Григорий Афанасьевич открыл глаза за две минуты до будильника.
На циферблате электронных часов светились ядовито-зеленые цифры: 05:58. Он хмыкнул, испытывая странное, почти злорадное удовлетворение. Организм не обманешь, старая закалка берет свое. Даже здесь, в этом дорогом, обшитом сайдингом «санатории», который больше напоминал отель для тех, кого списали на берег, дисциплина оставалась единственным, что принадлежало только ему.
Он откинул казенное одеяло. Простыня сбилась за ночь. Непорядок.
Григорий Афанасьевич встал, ощутив привычную тянущую боль в коленях — суставы напоминали о сырости полигонов, — и принялся заправлять постель. Движения были отточены десятилетиями. Разгладить, натянуть, подогнуть уголок. Идеальный конверт. Можно монетку бросать — отскочит. Он отошел на шаг, придирчиво осмотрел свою работу. В комнате пахло лекарствами и химикатами от линолеума. Этот запах преследовал его здесь третий год. Запах старости, которую пытались замаскировать освежителем воздуха с ароматом «Морской бриз». Какой к черту морской бриз в тридцати километрах от МКАДа?
— Подъем, Гр-р-ригорий, — прорычал он себе под нос, расправляя плечи. Спина хрустнула.
В 06:15 он, чисто выбритый и одетый в отутюженную рубашку, вышел в коридор. Тишина. В это время нормальные люди, даже старики, еще досматривают последние сны. Но Григорий Афанасьевич не любил сны. В них часто приходили те, кого уже нельзя было вернуть, или того хуже — приходило ощущение липкого стыда за то, что жизнь прожита как-то… не так. Вроде и по уставу, а радости в рапорте не напишешь.
На посту медсестры горела настольная лампа. Смена Мариночки. Молодая совсем девчонка, волосы крашеные, в носу кольцо — как у буйвола, прости Господи. Она сидела, уткнувшись в телефон, и ее лицо озарялось голубоватым светом экрана. Большой палец нервно дергался, листая ленту новостей.
— Время, — негромко, но веско сказал Григорий Афанасьевич, остановившись ровно напротив стойки.
Девушка вздрогнула, чуть не выронив гаджет.
— Ой! Григорий Афанасьевич… Вы чего так пугаете? — она сонно захлопала накладными ресницами. — Рано же еще. Давление мерить только через час.
— Таблетки, — сухо напомнил он. — По предписанию — до еды. До завтрака осталось тридцать семь минут. Вы снова нарушаете режим, Марина.
— Да выпью я… ой, выдам я вам их сейчас, — засуетилась она, гремя блистерами. — Вы, ей-богу, как генерал. У нас тут пансионат «Серебряный век», а не казарма ваша военная...
Григорий Афанасьевич поджал губы. Ему не нравилось это название — «Серебряный век». Отдавало чем-то кладбищенским. И снисходительный тон этой девчонки, которая годилась ему во внучки, тоже не нравился. Она протянула пластиковый стаканчик с водой и горсть разноцветных пилюль.
— Водичка теплая? — уточнила она с фальшивой заботой.
— Комнатная.
Он выпил залпом, не морщась.
— Спасибо. И уберите телефон со стола. Излучение вредное, да и на работе вы. Негоже отвлекаться.
— Вы прям как мой папа, — буркнула Мариночка, но телефон убрала. — Кстати, Григорий Афанасьевич, вы бы в библиотеку сходили днем. Лариса Борисовна говорила, новые книги завезли. Может, про любовь почитаете. Добрее станете.
Он не ответил. Развернулся через левое плечо и пошел к огромному окну в конце коридора. За стеклом, в утреннем тумане, проступали мокрые дорожки сада. Красиво, конечно. Дорого. Сын, Гена, когда привозил его сюда, всё восхищался: «Смотри, батя, Европа! Всё для тебя». Для тебя. Григорий прекрасно понимал: Генке просто нужна была пустая квартира. Да и пьет он…
Какая тут старость с пьющим сыном в одной двушке? Уж лучше здесь, среди чужих. Тут хоть кормят по расписанию, рубашки стирают и нервы не треплют.
