1946 год. Село Первомайское.
Осень в тот год была спокойная. Урожай собрали неплохой, и в деревне даже повеселее стало, не то что в голодные военные годы. В сентябре и гармошки заиграли: стали справлять свадьбы те, кто войну пережил и силы нашел обзавестись семьей.
Вот и свадьба одного из завидных женихов и бедной девочки из многодетной семьи намечалась.
Глава семьи Никишиных под Сталинградом сложил голову, а жена его Мария одна детишек поднимала. Старшие дочки замуж вышли еще до войны, парни после Победы на заработки подались в город, на строительство. Остались в старом доме сама Мария, младшая дочь Даша ,да старшая Татьяна, овдовевшая с двумя малыми ребятами на руках.
Девятнадцатилетняя Дарья работницей была отменной. Успевала всё и делала работу будто с легкостью: и корову доила, и обед из того, что добыла семья, готовила, и в огороде до темна пропадала. А еще племянников своих, Танюхиных детишек, нянчила, да играла с ними, а те к тетке как к родной матери льнули.
Прохор Федоров вернулся осенью сорок пятого. Вернулся не таким, каким уходил. Где его звонкий смех, что на всю деревню слышен был? Где улыбка обаятельная? Заменила всё тяжелая задумчивая тишина. Сидел на завалинке, курил, в одну точку смотрел. На девичьи посиделки не ходил, под гармонь не танцевал, вечёрки не посещал. Родители его, Евдокия Петровна и Федор Михайлович, переглядывались, да шептались по вечерам.
- Совсем зачах парень, - вздыхала Евдокия Петровна в сентябре сорок шестого, задумчиво вытирая уже чистый стол. - Работу справляет, вроде нам улыбается, а душа не на месте. Женить надо. Уж год как вернулся, а всё места себе не находит.
- Да, война сына изменила. Да вот только где мы невесту ему найдем, коли не ходит он на гулянки и ни с кем не общается? В колхозе девчата ему глазки строят, а он нос воротит. Ему бы девчонку какую добрую, тихую, чтобы сердце его отогрела, - нахмурился Федор Михайлович.
- А Никишина младшая как раз подходит, - прищурилась Евдокия. - Дашка. Девчонка скромная, работящая. Вот на неё, кстати, и глядит Прошка, а подойти, видимо, не решается. Видала я украдкой.
- Да и я замечал. А что, мать, может, свести их? Ну и что, что за ней приданого не будет, так не беда. Нам лишь бы сына женить.
- И то верно, Федя. Верно говоришь.
А наутро, когда они сидели за столом с сыном, родители решили поговорить с ним.
- Прохор, - начала осторожно мать. - Помощница мне нужна, тяжко мне. Шурка то замуж вышла и в мужний дом ушла, а я теперь тут одна кручусь.
- А разве мы с батей не помогаем?
- Так не о том же я. Вот возвращаюсь с покоса и какие думки у меня? Что надобно бы похлебку сварить, да полы вымыть, да ваши с отцом рубахи успеть выстирать. А коли бы хозяйка еще одна была, так всё мне было бы легче.
- Ты, мать, намекаешь на то, что жениться мне надобно? - прищурился Прохор.
- Надобно. Тебе, сынок, уж двадцать семь лет. Многое повидал, опыт жизненный, хоть ложкой ешь. И войну прошел, целым вернулся, да только душа твоя там совсем заледенела. А вот жена и детишки душу ту отогреют.
- Я, мать, еще не встретил ту единственную, с которой хотел бы жизнь прожить.
- А Дарья Никишина? - усмехнулся Федор Михалович. - Разве не по нраву она тебе?
- А глаз у тебя зоркий, бать, - улыбнулся Прохор. Подумал он немного и продолжил: - Нравится она мне, шустрая да проворная. А вот в жены её взять... Как-то и не думал.
- А ты подумай, сын. Такая и с малыми детьми управится, и в работе спорая, и дом в чистоте у неё будет. Чего ты робеешь? Сам подойди, она ведь не будет тебе глазки строить. Ты мужчина, всё в свои руки бери.
