первая часть
Из гостиной через приоткрытую дверь лился жёлтый электрический свет и голоса.
Голоса были громкими, возбуждёнными. Так говорят люди, которые делят добычу и уже не боятся, что их услышат.
— Три объекта, Серёжа, три! — голос Галины Петровны звучал непривычно звонко, чуть пьяно. — Людка из реестра мне скриншоты прислала. Бабка-то её, божий одуванчик, была подпольной миллионершей. Сталинка на набережной — это же золотое дно, а коммерческое. Аптека платит аренду, как часы.
Елена замерла, не сняв второй сапог. Сумка сползла с плеча, но она перехватила её у самого пола, не дав упасть.
— Мам, это спасение, — голос Сергея дрожал, срываясь на фальцет. — Ты не представляешь, я сегодня трубку не брал, коллекторы звонили. Сказали, если до пятницы не закрою двести тысяч долга, они машину заберут. А потом ноги переломают. Там счётчик крутится, мам, я спать не могу.
Елена прижалась спиной к холодной стене прихожей. Какие коллекторы, какие двести тысяч? Сергей говорил, что копит на новый ноутбук, что на работе задерживают премии.
— Да погоди ты со своими ногами, — отмахнулась Галина.
Слышно было, как звякнуло стекло о стекло.
— Закроем мы твои долги. Тут куш такой, что и внукам хватит. Главное сейчас — грамотно всё обставить.
— А если она заартачиться? — Сергей шмыгнул носом. — Лена, она же странная. Уперётся рогом: «Память о бабушке не продам». Она же эту шаль старую, как икону, хранит.
Повисла пауза. Елена перестала дышать. Она смотрела на полоску света на полу и чувствовала, как внутри, в животе, рождается ледяной холод.
— Значит, так, — голос свекрови стал жёстким, деловым, хмель из него улетучился. — Мы не будем просить, мы будем давить. Ты сейчас начнёшь играть умирающего лебедя. Депрессия у тебя, сердце колет, жить не хочешь. На жалость дави, она дура, жалостливая, сразу растает. Скажи, что тебе для бизнеса нужно управление активами. Пусть выпишет генеральную доверенность с правом продажи. Или дарственную, мол, для оптимизации налогов, придумаем что-нибудь. А потом…
— А что потом? — Галина Петровна хмыкнула. — Как перепишет — вышвырнем. Она в мне, честно говоря, осточертела. Ходит с этой своей кислой рожей, мученицу из себя строит. Ни красоты, ни стати, пустоцвет. Тебе, сынок, нормальная баба нужна. Оксанку вон приведёшь, дочку тёти Вали. Баба огонь, хваткая, живая, и при деньгах, между прочим. А эту — на помойку. Пусть идёт переводы строчит в своей общаге.
Елена медленно, очень медленно сползла по стене. Ноги стали ватными и непослушными. В голове не было мыслей, только звон в ушах и тошнота.
Её не просто не любили — её приговорили. Все эти десять лет — супы, наглаженные рубашки, экономия на колготках, молчание, терпение — всё это было зря. Для них она была не человеком, она была функцией, а теперь стала ресурсом, который надо выпотрошить и выбросить, как использованную салфетку.
— Оксанка, — мечтательно протянул Сергей, — да, она классная, вчера такой мне смайлик прислала.
Елену скрутило, желчь подступила к горлу. Ей захотелось ворваться в комнату, разбить эту бутылку коньяка об их головы, выцарапать Сергею его бегающие глазки.
— Броня, — прошептала она одними губами. — Не снимай броню.
Если она войдёт сейчас, она проиграет. Они увидят, что она знает. Они сменят тактику, станут осторожнее, злее. А она одна, совсем одна против стаи. Елена, шатаясь, как пьяная, сделала шаг назад. Потом ещё один. Она подхватила сапог в руку, бесшумно нажала на ручку двери, выскользнула на лестничную площадку. Холодный воздух подъезда ударил в лицо, немного приводя в чувство. Она прислонилась лбом к бетонной стене, пахнущей побелкой и кошачьей мочой.