Григорий прислонился лбом к прохладному стеклу.
Иногда, вот так стоя по утрам, он позволял себе слабость. Снимал невидимую портупею. Вспоминал не жену, нет. Жена была хорошей женщиной, хозяйственной. Борщ варила знатный, носки штопала. Царствие ей небесное.
Он вспоминал другое время. Солнечные зайчики на пыльной парте, запах сирени и девичий смех, от которого сердце билось где-то в горле. Аня.
Он полвека запрещал себе произносить это имя. Думал, забыл. Выветрилось, как запах пороха. А вот поди ж ты — под старость лет, когда память начала дырявиться, как старая мишень, всё ненужное отпало, а Она — осталась.
«Писал ведь, — подумал он с горечью. — Дурак был. Обещал писать — и писал. А она… За первого встречного выскочила».
Мнительность кольнула под ребрами. Может, и права Мариночка? Может, он стал невыносимым стариком, который цепляется за свои порядки просто потому, что больше цепляться не за что?
В столовой начиналось движение. Загремели тележками с кастрюлями.
Григорий посмотрел на свои руки — кожа пергаментная, в пигментных пятнах. Чужие какие-то руки. А ведь он ими кабеля тянул под дождем, автомат держал…
Он выдохнул, оставляя на стекле пятно тумана.
— Отставить меланхолию, — скомандовал он себе. — У нас по плану прогулка.
Он направился в столовую первым, как всегда, чтобы занять свой столик у окна. Ему не нравилось, когда кто-то занимал его место. Это была его маленькая территория, его пост.
Однако, подходя к дверям пищеблока, он заметил странную суету.
Лариса Борисовна, директриса — женщина стальная, вечно затянутая в деловые костюмы, — лично распекала повариху в коридоре:
— Скатерти! Я же просила бежевые, а не белые! У нас сегодня новый заезд, особый клиент!
Григорий нахмурился. Новый постоялец — это всегда нарушение экосистемы. Снова шум, снова расспросы: «А кто вы?», «А где служили?», «А какое у вас давление?».
Он хотел было прошмыгнуть мимо, чтобы не слушать визгливые нотки в голосе директрисы, но слух резануло одно слово. Не слово даже — интонация.
Пожилая нянечка, проходившая мимо с подносом, тихонько шепнула другой:
— Говорят, издалека привезли. С самой Сибири. Интеллигентная такая, тихая. Только грустная очень…
Сердце у Григория Афанасьевича вдруг пропустило удар. Сибирь.
Почему Сибирь? Глупости. Мало ли в России бабушек из Сибири. Полстраны там сидело, полстраны работало.
Но какое-то странное, давно забытое беспокойство вдруг заворочалось в груди, мешая дышать ровно. Словно перед грозой, когда воздух становится плотным и электрическим. Он шагнул в проем дверей столовой и замер.
На его столе, его законном месте у окна, кто-то забыл книгу.
Старенький, потертый томик в синем переплете. Григорий Афанасьевич подошел ближе, чувствуя необъяснимое раздражение, смешанное с любопытством. Он хотел брезгливо отодвинуть посторонний предмет, освобождая плацдарм для тарелки с кашей, но взгляд зацепился за название.
«Стихи. Анна Ахматова».
А из закладки, небрежно торчавшей между страниц, выглядывал уголок чего-то, до боли напоминавшего засушенный цветок сирени.
Григорий медленно, будто книга могла укусить, протянул руку.
За спиной скрипнула дверь. Раздались легкие, шаркающие, неуверенные шаги и тихий женский голос произнес:
— Простите… Кажется, я заняла чужое место. Я сейчас уберу…
Он еще не обернулся. Но пол под ногами качнулся, как палуба в шторм.
Продолжение ...
📚Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить выход новых глав книги. Ваша Алина Вайсберг 💖