. Двенадцать судей. Большинство — мужчины за шестьдесят, лица, высеченные из гранита многолетним правлением и уверенностью в своей непогрешимости. Они были акционерами, легендами индустрии, теми, кто когда-то поставил на молодого, яростного Мин Юнги и не прогадал. Теперь они смотрели на него как на подопытного кролика, который вдруг вырвался из клетки и начал вести себя неподобающе.
Юнги вошел не один. Рядом с ним была Со-Ри. Это был вызов. Женщин, не входящих в совет, сюда не приводили. Ее присутствие само по себе было дерзостью. Он усадил ее на стул у стены, на том же месте, где она сидела в свой первый день в его офисе. Но теперь все было иначе. Она была не в тени. Она была его открытым союзником.
— Господа, — начал Юнги, занимая свое место во главе стола. Его голос был спокоен, без тени заискивания. — Благодарю, что собрались на внеочередное заседание. Я понимаю вашу озабоченность.
— Озабоченность — мягкое слово, Юнги-сан, — заговорил самый старший из них, господин Пак, с лицом, похожим на высушенную грушу. — Мы наблюдаем за тем, как лидер одной из крупнейших корпораций страны превращает свою жизнь и, как следствие, репутацию компании, в дешевую мыльную оперу. Падение акций на 3.7% за сутки — это не «озабоченность». Это тревожный звонок.
— Падение временное, — парировал Юнги. — Оно вызвано не моими личными отношениями, а спекуляциями и консервативным испугом рынка перед любыми переменами. Рынок боится неизвестного. Сейчас он узнал что-то новое о главе компании. Он привыкнет.
— Привыкнет к чему?— вступила другой директор, госпожа Ли (не родственница той самой Минджон). — К тому, что наш председатель, известный своей беспристрастной жестокостью и фокусировкой, теперь отвлекается? Что решения могут приниматься не на основе логики, а на основе… чувств? — Она бросила выразительный взгляд на Со-Ри.
Юнги почувствовал, как Со-Ри напряглась за его спиной. Он сделал едва заметный успокаивающий жест рукой под столом.
— Давайте разберемся, что такое «логика», — сказал он, опираясь локтями на стол. — Логично было разорить компанию Чан, выжав из нее максимум, выбросив на улицу тысячи сотрудников и уничтожив бренд с вековой историей. Вместо этого мы провели дружественное поглощение, сохранили кадры, инвестировали в модернизацию. И знаете что? Проект модернизации, предложенный мисс Чан, по предварительным расчетам, увеличит эффективность того актива на 15% и снизит текучку втрое. Это логика? Или это сентиментальность?
В зале зашелестели бумагами. Они изучали отчет по фабрике. Цифры были железными.
— Это единичный случай,— отмахнулся господин Пак. — Речь о системном риске. Ваша… открытость делает вас уязвимым для шантажа, для давления. История с семьей Ли — тому подтверждение.
— История с семьей Ли завершена,— холодно сообщил Юнги. — Их дочь действовала без санкции отца и понесла внутрисемейную ответственность. Угрозы более нет. И она возникла не из-за моих чувств, а из-за старого конфликта, который я, будучи тем «беспристрастным» лидером, о котором вы тоскуете, когда-то создал. Чувства, на которые вы так коситесь, помогли мне найти нестандартное и эффективное решение. Без кровопролития.
— Они также заставили вас публично вывалить свою личную жизнь на потеху толпе! — вспылил еще один директор. — Мы выглядим несерьезно!
— А как мы выглядели раньше?— неожиданно, тихим, но четким голосом спросила Со-Ри.
Все головы повернулись к ней. Она не имела права голоса здесь. Но она говорила.
— Прошу прощения, но вы… — начал господин Пак.
— Я не член совета,— перебила она вежливо, но твердо. — Но я та самая «проблема» и «сентиментальность». И мне интересно. Раньше Мин Юнги был пугалом. Ходячим олицетворением жадности и беспощадности. Это выглядело «серьезно»? Разве это не была тоже игра на публику? Только для другой аудитории — для тех, кого нужно было запугать.
Она встала и сделала несколько шагов к столу, не опуская взгляда.
— Вы боитесь не падения акций. Акции восстановятся, когда инвесторы увидят, что компания не только не проигрывает, но и приобретает новое, человеческое лицо. Социальные инициативы, о которых он говорил, — не пиар. Это долгосрочные инвестиции в лояльность и в будущее. Вы боитесь того, что ваш инструмент, ваша машина для зарабатывания денег, обрел душу. И вы не знаете, как ею управлять. Вы боитесь, что он перестанет быть предсказуемым.
В зале повисла гробовая тишина. Она говорила то, о чем они боялись думать. Юнги смотрел на нее, затаив дыхание. Она была великолепна. Нежная и несгибаемая, как стальной клинок, обернутый в шелк.
— Вы забываете свое место, девушка, — прошипел господин Пак.
— Мое место сейчас — здесь, — ответила она. — Потому что я — часть тех изменений, которых вы так боитесь. И я предлагаю вам не бороться с ними, а использовать их. Сила Мин Юнги всегда была в его уникальности. Раньше это была уникальная жестокость. Теперь это может быть уникальное сочетание силы и… человечности. На рынке, полном бездушных корпораций, это будет самым большим конкурентным преимуществом.
Она повернулась к Юнги.
— Покажи им.