Считала до десяти. Раз, два, три. Сердце билось где-то в горле, мешая глотать. Надо вернуться. Надо сыграть. Бабушка смогла молчать годами. И она сможет. Ради своей жизни. Елена надела сапог, поправила волосы, набрала в лёгкие побольше воздуха — словно перед прыжком в грязную воду — и с силой дёрнула дверь на себя, а потом захлопнула её так, что задрожали стёкла в раме.
— Я дома! — крикнула она.
Голос сорвался, но прозвучал достаточно громко. В гостиной что-то упало, звякнуло, зашуршало. Через секунду в прихожую вылетел Сергей. На лице его была широкая приклеенная улыбка, но глаза бегали, а на лбу блестела испарина. От него разило дорогим коньяком и тем самым приторным одеколоном, который она подарила ему на 23 февраля.
Теперь этот запах казался запахом разложения.
- Леночка, любимая! — он кинулся к ней, распахнув объятия.
- Ты чего так поздно? Мы уже заждались!
Он обнял её, прижав к себе. Его ладони, потные и горячие, скользнули по её спине. Губы ткнулись в щеку.
- Как день прошёл. Заворковал он, заглядывая ей в глаза с той самой собачьей преданностью, которой она верила десять лет.
- Устала, моя хорошая?
Елену передёрнуло. Физическое отвращение волной поднялось от желудка к горлу. Ей казалось, что её обнимает слизень — огромный, липкий, холодный. Она с трудом подавила рвотный позыв.
- Устала, — сказала она, глядя сквозь него, — голова болит.
- А мы тут с мамой чай пьём,
Сергей хихикнул, пряча глаза.
- Решили вот посидеть по-семейному. Иди к нам, у нас тортик есть.
Из гостиной, поправляя прическу, выплыла Галина Петровна. Лицо её было красным, но выражение — елейным, как на иконе.
- Леночка, деточка, ну наконец-то, мой руки, садись. Серёжа так скучал, все уши прожужжал про тебя.
Елена смотрела на них, на этих людей, с которыми делила хлеб и кров треть жизни.
И видела не мужа и свекровь. Она видела двух хищников, которые уже наточили ножи и теперь ласково зовут жертву к столу.
- Я не голодна, — выдавила Елена, сжимая в кармане ключ так, что металл вырезался в ладонь.
- Я пойду прилягу.
Она прошла мимо них, чувствуя спиной их липкие, оценивающие взгляды. Взгляды мясников, прикидывающих вес туши.
Трехкомнатная квартира на набережной встретила их тишиной и запахом застоявшегося времени. Здесь пахло сухой книжной пылью и тем неуловимым ароматом старости, который обычно вызывает грусть. Но у Елены он вызвал странное чувство покоя. Здесь никто не кричал. Никто не требовал подать, принести, убрать. Марина Владимировна прошла в гостиную, не снимая плащ и решительно отодвинула плотную бархатную штору. В полосе света заплясали пылинки.
- Значит так, Лена, - юрист положила на полированный стол папку. Жалость выключаем, совесть убираем в дальний ящик.
- Ты сейчас не жена, ты разведчик в тылу врага, - Елена провела пальцем по спинке старого венского стула.
- Они вчера обсуждали, как сдать меня в клинику, если я откажусь переписывать имущество, — тихо сказала она.
- Или просто выгнать.
Марина кивнула, ничуть не удивившись.
- Ожидаемо. Люди делятся на два типа — те, кто создаёт, и те, кто потребляет. Твои родственники — паразиты обыкновенные. А паразиты, когда теряют кормильца, становятся агрессивными.
Она открыла блокнот и начала писать, чётко проговаривая каждый пункт.
