Глава 26. Шахматы на песке пустыни
Сумерки опускались на Самарру медленно, точно тяжёлый золотой занавес, пропитанный пылью и ароматом раскалённого камня. Город, который ещё днём истошно кричал тысячами голосов невольников и грохотал тяжёлыми повозками, теперь погружался в зловещую тишину.
Лишь вдали, у самой реки, монотонно стонали нории, черпая воду для строящихся садов халифа, да изредка доносился гортанный окрик тюркского дозора.
Ариб сидела в покоях, не позволяя служанкам зажечь светильники. В пальцах певица сжимала золотой медальон. Металл за день впитал тепло кожи и теперь казался почти живым.
Подушечка большого пальца скользила по выгравированной спирали. Перед глазами, точно в лихорадке, всплывали призраки прошлого: пламя, пожирающее библиотеку отца в Багдаде, крики женщин и ледяной взор молодого каида, командовавшего грабежом.
Тогда у этого человека не было лица, лишь символ разрушения. Теперь же враг обрёл имя, Мухаммад ибн аль-Заят. Второй человек в Империи, визирь, чьё слово могло оборвать жизнь тысячи людей.
— Госпожа, вы так и не прикоснулись к ужину, — Фарида вошла бесшумно, неся поднос с жасминовым отваром и лепешками, тонкими, как пергамент. — Взгляд ваш тяжёл. Словно ведёте беседу с самой Смертью.
Ариб медленно подняла веки. В полумраке лицо женщины казалось изваянным из тёмного мрамора. В сорок с небольшим лет кайна обладала той пугающей красотой, которая не просит милости, а берёт её по праву сильного.
— Разговор со смертью — единственная честная беседа, которую можно вести в этом городе, дитя. Зажги огонь.
Фитиль вспыхнул, разгоняя густые тени по углам.
— Нам нужно подготовиться. Сегодня Ибн аль-Заят ушёл побеждённым, но такие люди не прощают унижения. Ярость визиря превращается в яд, и он лишь ждёт, когда ты сама поднесешь чашу к губам.
— Что мне делать? — голос Фариды дрогнул.
— Ступай к Масруру. Скажи, чтобы немедленно отыскал аль-Амина. Пусть передаст верные слова: «Торговец маслом вскрыл старый кувшин». Старик поймёт. И пусть удвоят охрану у входа. Сегодня ночью стены Самарры обретут не только уши, но и кинжалы.
***
В другом конце лагеря, в роскошном шатре, где густо пахло дорогими благовониями и навязчивым шафраном, Ибн аль-Заят метался из угла в угол. Бледное лицо визиря покрылось багровыми пятнами.
Рывком Мухаммад опрокинул стол, и золотая чаша покатилась по полу. Тёмная жидкость медленно впитывалась в ворс драгоценного ковра, напоминая свежую кровь.
— Она знала... — шипел, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. — Эта певичка, эта рабыня... откуда ей ведомо про ходы? Кто предал? Кто открыл планы башен?
Перед ним, склонив голову, замер катиб, худощавый человек с глазами, похожими на чёрные бусины.
— Господин, Синан... зодчий часто бывает у неё. Возможно, мужчина проговорился в порыве страсти или страха.
Визирь замер и посмотрел на помощника так, что тот невольно отступил к выходу.
— Синан, лишь пешка. Ариб, вот кто настоящий игрок. Она не просто кайна, она память халифа аль-Мамуна, которую мы не успели стереть. Если эта женщина донесёт повелителю про тайники раньше, чем я закончу дело...
Взор Мухаммада упал на железную клетку, стоявшую в углу, его личное изобретение для пыток.
— Приведи Кагана. Тюркские наёмники любят золото больше, чем закон. Нужно, чтобы завтра на аудиенции Ариб не смогла вымолвить ни слова. Или чтобы речи её прозвучали как бред безумной.
Мухаммад подошел к зеркалу, поправляя тяжёлую парчу халата.
— Я сделал её той, кто она есть. Я сорвал этот медальон с её шеи тридцать лет назад, и я же заставлю её проглотить его. Подготовь «Слёзы пустыни». Капля в вино, и голос певицы станет хриплым карканьем, а разум затуманится. Халиф аль-Мутасим не терпит слабых. Он любит, чтобы «Голос Халифата» звучал чисто.
***
Сам повелитель правоверных Абу Исхак аль-Мутасим в этот час не знал покоя. Халиф стоял на вершине строящегося минарета Мальвия, который должен был вознестись выше всех строений в мире. Ветер трепал густую бороду, в которой уже отчётливо белела седина.
Тело воина, привыкшее к седлу и тяжести меча, ныло от бесконечных споров с придворными. Рядом замер Итах, верный полководец, чьё лицо было иссечено шрамами былых сражений.
— Повелитель, люди ропщут, — тихо произнёс тюрк. — Снабжение из Багдада задерживается. Визирь твердит, что казна пуста.
— Казна не может быть пуста, пока в Империи дышит хоть один торговец! — рыкнул Мутасим, ударив кулаком по парапету.
— Ибн аль-Заят просто хочет, чтобы я вернулся в Багдад. Чтобы снова сидел под резными решётками машрабий и слушал шепот персов. Но я не отступлю. Самарра — это мой клинок, вогнанный в самое сердце пустыни.
