— Лена, ты понимаешь, что холодец — это не еда, это традиция? Без него Новый год не наступит, а новогодний концерт просто не выйдет в эфир!
Свекровь, Тамара Павловна, говорила это не мне. Она бубнила в пустоту, помешивая огромным половником варево в эмалированном баке. Бак занимал две конфорки из четырех. На третьей шкварчала зажарка для голубцов, на четвертой томилась морковь для «шубы».
Я стояла у раковины, оттирая жир с противня, и чувствовала, как по спине ползет липкая капля. На часах было семь вечера. Тридцатое декабря.
Время, когда нормальные люди смотрят старое кино или гуляют по заснеженному парку. А мы с Тамарой Павловной совершаем трудовой подвиг во имя Традиции.
— Мама, может, хватит? — робко спросила я, выключая воду. — Нас будет двенадцать человек. У нас уже три салата, утка, буженина... Зачем еще этот таз холодца? Его же никто не ест, кроме дяди Вити.
Тамара Павловна замерла. Половник завис над парящим бульоном. Она осторожно повернулась ко мне. В её прищуренных глазах читалось то же выражение, с каким смотрят на несмышленых детей.
Или на людей, которые не знают, что пакет с пакетами надо хранить строго в нижнем ящике.
— Леночка, — сказала она ласково, но от этого тона у меня свело скулы. — Ты в нашей семье пятнадцать лет, а все еще рассуждаешь как... квартирантка. Дядя Витя ест холодец, потому что это уважение. Тетя Света ждет мои пироги, потому что это память.
Она сделала паузу и добавила весомо:
— А если мы поставим на стол нарезку из магазина, люди решат, что у нас плохое случилась. Или что мы их не любим.
В коридоре хлопнула дверь. Вернулся мой муж, Игорь.
— О, девчонки, аромат — закачаешься! — крикнул он, стряхивая снег с ботинок. — Настоящий праздник!
Он заглянул на кухню, румяный, с еловыми ветками в руках. Увидел мое лицо, красное от пара, увидел монументальную спину матери и тут же, почуяв неладное, попятился:
— Я пока ветки в вазу поставлю. И в магазин сбегаю, вдруг хлеба мало.
«Вдруг хлеба мало» — это был наш семейный код. Означал он: «Я не хочу участвовать в ваших разборках, я хочу есть готовое и хвалить маму».
Я посмотрела на свои руки. Уход, который я чудом успела сделать вчера, уже потерял вид. Кожа сохла от моющих средств.
А впереди была ночь. Холодец надо разобрать. Голубцы надо накрутить. Коржи для торта сами себя кремом не промажут.
Вы же знаете это состояние, правда? Когда ожидание праздника сменяется тихим раздражением на календарь.
— Лен, подай чеснокодавку, — скомандовала свекровь. — И давай уже, начинай мясо для голубцов крутить. Фарш магазинный я не признаю, там одни жилы.
Я достала тяжелую советскую мясорубку. Прикрутила к столешнице. Железо холодно легло в руку.
— Тамара Павловна, а давайте в этом году... — я набрала в грудь побольше воздуха, пахнущего вареным луком.
— Давайте закажем еду? Сейчас такие наборы делают — и роллы, и пиццы, и пироги. Горячее, вкусное. И посуду мыть не надо — все в коробках, потом просто выбросил и все.
Свекровь медленно опустила крышку на бак.
— Пиццу? — переспросила она. — На Новый год? Ты бы еще лапшу быстрого приготовления предложила. Лена, к нам едут родственники из Тулы. Они везут домашние соленья. А мы им — коробки картонные? Ты хочешь меня опозорить?
— Я хочу отдохнуть! — голос предательски дрогнул. — Я работаю, как и Игорь. У меня годовой отчет только вчера закрылся. Я хочу тридцать первого числа быть красивой, а не пахнуть вареным свиным копытом!
— Все хотят быть красивыми, — отрезала Тамара Павловна, доставая из шкафа марлю.
— Но женщина это хранительница. Моя мать в трудные годы из ничего столы накрывала, и никто не жаловался. А у тебя техника, помощники... Стыдно, Лена. Стыдно лениться, когда семья собирается.
Она повернулась к плите, всем своим видом показывая: разговор окончен. Неразумная невестка опять говорит глупости.
Точка кипения
Я стояла и смотрела на её широкую спину в цветастом халате. На капельки жира, осевшие на кафеле. На гору мисок в раковине.
Внутри что-то начало закипать, и это был не бульон. Это было то самое чувство, которое заставляет спокойных женщин вдруг менять прическу или просто молча выходить из комнаты, чтобы не вернуться.
Но я не ушла. Я сделала кое-что другое.
Я взяла огромную кастрюлю с заготовкой для голубцов — ту самую, где томился рис с луком и морковью. Она была горячей, но я даже не обратила внимания.
— Ой, — сказала я тихо.
И разжала пальцы.
