Глава 28. Узел на шёлковой нити
Самарра под утренним солнцем напоминала не город, а гигантский раскалённый противень. Судьба будто поджаривала на нём человеческие души, не давая ни глотка прохлады.
Пыль от бесконечных строек висела в воздухе золотистой взвесью. Мелкая, едкая крошка забивалась в ноздри, оседала в складках шёлковых одежд и проникала, кажется, в самые потаённые мысли.
Монотонный гул тысяч голосов, скрип подъёмных механизмов и глухие удары молотов сливались в тяжёлый рокот. У жителей дворца Джаусак аль-Хакани уже к полудню начинала раскалываться голова от этого вечного грохота.
Ариб сидела в покоях, укрытая тишиной. Толстые каменные стены и влажные циновки на окнах дарили спасительную тень. Перед женщиной на низком столике-курси лежал золотой медальон.
Теперь, когда тайна его происхождения и роль Мухаммада ибн аль-Зайята в трагедии детства вышла наружу, этот кусок металла казался тяжелее скал Омана.
— Везирь стареет, Фарида... — Голос певицы прозвучал почти бесшумно.
Юная служанка, осторожно расчёсывавшая пышные волосы госпожи костяным гребнем, замерла.
— Кто, хатун? Господин Мухаммад?
— Именно. — Ариб коснулась кончиками пальцев холодного золота. — Сегодня при свете факелов я видела руки этого человека. Пальцы мелко дрожали. И это не немощь плоти. Нет. Это осознание того, что время утекает сквозь ладонь, точно песок в песочных часах.
Певице было ясно: врагу уже за шестьдесят. Везирь пережил трёх халифов. Мухаммад грабил её дом в Багдаде, будучи молодым и голодным псом, дорвавшимся до чужого добра.
Хитрец надеялся спрятать грехи под слоями шёлка и власти. Но правда всегда прорастает сквозь мрамор, даже если её залить кровью.
Ариб взглянула в зеркало. Собственное лицо, сохранившее величие, было лицом женщины, познавшей великое искусство ожидания.
"Халиф сделал меня его тенью. Мутасим велел проверять каждое слово везиря, каждое принесённое блюдо. Повелитель думает, что наказал Мухаммада.. На самом же деле. сковал нас одной цепью. И если Ибн аль-Зайят решит прыгнуть в бездну, постарается утянуть меня вслед за собой."
***
В другом крыле дворца Мухаммад ибн аль-Зайят, великий везирь Халифата, утопал в глубоком кресле. Вокруг высились груды свитков. Лицо старика, обычно гладкое и лоснящееся от дорогих притираний, сегодня приобрело цвет сырой земли. Седые пряди, обычно скрытые под безупречным тюрбаном, неопрятно выбились на виски.
Шестьдесят два года. Почти всю жизнь Мухаммад посвятил восхождению на вершину. Память услужливо подбрасывала картинки тридцатилетней давности: как он, молодой каид, ворвался в богатый дом Бармакидов.
Плач маленькой девочки до сих пор иногда звенел в ушах. Тогда каид с лёгкостью сорвал золотую цепь с её шеи, видя в этом лишь начало богатства. Кто же знал, что спустя десятилетия эта девчонка станет его палачом?
— Господин... — к везирю приблизился доверенный раб, ступая мягко, как кошка. — Катиб, что разливал вино, больше не заговорит.
Слуга выразительно коснулся шеи.
— Халиф повелел, чтобы все записи по расходам на мечеть шли в руки Ариб. Она считает каждый дирхам.
Мухаммад со всей силы ударил кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула, расплескав тёмную влагу.
— Девка ищет не цифры! — прохрипел старик.
— Ей нужны ИМЕНА! Ариб жаждет узнать, кто ещё из нынешних вельмож стоял в ту ночь с обнажённым клинком в её доме. Если в её руки попадёт «Список Верности», что спрятан в тайных архивах... нам конец. Мутасим мнителен. Одно подозрение в связи с опальными Бармакидами и наши головы украсят ворота Самарры на радость воронам.
Везирь поднялся, тяжело шагая по комнате. Ноги ныли. Старые раны, полученные в походах ещё при Мамуне, всегда горели перед переменой погоды.