— Есть ещё Ариб, Повелитель, — осторожно добавил военачальник.
— Она сегодня долго смотрела на северную башню. Эта женщина видит то, что скрыто от нас.
Мутасим смягчился. Одно лишь имя кайны подействовало на него как глоток ключевой воды.
— Она единственная, кто не просит у меня золота или чинов. Ариб молит за книги и за жизнь мальчишки-строителя. Завтра я вызову её. Пусть споет. Душа моя истосковалась по чистому звуку, а не по лязгу железа.
Халиф посмотрел вдаль, где в ночной мгле угадывались контуры великого города. Он не знал, что под камнями Самарры, словно вены, уже проложены ходы предательства.
***
Вернувшись в Павильон, Ариб застала учениц за упражнениями. Десять девочек, выкупленных ею из рабства, старательно выводили сложные макамы. Но голоса их дрожали. Маленькие птицы чувствовали бурю, зреющую в сердце наставницы.
Ариб прошла в центр зала и жестом велела всем умолкнуть.
— Вы поёте ноты, — произнесла женщина холодно. — Но в них нет жизни. Зайнап, встань.
Старшая ученица, бледная красавица с огромными глазами, поднялась.
— Скажи, что ты чувствуешь, когда поёшь о разлуке?
— Грусть, госпожа...
— ЛОЖЬ! — Ариб подошла вплотную, заглядывая в самую душу девочки. — Ты чувствуешь страх. Страх остаться одной в мире, где женщина, лишь товар. Запомните, мои птицы: голос это не просто звук. Это ваша кольчуга. Ваша сабля. Завтра одна из вас пойдёт со мной ко двору. И вы должны быть готовы не только петь, но и смотреть смерти в лицо, не моргая.
Ариб взяла в руки уд. старинный инструмент, подаренный ещё халифом аль-Мамуном. Стоило коснуться струн, как зал наполнился звуком, в котором слышался плач ветра и звон стали. Это была не песня для гарема. Это был гимн выживших.
— Фарида, останься, — приказала Ариб, когда остальные разошлись. — Ты завтра будешь подавать вино. Следи за руками катиба. Если увидишь, что его палец касается края чаши, урони её. Разбей вдребезги. Я приму на себя гнев халифа, но ты обязана спасти мой голос. Без него мы здесь, просто куски мяса.
***
В это же время в Багдаде, в тёмном переулке у ворот Баб-аль-Захаб, старый аль-Амин принимал гонца. Глаза старика зловеще блеснул, когда он прочёл записку.
— Торговец маслом, значит... — прошептал он. — Решил поиграть в древность, Мухаммад? Но ты забыл, что я храню ключи от таких подземелий, о которых ты даже не догадываешься.
Аль-Амин подошел к стене, нажал на скрытый камень, и открылась ниша. Там, в бархатном мешочке, покоился свиток с печатью самого Харуна ар-Рашида. Документ, подтверждающий права рода дехкана Исмаила на земли в Хорасане. Бумага, которую десятилетиями считали утерянной.
— Если Ариб не сможет защитить себя песней, я защищу её законом. Хасан! Коня! К утру мы должны быть в Самарре. Если визирь думает, что он единственный мастер ядов, то глубоко ошибается. МОЙ ЯД — ЭТО ПРАВДА. А от неё нет противоядия.
***
Рассвет застал Ариб на молитвенном коврике. Она не просила у Всевышнего защиты для себя. Женщина молила о силах для мести.
Для выхода она выбрала лучшее платье — тяжёлый шёлк цвета полночного неба, расшитый серебряными нитями, повторявшими узоры на медальоне. Сам медальон Ариб не стала прятать. Она надела его на грудь, открыто, поверх шёлка. Это был вызов.
Когда певица вошла в зал приемов, там уже было людно. Тюркские гулямы в сверкающих доспехах замерли вдоль стен, подобно изваяниям. Ибн аль-Заят восседал по правую руку от трона, и лицо его было маской благочестия.
Лишь на мгновение уголок его глаза дёрнулся, когда он узнал украшение на груди женщины.
— Госпожа Ариб, — визирь поднялся в лицемерном поклоне. — Вы сегодня сияете ярче звёзд Самарры. Надеюсь, горло не подведет вас? Воздух пустыни так вреден для нежных связок...
— Моё горло привыкло к пыли и пожарам, — ответила она, глядя ему прямо в зрачки. — Как и ваша совесть.
В этот момент глашатай выкрикнул: — Повелитель правоверных, Тень Аллаха на земле, халиф Абу Исхак аль-Мутасим!
Зал замер. Халиф вошел быстрыми, решительными шагами. Он сел на трон и обвёл присутствующих тяжелым взором.
— Начинайте, — коротко бросил повелитель. — И пусть музыка будет громче, чем шепот за моей спиной.
Ариб сделала шаг вперед. Фарида, бледная как полотно, несла поднос с вином. Катиб визиря уже потянулся к золотой чаше.
Ариб коснулась струн. Первый аккорд прозвучал как удар грома в абсолютной тишине. Битва за Самарру началась не с криков воинов, а с одной-единственной ноты, в которой жила память о великом и уничтоженном Мерве.
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.