В списках МСОП есть особая категория — "вымершие в дикой природе". Звучит как оксюморон: если вид вымер, как он может существовать? Но именно в этом статусе находятся десятки растений. Они живы — в ботанических садах, в частных коллекциях, в оранжереях университетов. И мертвы — потому что им некуда вернуться.
Пять историй ниже — не просто список редкостей. Это пять ответов на один вопрос: что происходит, когда мы спасаем организм, но не успеваем спасти его мир? Каждое из этих растений вырвали из пасти вымирания. Ни одно не вернулось домой.
Потому что дома больше нет.
Самый простой способ уничтожить вид — уничтожить место, где он живёт. Деппея блестящая (Deppea splendens) существовала в единственном каньоне в горах мексиканского штата Чьяпас. Когда ботаник Деннис Бридлав нашёл её в 1972 году, он увидел пятнадцатифутовые кусты с гроздьями золотисто-оранжевых цветов, свисающих на тонких нитях-цветоножках, и колибри, роящихся вокруг. Бридлав собрал семена и вырастил растения в Калифорнии. Когда он вернулся в тот же каньон в 1986 году, там было пастбище. Ни дубов, ни магнолий, ни сосен, ни деппеи. Фермеры расчистили склон под посевы.
Деппею формально описали только в 1987-м — через год после того, как её единственное местообитание перестало существовать. Все растения, которые сегодня продаются на eBay за сотни долларов, все экземпляры в ботанических садах Сан-Франциско и Чикаго — потомки тех семян Бридлава. Попытки вернуть деппею в Чьяпас проваливаются: облачный лес с его туманами и прохладой исчез, микроклимат изменился. "Золотой фуксии" нужен дом, которого больше не существует.
Иногда дом на месте, но в нём поселились захватчики. Цианея перистая (Cyanea pinnatifida) — гавайский кустарник с шипами на стволе и листьях — дожила до 1991 года в единственном экземпляре. В 2001-м последняя дикая особь погибла. Растения размножили в дендрарии Лайона в Гонолулу, высадили молодые экземпляры в подходящих местах. Результат: ноль естественного возобновления.
Причина — не вырубка. Леса на Оаху ещё есть. Но в них хозяйничают одичавшие свиньи, которые выкапывают корни и вытаптывают подрост. Крысы съедают плоды до того, как семена успевают рассеяться. Завезённые слизни (на Гавайях нет местных слизней) пожирают проростки. Инвазивные лианы — клидемия и пассифлора — душат то, что осталось. Цианею можно высаживать снова и снова. Армия вредителей уничтожит каждый саженец.
Есть потери ещё более тонкие, чем разрушение леса или нашествие свиней. Кокия Кука (Kokia cookei) с острова Молокаи (Гавайи) — родственница гибискуса с огненно-красными спиралевидными цветами. Когда её нашли в 1860-х, оставалось три дерева. К 1918-му — ни одного в дикой природе. В 1970-м обнаружили уцелевшее дерево в частном поместье. В 1978-м оно сгорело в пожаре. Но перед этим успели срезать ветку и привить на родственный вид.
Сегодня существует 23 привитых растения. Они цветут, производят нектар, даже завязывают плоды. Проблема в другом: некому их опылять. Кокия эволюционировала вместе с гавайскими цветочницами — птицами семейства Drepanidinae, чьи изогнутые клювы идеально подходили к форме её цветов. Птица иʻиви переносила пыльцу с дерева на дерево. Но птичья малярия и оспа, завезённые с комарами в XIX веке, уничтожили почти всех цветочниц в низинных лесах. Кокия осталась без партнёра. Учёные добились успеха: на острове Ниихау Кит Робинсон вручную опыляет цветы — с пинцетом, лупой и пипеткой, по несколько часов в день, неделями. Он получил больше тридцати генетически уникальных сеянцев. Но это не экосистема. Это интенсивная терапия.