Грохот был такой, что, казалось, дом вздрогнул. Кастрюля ударилась об пол, крышка отлетела, звякнув, как гонг. Жирная, оранжевая масса веером разлетелась по светлому линолеуму, забрызгав нижние ящики гарнитура и новые тапочки свекрови.
Тамара Павловна подпрыгнула и развернулась с неожиданной прытью.
— Ты что наделала?! Руки-крюки!
В дверях кухни возник бледный Игорь.
— Мам? Лен? Вы чего?
Я стояла посреди этого великолепия, глядя на растекающуюся лужу. Нога пульсировала — видимо, кастрюля задела меня по касательной. Но внутри была звенящая, кристальная тишина. Никакого страха. Никакой суеты.
— Простите, — сказала я. Голос звучал ровно, пугающе спокойно. — Руки не держат. Переутомление, наверное.
— Какое переутомление?! — всплеснула руками свекровь. — Продуктов на три тысячи! Полтора часа работы! Игорь, ты видишь? Она же специально!
Игорь переводил растерянный взгляд с матери на меня, потом на пол. Он видел, но не понимал, кого спасать — жалеть жену или успокаивать маму.
— Мам, ну какое специально, — бормотал он.
— Устала просто. Лен, ты как?
Я перешагнула через рис.
— Я в порядке. Только вот голубцов не будет. И холодца, — я кивнула на эмалированный бак.
— Я тоже разбирать не буду. Боюсь, снова уроню. Вдруг это передается?
— Что заразно? — насторожилась свекровь.
— Равнодушие к подвигам, — я слабо улыбнулась. — Говорят, с возрастом проходит, но у меня, похоже, обострение.
Я вышла из кухни, оставив их наедине с беспорядком. В спину мне летело возмущенное пыхтение Тамары Павловны:
— Нет, ну ты посмотри! И пошла! Королева! А убирать кто будет? Пушкин?
Я закрылась в спальне.
Присела на край кровати. Руки, которые «не держали», теперь лежали на коленях спокойно. Я посмотрела на свое отражение в зеркале шкафа. Уставшая женщина с пучком на голове и пятном на домашней футболке.
Завтра приедут гости. Дядя Витя, тетя Света, их шумные дети. Они сядут за стол, будут ждать «шубу» и холодец. А я должна буду бегать, менять тарелки, слушать тосты за «хозяюшку» и ждать, когда же можно будет лечь спать.
Ну уж нет.
Я достала телефон. Экран засветился, показывая уведомление от банка: «Вам доступна кредитная карта, льготный период 100 дней».
Обычно я смахиваю такие сообщения не глядя. Мы с Игорем копим на ремонт дачи, у нас режим разумной экономии. Но сегодня...
Я открыла приложение доставки.
Палец занесся над кнопкой. Сумма в корзине была внушительной — половина моей месячной зарплаты. Но там было всё: три вида пиццы, огромный сет роллов «Праздничный», пироги с сыром, закуски с лососем. И главное — пять упаковок красивой, стильной бумажной посуды.
В дверь спальни деликатно постучали.
— Лен, — голос Игоря был виноватым. — Мама там... расстроена. Убирает рис и ворчит. Говорит, что ты объявила бойкот семье. Может, выйдешь? Скажешь, что голова закружилась? Мы сейчас быстренько все переделаем...
Я посмотрела на мужа. Он хороший человек, правда. Добрый, неконфликтный. Просто он тоже вырос в мире, где любовь измеряется усталостью на кухне.
— Нет, Игорь, — сказала я, нажимая кнопку «Оплатить». — Я не выйду. И переделывать ничего не буду. Кухня закрыта. По техническим причинам.
Деньги списались с тихим «дзынь».
— А что же мы будем есть завтра? — спросил он, и в его голосе прозвучал неподдельный детский испуг ребенка, которого оставили без сладкого.
— Завтра увидишь, — ответила я и впервые за день почувствовала, как расслабляются плечи.
Я сняла грязную футболку, отправила ее в корзину и пошла в душ. Мне предстояло смыть с себя запах лука и чужие ожидания.
А утром тридцать первого числа началось самое интересное.
Новый порядок
Утро началось не с кофе, а с тишины. Тамара Павловна сидела на кухне и с печальным видом пила пустой кипяток. На столе перед ней лежала корочка хлеба — наглядное пособие того, до чего довела семью невестка.
— Игорь, открой дверь, это курьер, — крикнула я из ванной, накладывая патчи.
В коридоре послышалась возня и топот. Когда я вышла, прихожая была заставлена пакетами и коробками. Игорь растерянно держал стопку пицц, балансируя подбородком на верхней.
Рядом стояли пакеты с контейнерами. Запахло сыром, базиликом и чем-то копченым. Этот аромат перебил затхлый дух вчерашней кухонной битвы.
Свекровь вышла в коридор, поджала губы в ниточку и изрекла:
— Ну всё. Приехали. Картон на праздничный стол. Может, еще и газетку постелить? Чтобы как в поезде?
