Утро для Анны Васильевны всегда начиналось не с будильника, а с тумана.
Она открыла глаза, но комната не приобрела четких очертаний. Шкаф оставался темным прямоугольным пятном, окно — светлым, расплывчатым квадратом. Зрение, её верный спутник, предательски покидало её последние пять лет, оставляя взамен лишь «периферическое восприятие», как выразился дорогой офтальмолог в платной клинике.
— Макулодистрофия, — жестко сказала тогда Нина, ее дочь. — Мама, это не лечится, но с этим живут. Мы подберем тебе нормальные варианты поддержания. Лекарства, если нужно, я раздобуду. Да хоть из-за границы выпишу! Что-нибудь придумаем, чтобы хуже не становилось.
Анна Васильевна нащупала на тумбочке очки с толстыми линзами. Мир стал чуть резче, но серая вуаль в центре взгляда никуда не делась. Первым делом, еще до того как опустить ноги на пол и нащупать тапочки, она потянулась к телефону. Большому, с огромными иконками — Нина купила специально для слабовидящих.
Анна нажала на боковую кнопку. Экран вспыхнул.
Уведомлений: 0.
Пропущенных вызовов: 0.
Сердце привычно сжалось и тут же отпустило — уже не острая боль, а тупая, ноющая, как на погоду.
— Она занята, — прошептала Анна Васильевна в тишину комнаты. — У нее суды. У нее карьера. Ей некогда.
Нина — её гордость, её «золотая медалистка». Трудяга с детства! Девочка, ради которой Анна терпела суровый сибирский климат, носила одно пальто по десять лет и давала частные уроки до поздней ночи. Дочь выросла именно такой, какой Анна мечтала её видеть: сильной, независимой, богатой.
Состоялась в карьере на все 100 и даже больше. Только вот в этой блестящей жизни места для стареющей подслеповатой матери с её очками и любовью к увесистым романам не нашлось.
«Мам, в Москве сейчас бешеный ритм, — говорила Нина, перевозя её в этот пансионат месяц назад. — Тебе там будет спокойнее. Свежий воздух, пятиразовое питание, никакой суеты. Это же курорт!»
Курорт.
Анна Васильевна подошла к зеркалу. Из отражения на нее смотрела седая, все еще статная женщина, но в глазах ее была такая растерянность, словно её высадили на незнакомом полустанке и поезд ушел, пустив в воздух прощальный гудок.
В дверь тихонько постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла Фаина.
Фаечка. Старшая медсестра и, пожалуй, единственная живая душа в этом стерильном царстве «элитного дожития». От нее всегда пахло сдобной выпечкой и каким-то простым, домашним уютом.
— Доброе утро, Аннушка Васильевна! — голос у Фаины был мягкий, обволакивающий. — Ну что, как спалось на новом месте? Не жестко?
— Спасибо, Фаечка, хорошо, — солгала Анна, улыбаясь.
— Ой, не лукавьте, — медсестра подошла, поправила воротничок на ночной сорочке Анны, как ребенку. — Я ж видела, свет у вас до двух ночи горел. Опять читали? Нельзя же глаза так напрягать. Это с вашими-то диагнозами…
Фаина ловко начала застилать постель. Анна хотела помочь, дернулась было, но Фаина мягко, но настойчиво усадила её обратно в кресло.
— Сидите-сидите. Вам положено наслаждаться. Сегодня, кстати, сырники на завтрак. Пышные! И Лариса Борисовна, ну, директриса наша, обещала, что приедет баянист после обеда.
— Фаечка… — Анна покрутила в руках телефон. — А Нина… Дочка не звонила на пост? Не справлялась обо мне? Может, я не слышала?
Фаина на секунду замерла с подушкой в руках. На её добром лице промелькнула тень, которую Анна не могла разглядеть, но почувствовала.
— Звонила, конечно! — бодро соврала медсестра, взбивая подушку с удвоенной энергией. — Вчера поздно вечером, вы уже спали. Спрашивала, как устроились. Просила передать привет и что на неделе обязательно вырвется. У неё процесс там какой-то важный, говорит, все соки из нее выжимают.
Анна облегченно выдохнула, хотя где-то в глубине души понимала: если бы дочь звонила, Фаина разбудила бы. Или оставила записку. Но ложь была спасительной, как лекарство. Анна Васильевна не стала спорить и выдавать себя.
— Хорошо, что процесс… Значит, работа есть.
Приведя себя в порядок, Анна Васильевна решила спуститься к завтраку пораньше. Она не любила толпу. Шум столовой, звон приборов, шарканье ног — все это пугало её, заставляло чувствовать себя еще более беспомощной. Когда много людей, легко оступиться, легко что-то уронить и поймать на себе сочувствующие или, хуже того, раздраженные взгляды тиках же «привилегированных доживальщиков».