****
Послушался Прохор родителей, стал подходить к Даше, разговаривать с ней и вскоре с удивлением понял, что тянет его к этой миленькой девушке.
- Дарья, выходи за меня замуж, - как-то сказал он недели через три, встречая её с покоса и забирая с девичьих плеч косу.
- Проша... - она удивленно захлопала глазами. - Ты чего?
- Не нравлюсь я тебе? - огорчился парень.
- Нравишься, - смущенно ответила девушка, краснея. - Очень нравишься. Только вот не посмею я в твой дом войти, ведь ничего у меня за душой нет. Дом у вас добротный, хозяйство есть, батька твой бригадир, ты с войны вернулся с наградами... Уважаемые люди в колхозе, а я что... Из всей обуви галоши, да Танькино платье перешитое, даже приданого нет.
- Глупости всё это. Это когда мои родители женились, там приданое в цене было, а сейчас времена другие. Выходи за меня, Дарья, я тебе и платья новые куплю, и обувь тебе в городе справим, и платков себе нашьешь.
Дарья ничего не сказала, а только кивнула и сжала его руку. Он давно ей нравился, а когда стал подходить и на прогулки приглашать, сердце её девичье ликовало. И уж даже в самых сладких снах не могла она себе представить, что он скоро её замуж позовет.
На другой день Федор Михайлович нарядился в рубаху, Евдокия Петровна надела праздничный голубой платок, позвала соседку Аграфену, известную в деревне говорунью, и они пошли сватать Дарью.
Пришли к Никишиным. Мария, увидев гостей, сразу поняла в чем дело, засуетилась, стала самовар ставить. Даша, красная от смущения, вышла из-за занавески, поклонилась и стояла, робея.
- Здравствуй, Марья, - начала Евдокия Петровна, степенно усаживаясь на лавку под образами. - Пришли мы к тебе с добрым словом да с делом.
- Завсегда рады таким гостям, - ответила Мария, усаживаясь напротив. Сердце у нее тревожно забилось - неужто сватать Дарью пришли? Это же как её младшенькой повезло!
- Как принято говорить, - подмигнула Аграфена, - у вас товар, у нас купец. За дочкой твоей пришли, руки её просить. Всё, как положено.
- Я бы рада таким сватам, - робко ответила Мария, - только за душой у дочки ничего нет, окромя сердца её доброго.
- Знамо дело, в войну всем тяжело пришлось, а вам и похуже некоторых. Одна ты без мужика управлялась и дом тянула, - махнул рукой Фёдор Михайлович. - А за Дарью не беспокойся - в дом примем как дочь родную, лишь бы наш Прохор счастлив был.
- Дарья, согласна ты? - мать посмотрела на неё и девушка кивнула, скрывая дрожь в руках.
- Ну вот и славно! - радостно хлопнула в ладоши Аграфена. - Значит, сговор! Теперь и о свадебке подумать можно! Вот на Покров и сыграем.
Евдокия Петровна кивнула, довольная. Дело было слажено, да так быстро, что даже она не ожидала. Она взглянула на свою будущую сноху: худенькая, неброская, несмотря на то, что ей уж девятнадцать, всё как девчонка пятнадцатилетняя, хотя даже она, Евдокия, в пятнадцать лет справнее была.
"Откормим, - подумала женщина, - да краше её никого не будет."
Сыграли свадьбу скромную в октябре, особо не пируя, так как времена до сих пор еще были такие, что не до пиршеств. На столе картошка, грибы соленые, самогон и квашеная капуста с огурцами.
Наряд невесте пошили из ткани, что Евдокия нашла в сундуке у себя, а жених облачился в военную форму.
Переехав в дом Федоровых, Даша с головой окунулась в работу, став новой хозяйкой. Она вставала раньше всех, чтобы истопить печь, поставить тесто, сбегать к колодцу. Евдокия Петровна наблюдала за каждым ее движением и улыбалась, думая о том, что хорошую невестку в дом взяли, не прогадали. И с Прохором у них все ладится - сынок стал чаще улыбаться, с людьми больше общаться. Как и предполагали они с мужем - после женитьбы душа его оттаяла.