— Убрать певицу силой нельзя. Халиф заворожён её голосом. Но у каждой матери есть уязвимое место. АХИЛЛЕСОВА ПЯТА. Оман... Мои ищейки в Басре донесли: старый лис Аль-Амин исчез. Куда старик мог податься? Только к ней. Или к тому, кого Ариб прячет от мира.
Мухаммад подал знак начальнику своей тайной стражи, худому, невзрачному человеку, чей облик мгновенно стирался из памяти.
— Передай весть в Маскат. Пусть наши люди в портах ищут мальчика десяти лет. Малец должен чисто говорить по-арабски. Его охраняет одноглазый старик. Если мы не можем лишить дыхания саму Ариб, мы украдём её сердце. Тогда рабыня сама приползёт ко мне, моля забрать всё золото мира в обмен на жизнь этого щенка.
***
В это же время в Омане, под сенью исполинских скал, подпиравших небо, десятилетний Зейн сидел на палубе торгового доу. Мальчик помогал морякам распутывать сети.
Его ладони покрылись мозолями, кожа почернела от яростного солнца, но в осанке и гордом развороте головы чувствовалась порода. Бывалые капитаны невольно понижали голос, проходя мимо ребёнка.
Аль-Амин наблюдал за воспитанником издалека. Глаза старика тревожно всматривался в горизонт. Шпион кожей чувствовал приближение бури. И пахла эта буря не морем, а дорожной пылью и застарелой ненавистью.
— Зейн! — позвал старик.
Мальчик ловко спрыгнул на пирс и подбежал к наставнику.
— Дядя Амин, когда мы отправимся в Багдад? Капитан Саид сказывал, там дворцы из чистого золота, а реки пахнут розами.
Аль-Амин усмехнулся, потрепав ребёнка по вихрастой голове.
— Багдад теперь, город теней, сынок. Там розы пахнут обидой, а золото приносит лишь слёзы. Судьбы решаются в Самарре. Но нам туда путь заказан.
— Твоя мать... Хатун строит для тебя другой мир. Место, где тебе не придётся оглядываться на каждый шорох.
Внезапно Аль-Амин заметил на горизонте парус. Слишком быстрый для гружёного купца. Слишком хищный. Такими судами пользовались морские разбойники... или те, кто исполнял особые поручения дворца.
— Ступай в дом, Зейн. Быстро, — голос старика стал сухим, как треск ломающейся ветки.
— Не выходи, пока не позову. И возьми кинжал с костяной рукоятью. Помнишь мой урок? Близко не подпускай. Бей первым.
Мальчик кивнул. Его лицо мгновенно утратило детскую мягкость. Зейн не задавал вопросов. В свои десять лет сын Ариб знал: тишина — самый верный союзник.
***
Халиф Мутасим стоял на самой вершине строящегося минарета Мальвия. Здесь ветер был иного толка. Он не обжигал, а яростно срывал пот со лба. Повелитель смотрел на раскинувшийся внизу город, который рос прямо на глазах, пожирая пески.
— Взгляни, Итах, — обратился правитель к своему верному военачальнику.
— Люди шепчутся, что я строю безумие. Говорят, Самарра — это вызов Всевышнему. Но я возвожу не просто город. Я строю КРЕПОСТЬ. Багдад сожрал моего брата. Он пытался сожрать и меня. А здесь, в пустыне, я вижу врага за фарсах.
— Но враг может таиться и внутри стен, Повелитель, — осторожно произнёс Итах. Везирь Ибн аль-Зайят... его люди ропщут. Им не по душе, что Ариб теперь считает деньги империи.
Мутасим быстро обернулся. Глаза воина недобро сузились.
— Мухаммад вор. Я знаю это лучше тебя. Но он умный вор. А Ариб... Ариб — это моя совесть. Единственная душа в этом проклятом дворце, кто не выпрашивает должностей для братьев и племянников... Женщина хочет лишь одного, чтобы правда вышла на свет. И если эта правда похоронит везиря под обломками Самарры, ДА БУДЕТ ТАК!
Халиф с силой ударил по парапету.
— Пусть строят быстрее! Если к зиме мечеть не будет закончена, начну казнить зодчих по одному в день! И передай Ариб, вечером я желаю слышать её голос. Но пусть поёт не о любви. Пусть поёт о справедливости. Мне нужно знать, что хотя бы один человек в этом лживом мире не прячет кинжал за спиной.