Она взяла со столика свой томик Ахматовой. Она, конечно, знала все стихи наизусть, но книга в руках придавала уверенности. Это был её якорь, связывающий с той жизнью, где она была не «пациенткой в третьем корпусе», а уважаемым учителем словесности.
Коридоры были пустынны. Анна шла медленно, держась рукой за поручень вдоль стены (какая предусмотрительная продуманность со стороны руководства).
— Двадцать шагов до поворота, потом направо, — считала она про себя.
В столовой пахло кофе и ванилью. Действительно, сырники — не обманула Фаечка. Свет лился из огромных окон, создавая на полу расплывчатые солнечные пятна. Анна зажмурилась. Слишком ярко. С ее зрением контрастный свет был хуже темноты.
Она растерянно оглядела зал. Ряды столов сливались в единую массу. Где ее место? Вроде бы, у окна? Да, медсестра говорила: «Ваше место четвертое у окна, там светлее читать».
Анна подошла к ближайшему столику, на который падал мягкий луч. Здесь было уютно. Пусто. И тихо. То, что надо человеку, желающему спрятаться в толпе, затеряться.
Она положила книгу на накрахмаленную салфетку, сняла очки, чтобы протереть стекла краем кофты. Глаза устали.
Перед внутренним взором вдруг всплыла картинка из далекого прошлого. Ей восемнадцать. Поселковый клуб. Играет радиола. Она стоит у стены, комкая в руках платочек, и боится поднять глаза, потому что знает — Он смотрит. Тот, с кем ей не суждено было быть. Тот, кого мама назвала «непутевым солдафоном».
Гриша.
Сколько лет прошло? Пятьдесят? Да целая жизнь! Чужая жизнь, прожитая с хорошим, надежным, но нелюбимым человеком.
Почему сегодня, именно в это солнечное утро, ей вспомнился этот запах пыли и дешёвого одеколона в клубе? Может, от одиночества мысли путаются?
За спиной послышались тяжелые, чеканные шаги. Кто-то вошел в столовую не так, как ходят здешние старики — шаркающе и осторожно, с еле слышным кряхтением, неотъемлемо сопровождающим каждый шаг. Нет, этот человек шел, как маршировал.
Шаги затихли прямо у неё за спиной.
Анна почувствовала исходящее от вошедшего волну недовольства. Тяжелое, колючее молчание повисло в воздухе.
Она поспешно надела очки. Мир обрел контуры.
На скатерти перед ней лежал её томик Ахматовой. А рядом с книгой, буквально в сантиметре, на столешницу опиралась мужская рука. Старая, жилистая рука с крупными, узловатыми пальцами. Рука, которая явно не терпела, когда занимают её территорию.
Анна похолодела. Господи, она села не туда! Опять перепутала столы сослепу. Какая неловкость.
— Простите... — пролепетала она, поспешно хватаясь за книгу, и пальцы её предательски задрожали. — Кажется, я заняла чужое место. Я сейчас уберу...
Она начала суетливо метаться, стараясь не смотреть на человека, которого побеспокоила. Стыд заливал щеки жаром. Нужно просто уйти, быстро пересесть.
— Отставить, — вдруг произнес голос над её головой.
Голос был хриплым, старческим, треснутым. Но интонация…
У Анны Васильевны выпала книга из рук. Глухой стук переплета об пол прозвучал как выстрел.
Этот тембр. Этот способ рубить слова, будто отдавая команду.
Этого не могло быть. Это галлюцинация. Игра больного воображения и таблеток от давления.
Но она замерла, боясь вдохнуть. Время вдруг сжалось, скрутилось в тугую спираль и отбросило её на полвека назад.
Медленно, о-о-о-очень медленно, она подняла голову. Сквозь туман в центре зрения и толстые стекла очков на неё смотрели серые, колючие, до боли знакомые глаза.
Гриша.
Он смотрел на неё, и в его взгляде возмущение сменялось сначала недоумением, а затем — чем-то похожим на ужас узнавания.
— Аня? — выдохнул он, и в этом тихом вопросе прозвучало столько боли, что у Анны подкосились ноги.
Они стояли посреди пустой столовой дорогого дома престарелых, два обломка прошлой эпохи, и смотрели друг на друга так, словно вокруг не было никого. Только он, она и полвека тишины между ними.
Но тут дверь столовой распахнулась с громким стуком, и визгливый голос директрисы разорвал магию момента:
— Григорий Афанасьевич! Почему вы не на процедурах? У нас режим, как-никак!
Оба вздрогнули, но взгляд друг от друга отвести не смогли.
Продолжение
📚Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить выход новых глав книги. Ваша Алина Вайсберг 💖