***
Первые два года Прохор был с ней очень нежен и внимателен, порой его знаки внимания были дороже подарков. Только вот одна печаль тревожила молодых - никак за два года не удавалось Дарье понести. Уж даже Евдокия Петровна стала на неё смотреть как-то с укором и Прохор всё переживал каждый раз в дни, когда у Дарьи начинались женские дела.
А мать его все говорила, что Прошка над женой как шмель летает, да опылиться она не может.
Вот так и прилипло к ней дома это слово - "Неопыленная"...
Как-то летом, когда Даша полола грядки с морковью, к забору подошла Шура, сестра Прохора. Женщина она была бойкая, говорливая, замужем она была за Василием-плотником, что вместе с Прохором с войны пришел. Жили они в своей избушке, но Шура в родительском доме бывала чаще, чем у себя.
- Ох, Даш, – вздохнула она, опершись на забор. – Умаялась я. Уж рожать скоро, всё жду не дождусь, спина будто отваливается.
- Вижу, что тяжело тебе, Шура, понимаю.
- Эх, что понять-то ты можешь? Ты-то порожняком ходишь. Неопыленная, как матушка говорит.
Даша выпрямилась, вытерла пот со лба и, стараясь подавить в себе обиду, тихо сказала:
- Ты, Шурочка, потерпи. Родишь – легче будет. Больше отдыхай, а то всё ходишь и ходишь по селу.
- Родить-то я рожу, – усмехнулась Шура. – А потом и еще. Мне повезло, не то что тебе - ты как пустоцвет на огурце: цветешь-цветешь, а завязи нет. Жаль тебя.
Слова, сказанные с напускной жалостью, вонзились, как нож. Даша побледнела и, ничего не ответив, снова наклонилась над грядкой. Как-то не заладилось у них с Шурой с самого начала и причину она знала - у Шуры подружка Настя есть, вот и мечтала она, чтобы брата на Настене женить, да он не смотрел даже в сторону девушки, что с малого возраста помнил.
А теперь, когда Дарья забеременеть не может, Шура нет-нет, да и скажет брату, что с выбором он ошибся, да пустоцвет в дом привел.
Вечером за ужином Евдокия Петровна, разливая щи, бросила не глядя:
- Дарья, а ты к знахарке Маланье не хочешь сходить? Может, снадобье какое даст. А то и впрямь смотрю – пустая ты какая-то. Неопыленная. Земля-матушка и то зернышко в себя принимает, а ты…
Прохор, сидевший во главе стола, резко стукнул ложкой о край миски.
- Бросьте вы! Надоели! Время еще не пришло!
Но в голосе его уже была не защита жены, а досада и уже подступающее сомнение.
****
Шура родила сына, которого назвали Сергеем. Даша, когда могла, бегала к ним в избу по поручению свекрови, приносила то горшочек сметаны, то носочки крохотные, связанный своими руками. Она садилась на лавку, брала Сережу на руки, и он, ухватившись маленькой ручонкой за ее палец, затихал, улыбался. Даша смотрела на него, и в глазах ее стояла такая тихая, бездонная грусть, что Василий, случалось, отворачивался, смущенно кашляя, а Шура бросала колкие замечания:
- Да уж, другая бы на твоем месте уже вторым бы ходила. Вот мы с Васей со вторым затягивать не будем. Так ведь, Вася?
- Тут уж как Бог пошлет, может, следующим летом и второй дитенок у нас будет.
Но судьба распорядилась иначе. Ни на следующий год, ни годом позже Шура не забеременела. Но не уставала кидать колкие обидные слова в адрес Шуры, которая уже четыре года как была женой Прохора, и всё не родила ребенка.
Той зимой Сережа гостил у бабушки с дедушкой, а ночью в доме Шуры и Василия, случился пожар.
Деревня сбежалась на помощь, но Василия и Шуру вытащили уже бездыханными.. Что случилось уж, никто так и не понял - может, лучину не погасили, может быть в печке забыли заслонку открыть и угорели. Федор Михайлович, как подкошенный, сел на снег и не мог подняться. Евдокия Петровна выла от горя, а Прохор раскачивался из стороны в сторону.