- Первое. Ни слова о том, что ты знаешь про их планы. Ты всё та же удобная Лена. Улыбайся, кивай, вари борщи. Пусть расслабятся. Второе. Собирай всё. Чеки из магазинов, где видно, что продукты покупаешь ты.
Выписки с твоей карты. Если Сергей брал кредиты, найди договоры. Мне нужно доказательство, что он финансовая дыра, а ты — единственный донор бюджета. Третье. Диктофон. Пиши всё. Угрозы, пьяные откровения свекрови, просьбу мужа. В суде это может не стать прямым доказательством, но для психологического давления пригодится идеально.
Елена слушала, и ей казалось, что Марина говорит о каком-то кино.
Разведчики, диктофоны… Но стоило вспомнить бегающие глазки Сергея вчера в прихожей, как реальность возвращалась тяжёлой плитой.
- Я поняла, — кивнула Елена. Перед уходом она открыла старый платяной шкаф в спальне. Вещи бабушки висели аккуратно, переложенные мешочками с лавандой. Елена коснулась рукава выходного жакета, погладила шелк блузки. В глубине полки, свернутая в мягкий ком, лежала пуховая шаль. Та самая. Серая, невзрачная, с простенькой каймой, но невероятно теплая.
Бабушка кутала в неё Елену, когда та болела в детстве.
- Шаль волшебная, — говорила она, — в ней никакая хворь не страшна.
Елена прижала мягкую шерсть к лицу. Пахла лавандой и родным теплом. Она сунула шаль в сумку. Ей нужен был этот талисман там, в террариуме. Домой Елена вернулась затемно.
Она нарочно задержалась в магазине, долго выбирала хлеб, лишь бы сократить время пребывания в квартире до минимума, прийти и сразу лечь спать. Но план не сработал. Едва она переступила порог, как заметила неладное. Дверцы шкафа-купе в прихожей были приоткрыты. На полке, где лежали её шарфы и шапки, царил хаос. Вещи были переворошены, словно там рылась ищейка. Галина Петровна была в коридоре.
Она стояла возле обувной тумбы, опираясь одной рукой о стену, и тяжело дышала. Видимо, наклоняться ей было трудно. На ногах у неё были грязные осенние ботильоны, в которых она только что пришла с улицы. На улице шёл дождь в перемешку с мокрым снегом, и на подошвах свекрови комьями висела чёрная городская грязь. В руках Галина Петровна держала серый пуховый комок. Елена застыла, не успев снять пальто.
Сумка, которую она опрометчиво оставила в прихожей, пока разувалась, была расстёгнута.
- Галина Петровна…, — голос Елены дрогнул. — Что вы делаете?
Свекровь подняла глаза. В них не было ни смущения, ни вины, только раздражения человека, которого прервали за уборкой мусора.
— Да вот, порядок навожу, — проворчала она, нагибаясь к сапогу. — Грязище на улице, страх, а тряпки нормальной не найти.
— У тебя в сумке какая-то рвань лежала. Она скомкала бабушкину шаль и с силой провела ее по грязному носку ботильона, стирая налипшую глину. Нежная серая шерсть мгновенно почернела, впитав уличную жижу.
— Фу! — Галина скривилась. — Воняет нафталином и старостью. Я думала, ты это на помойку приготовила.
В голове у Елены что-то щёкнуло.
Не было больше ни страха, ни брони, ни советов юриста. Была только пелена перед глазами. Она шагнула вперёд, резко, порывисто, так, что полы пальто взметнулись.
- Отдай!
Это был не крик, а рык. Елена вырвала грязную шаль из рук свекрови. Галина Петровна от неожиданности пошатнулась и чуть не села на тумбочку.
- Ты чего бешеная такая?
Свекровь выпрямилась, лицо её пошло красными пятнами.
- Из-за тряпки? Я тебе завтра пять таких куплю, ещё и лучше. А это убожество, как и вся твоя порода. Плюшкинизм — это диагноз, милочка.
продолжение