***
Ближе к закату Ариб пришлось спуститься в канцелярию везиря. Она несла свитки, найденные в старых архивах, что доставили из Багдада. Когда женщина вошла, Мухаммад даже не поднял головы. От него исходила такая волна ненависти, что воздух, казалось, начал густеть.
— Вы зашли слишком далеко, хатун Ариб... — голос старика напоминал шуршание змеи в сухой траве.
— Думаете, Халиф будет защищать вас вечно? Мутасим переменчив, как ветер в пустыне.. Сегодня вы любимица, завтра досадная помеха.
— Вы судите по себе, Мухаммад. — Певица положила свиток прямо перед ним. — Вы всегда были помехой для тех, у кого была честь. Я нашла записи о закупках кедра для дворца ещё в восемьсот четвёртом году. Странное совпадение, не нахадите? Деньги ушли на счета человека, чьё имя точь-в-точь совпадает с вашим родовым именем... ещё до того, как вы стали везирем.
Мухаммад побледнел. Его узловатые пальцы вцепились в край стола.
— Это было давно! Времена были иными...
— Времена меняются, а жадность бессмертна. — Ариб наклонилась к нему. Золотой медальон качнулся, коснувшись поверхности стола с сухим стуком.
— Вы сорвали его с меня, когда я была дитём. Надеялись, я забуду ваше лицо? — Жадный аскер (солдат), смеявшийся над телами моих дядей... Вы постарели. Морщины изрезали вашу кожу, но глаза... глаза те же. В них всё тот же ненасытный голод.
Визирь вдруг оскалился, обнажив жёлтые зубы в подобии улыбки.
— Мои глаза видят далеко, Ариб, — скажем, они видят берега Омана. Полагаете, Аль-Амин, надёжная охрана? Он старик. Калека. А море полно опасностей., Одно несчастье, одна лихорадка, и престол Халифата лишится ещё одного наследника, о котором Повелитель даже не догадывается.
Сердце Ариб пропустило удар. Холодная волна ужаса лизнула позвоночник, но ни один мускул на лице не дрогнул. Она знала: покажешь страх, проиграла.
— Если с головы моего сына упадёт хоть один волос, Мухаммад... — прошептала так тихо, что везирь невольно отпрянул.
— Я не стану просить Халифа о вашей казни. Я сама вскрою вам жилы этим самым медальоном. И буду петь, пока вы будете захлебываться собственной чёрной кровью. У нас обоих мало времени. Но поверьте: я увижу ваш закат раньше, чем вы увидите мой.
Ариб развернулась и вышла, чеканя каждый шаг. Только за дверью, в тени колонн, она позволила себе прислониться к холодному камню. Женщину трясло. Везирь нанёс удар в самое больное место.
***
Вечером Ариб пела для Повелителя. Её голос летел над притихшей Самаррой, проникая в самые тёмные углы подземелий и самые высокие покои. Фарида стояла рядом, сжимая чашу с чистой водой. Теперь они не доверяли даже воздуху.
Мутасим слушал, закрыв глаза. Он чувствовал, как в музыке бьётся тревога, как она взывает к небесам. А Ариб, перебирая струны уда, смотрела на юг. Туда, где за песками и горами, в солёных брызгах Омана, её сын Зейн засыпал, сжимая в руке кинжал.
Мир кончился. Началась война на уничтожение. И в этой войне главным союзником Ариб была память, а главным оружием, золото Бармакидов, которое начало возвращать свои долги.
Ибн аль-Зайят в это время сидел у окна спальни, глядя на летящего в ночи почтового голубя. Старик знал: его время на исходе. Но он был готов сжечь всю империю, лишь бы не проиграть этой женщине, чей медальон сиял в темноте, как проклятый маяк.
- Продолжение заватра в 6:00
🤔Как вы думаете, сможет ли Ариб защитить сына, находясь за тысячи вёрст от него? И стоит ли верить Халифу, который называет рабыню своей «совестью», но оставляет её врага при власти?
🎄Пока что можете ознакомиться со 2-й главой новогодней истории, которая уже актуальна в наших реалиях, в Москве.