Потеря опылителя — это хотя бы потеря чего-то видимого. Торомиро (Sophora toromiro) с острова Пасхи лишился партнёра, которого не увидишь без микроскопа.
Это небольшое дерево с жёлтыми цветами и розоватой древесиной когда-то росло по всему острову Рапа-Нуи. Из него вырезали таблички ронгоронго и статуэтки моаи-кава-кава. Полинезийцы вырубили леса задолго до прихода европейцев; к 1722 году, когда голландцы открыли остров, торомиро уже было мало. Последнее дикое дерево цеплялось за жизнь в кратере вулкана Рано-Као. В 1955–1956 годах норвежский путешественник Тур Хейердал собрал с него семена и отправил в Гётеборгский ботанический сад. Около 1960 года дерево срубили на дрова.
Из семян Хейердала выросли деревья в садах Европы и Америки. Попытки вернуть их на Рапа-Нуи начались в 1980-х. Пять экспедиций Гётеборгского сада — пять провалов. Саженцы гибли в течение года. Разгадка пришла только в 2010-х: торомиро, как все бобовые, зависит от бактерий-ризобий в корневых клубеньках. Эти бактерии фиксируют азот из воздуха, без них дерево не может питаться. Когда вымер последний торомиро, вымерли и его ризобии. Почва острова оказалась мертва для этого вида.
В 2018–2019 годах чилийские учёные попробовали инокулировать саженцы ризобиями от родственных растений — новозеландского ковхаи и чилийской софоры. Выживаемость поднялась до 49 процентов. Но остров изменился: 90 процентов растительности — инвазивные виды, осадков меньше, грунтовые воды солоноватые, почти нет насекомых и птиц для опыления. Даже если торомиро приживётся, оно окажется в чужом мире.
А что делать, если ловушка — само время? Корифа талиера (Corypha taliera) — гигантская пальма из Бенгалии с шестиметровыми веерными листьями, одними из крупнейших среди всех растений. Она монокарпик: растёт 60–80 лет, затем выбрасывает колоссальное соцветие на верхушке, цветёт, даёт плоды — и умирает.
В 1979 году последняя дикая корифа в индийском округе Бирбхум начала цвести. На верхушке появились странные выросты — зачатки соцветия. Местные жители решили, что это "рога призрака", и срубили дерево топорами. Ботаник Шамал Кумар Басу пытался их остановить, но не успел.
Единственная надежда оставалась в кампусе Даккского университета в Бангладеш, где с 1950-х росла ещё одна корифа. В январе 2010 года она зацвела. Учёные собрали семена, вырастили около трёхсот саженцев, разослали в университеты страны и в Ботанический сад Ховры. А потом сели ждать.
Ждать восьмидесяти лет. Потому что эти саженцы зацветут не раньше 2090 года. Те, кто их посадил, не узнают, удалось ли спасти вид. Можно ли вернуть корифу в дикую природу? Ответ даст следующее поколение. Или поколение после него.
Пять растений. Пять ловушек: уничтоженный лес, армия захватчиков, вымершие опылители, исчезнувшие симбионты, неподъёмное время. И один вывод, который неудобно признавать.
Мы научились спасать виды. Мы не научились спасать экосистемы. Организм можно клонировать, размножить, законсервировать в семенном банке. Но вид — это не организм. Это сеть отношений: с почвой, с бактериями, с опылителями, с климатом, с соседями по лесу. Разорви сеть — и спасённое растение становится музейным экспонатом. Живым, но несвободным.
Значит ли это, что спасение бессмысленно? Нет. Торомиро получил шанс благодаря тому, что семена Хейердала шестьдесят лет ждали своего часа в шведском саду. Кокия жива, потому что кто-то успел срезать ветку с горящего дерева. Но эти истории — напоминание: вытащить вид из Красной книги недостаточно. Нужно вернуть ему дом.
А это уже совсем другая задача.
📌 Половина декабрьского сбора есть. #КнигаРастений живёт без рекламы — и это возможно только благодаря вам. Поддержите нас, если наши тексты того стоят.