А Даша в ту страшную ночь не думала ни о старых обидах, ни о злых словах. Она побежала домой, где от криков и суматохи проснулся двухлетний Сереженька, оставшийся каким-то чудом ночевать у родителей матери.
Он плакал, а Даша, прижав его к себе, утешала мальчонку, думая о том, что он осиротел.
***
С того дня она его не отпускала. Кормила с ложечки, штопала одежку, пела те самые колыбельные, что пела когда-то его родная мать.
Евдокия Петровна, убитая горем, сначала не замечала ничего, потом пыталась командовать:
- Не балуй его! Не приучай к рукам!
Но однажды Сережа, проснувшись ночью, закричал:
- Дася, Дася!
И потянулся из бабушкиных рук к Дарье. Евдокия Петровна сдалась, отступила. Федор Михайлович только вздыхал, глядя на них:
- Раз сама неопыленная, так пусть хоть чужого дитенка нянчит, всё бабе в радость.
А Прохор… Горе обрушилось на него странно. Сначала он метался, потом впал в оцепенение, а потом будто что-то в нем надломилось окончательно. Он стал уходить из дому все чаще, пропадая в компании таких же, как он, прошедших войну мужиков. Выпивка, горькие разговоры у сельпо, приход домой под утро. А потом он начал захаживать в избу вдовы Натальи.
Родителей у неё давно не было, жила молодая женщина одна, зарабатывая шитьем да вязанием. Ходили слухи, что из города к ней иногда приезжает какой-то человек, но Наталья отмалчивалась, опуская глаза и не отвечая на вопросы.
Прохор же спутался с ней, уходя в дом вдовы от жены, которая смогла стать матерью чужому ребенку, но не дала ему родного.
Однажды поздней осенью Прохор вернулся под утро. Даша не спала, дошивала Сереже рубашонку при свете лучины, пока мальчик сопел в своей кроватке.
Прохор сел на лавку у двери и долго молчал, смотря в пол. Потом сказал тихо, словно каждое слово ему давалось с трудом.
- Даша, не выходит у нас с тобой путной семьи.
- О чем ты говоришь, Проша?
- Семья должна с ребенком быть, а без него... Ну что за семья? Я люблю Сережку, но своих детей хочу, а ты мне их дать не можешь.
- И что же теперь? Зачем ты затеял этот разговор? - спросила Даша, у которой сердце сжималось в тугой узел.
- У Натальи от меня дите будет.
- Значит, не слухи всё это, не сплетни пустые. Ты и в самом деле с ней? - слеза покатилась по щеке Дарьи.
- Ты должна меня понять. Я думаю, что нам не стоит больше вместе жить.
- А Сережа? – прошептала Даша, и голос ее предательски дрогнул. – Он же мне как сын, он же привык ко мне.
- Сережа мой племянник. Кровь наша, Федоровская. Он тут с бабкой и дедом останется, а не с чужими людьми. А вот ты ему никто.
Она не спорила, понимая, что даже если родители Прохора за неё вступятся, то всё равно ей с Прошей больше не жить вместе как муж с женой. На потеху всему селу будет к Наталье бегать, а может и вовсе сюда приведет, раз дитё у них будет.
- Мне кажется, тебе лучше домой вернуться, - забил он последний гвоздь в крышку гроба, в котором теперь будет похоронена её любовь и её семья.
Словно все силы, все чувства в ней в одну ночь вымерзли. Утром, пока все спали, она свернула в узел свои вещи и подошла к спящему Сереже. Он спал, уткнувшись курносым носиком в подушку, его светлые ресницы лежали на щеках и подрагивали. Она наклонилась, поцеловала его в теплый лобик и слезы текли по ее лицу беззвучно, горячими солеными ручьями.
Накинув фуфайку, она вышла на крыльцо. Холодный осенний ветер ударил в лицо и она, не обращая внимания на сырость, пошла в сторону дома матери.