Он кивнул и нажал кнопку на пульте. На экране возникла презентация. Не о цифрах. О «перезагрузке» бренда группы «Мин». С упором на устойчивое развитие, этичный бизнес, поддержку местных производителей и — ключевой пункт — создание корпоративного фонда поддержки молодых художников и музыкантов. Проект, набросанный Со-Ри на салфетке за завтраком и доработанный его аналитиками за ночь.
— Это не благотворительность, — пояснил Юнги. — Это инвестиции в креативный капитал, в инновации, которые рождаются на стыке искусства и технологий. Это то, что привлечет молодые таланты, улучшит наш имидж и, в конечном итоге, принесет прибыль. И да, вдохновитель этого проекта — Чан Со-Ри. Ее взгляд, ее «сентиментальность» — это тот самый свежий ветер, в котором наша устоявшаяся, закостенелая структура давно нуждалась.
Директора молчали, изучая слайды. Их лица не выражали восторга, но враждебность поутихла, сменившись расчетливой оценкой. Они были прагматиками. И Юнги говорил на их языке — языке выгоды. Просто предлагал другой путь к ней.
— Допустим, мы согласимся с этим новым… курсом, — сказала госпожа Ли. — Как мы можем быть уверены, что личные чувства не продолжат вмешиваться в бизнес? Что завтра вы не откажетесь от прибыльного контракта потому, что он… как бы там… не соответствует вашим новым «ценностям»?
Юнги посмотрел на Со-Ри, потом на совет.
— Вы не можете быть уверены. И я тоже. Потому что я больше не алгоритм. Я человек. Но я могу пообещать вам одно: каждое мое решение будет приниматься с двойной проверкой. Не только на прибыль, но и на долгосрочные последствия для людей и для репутации компании. И, — он сделал паузу, — у вас есть механизмы контроля. Вы можете голосовать против. Вы можете требовать объяснений. Моя «слабость», как вы ее называете, делает меня более подотчетным вам, чем когда-либо прежде. Раньше вы боялись меня, поэтому молчали. Теперь вы можете спорить со мной. И я буду вас слушать.
Это был гениальный ход. Он превратил свою уязвимость в инструмент прозрачности и диалога. Он предлагал им не потерять контроль, а обрести его в новой форме.
Голосование было напряженным. Но цифры по фабрике, четкий бизнес-план «перезагрузки» и, главное, осознание того, что свергнуть Юнги сейчас — значит обрушить и без того колеблющиеся акции, сделали свое дело. С перевесом в два голоса совет проголосовал за то, чтобы дать «новому курсу» шанс. Под жестким наблюдением.
Когда они вышли из зала, Юнги почувствовал, как дрожат его колени. Не от страха — от снятия чудовищного напряжения. Он прошел через ад и вышел из него, пусть и опаленным, но целым.
В лифте он молча обнял Со-Ри, прижавшись лбом к ее виску.
— Ты была…невероятна. Ты спасла меня там.
— Я просто сказала правду. А правда, как оказалось, может быть сильнее страха.
— Ты научила меня этому.
Вечером они не отмечали победу. Они сидели на том же диване, где когда-то вели свои первые тяжкие разговоры. Теперь между ними лежала не дистанция, а тихое, глубокое понимание.
— Что будем делать теперь?— спросила она. — Теперь, когда битва выиграна?
— Строить. То, что я обещал им. И то, что я обещал тебе. Медленно. Без спешки. Учиться быть… не монстром и не сказочным принцем. Просто человеком. Который любит свою работу и любит тебя.
Она взяла его руку и приложила к своей щеке.
— А музыка? Ты будешь играть? Не только по ночам?
Он улыбнулся.
— Возможно. Для начала… для тебя. А потом, может, для того фонда. Чтобы другие не боялись выставлять свою душу напоказ, как я боялся.
Прошла неделя. Акции, как и предсказывал Юнги, поползли вверх. История «ледяного титана и теплой наследницы» стала легендой, обрастая мифами, но в основе ее лежала простая, честная правда о двух одиноких сердцах, нашедших друг друга в самом неожиданном месте.
Однажды ночью Юнги разбудил Со-Ри.
— Иди сюда. Смотри.
Он подвел ее к панорамному окну. За стеклом кружились первые, пушистые снежинки сезона. Настоящий снег. Не колкий иней, а мягкий, укутывающий город в белое одеяло.
— Первый снег,— прошептала она. — Красиво.
— Да,— сказал он, обнимая ее сзади и глядя на падающие хлопья. — Но он не обжигает. Он просто… укрывает все старое, давая шанс начать заново. Чистым листом.
Она прижалась к нему, чувствуя тепло его тела.
— Ты помнишь, ты говорил, что похож на первый мороз?
— Помню. Я ошибался. Я был не первым морозом. Я был глубокой зимой. А ты… ты была той самой весной, которая пришла вопреки всем прогнозам. И растопила меня.
Они стояли так, смотря, как снег заметает следы прошлого, готовя почву для нового будущего. Будущего, в котором Мин Юнги больше не был одиноким властелином ледяной пустыни. Он был просто человеком, у которого есть дом, дело, мечта и любовь женщины, которая увидела под слоями льда огонь и не побоялась согреть о него руки.
И где-то вдалеке, в сердце города, который теперь был не полем битвы, а просто их домом, звонили колокола, возвещая начало нового дня. А в теплой, жилой атмосфере пентхауса, на столе из черного гранита, рядом с планшетом и отчетами, стояла простая керамическая кружка с трещинкой кракле. В ней дымился ромашковый чай. И это был самый главный признак того, что зима, наконец, закончилась.
Конец.
Спасибо, что были вместе с этой историей...
С любовью, Кэтрин...
#юнги