Я молча прошла мимо, шурша новым платьем. Не халатом. Не фартуком. Платьем цвета шампанского.
— Тамара Павловна, — сказала я мягко. — Скатерть будет льняная. А тарелки — красивые, бумажные. И главное — их потом не надо мыть. Мы просто соберем всё в мешок и пойдем смотреть салют.
К шести вечера начали подтягиваться гости.
Первыми прибыли дядя Витя с тетей Светой. Тетя Света несла банку своих помидоров, дядя Витя — баян и хороший аппетит.
— О, а чего это у вас... по-современному накрыто? — удивился дядя Витя, оглядывая натюрморт из коробок, роллов и цветных стаканчиков. — А где студень? Я ж ради него место в животе берег!
Игорь напрягся. Он посмотрел на меня с паникой. Тамара Павловна на диване приняла позу непризнанной королевы в изгнании: руки на груди, взгляд в телевизор.
— А у нас сегодня эксперимент, дядь Вить, — улыбнулась я, наливая сок. — «Новый год без тяжести». Угощайтесь. Вот это — «Филадельфия», рыба нежная. А вот пицца с четырьмя сырами.
Повисла пауза. Родственники мялись. Старые привычки сопротивлялись новому формату.
Произошло то, на что я очень надеялась.
Двенадцатилетний племянник Пашка, который обычно сидел на застольях уткнувшись в телефон и вяло ковырял салат, вдруг ожил:
— О! Пепперони! Тетя Лена, можно я две возьму?
Он схватил кусок, с которого тянулся горячий сыр, и с аппетитом откусил.
— Вкусно! — выдохнул он.
Это стало сигналом.
— Ну-ка, дай-ка я попробую, что за пироги такие заморские, — крякнул дядя Витя и потянулся к коробке. — Хм. А ничего так. Остренько. Света, тебе понравится!
Через двадцать минут за столом было шумно и весело. Вместо чопорного звяканья вилок и сопения переевших людей стоял смех. Гости передавали друг другу коробки, пробовали роллы (дядя Витя пытался есть их вилкой, и это было смешно), макали корочки пиццы в соус.
Никто не просил «передать хлеба». Никто не спрашивал, почему что-то недосолено.
Игорь, который еще час назад был серым от волнения, теперь сидел расслабленный и смеялся над шуткой брата.
Я посмотрела на него и увидела того самого мужчину, за которого выходила замуж — живого и легкого. Не замученного хозяина, который переживает «что скажет мама», а просто счастливого человека.
Неожиданный союзник
Я перевела взгляд на Тамару Павловну.
Она сидела перед пустой тарелкой, словно памятник. Перед ней остывала пицца с грибами. Ей было обидно. Я видела это. Ей казалось, что мы предали её мир, где забота доказывается часами у плиты.
Я взяла тарелку, положила на нее самый румяный кусок осетинского пирога и подсела к ней.
— Тамара Павловна, пробуйте, — тихо сказала я. — Это с сыром и зеленью. Почти как ваши лепешки, только тесто тоньше.
Она посмотрела на меня. Глаза блестели.
— Лена, — произнесла она. — Но так нельзя. Люди скажут, что хозяйка безрукая. Что мы ленивые.
— Люди сейчас едят и смеются, — ответила я, кивнув на веселого дядю Витю, который уже расчехлял баян.
— Посмотрите на них. Им хорошо. И вам не надо завтра вставать ни свет ни заря, чтобы перемыть гору посуды. Мы просто выбросим мусор. А вы можете пойти с Игорем на городскую ёлку. Вы же давно там не были.
Свекровь недоверчиво покосилась на пирог. Потом, оглядевшись по сторонам (не видит ли кто), отломила маленький кусочек. Пожевала.
— Тесто суховато, — вынесла она вердикт строгим тоном. — Я бы масла больше добавила. Но... начинка неплохая. Есть можно.
Это была победа. Тихая, и настоящая.
В час ночи, когда гости разошлись из-за стола (а не расползлись с тяжестью в желудках), мы с Игорем остались вдвоем.
На столе не было грязных тарелок. Не было кастрюль в раковине. Был только большой пакет с мусором у двери.
— Знаешь, — сказал Игорь, обнимая меня. — Это был лучший праздник. Я впервые не объелся до невозможности. И ты... ты не падаешь с ног.
Он чмокнул меня в щеку.
— Только маме не говори, что мне понравилось больше, чем её холодец.
— Ни слова, — улыбнулась я.
Я подошла к окну. На улице запускали фейерверки. Кредитку я закрою с премии. Это не траты. Это плата за моё спокойствие и право быть просто женщиной, а не кухонным работником.
А Тамара Павловна? Она незаметно прихватила пару кусочков пиццы в салфетке. «К чаю, — буркнула она. — Не выбрасывать же, уплочено».
И я поняла: мир не рухнул. Привычки можно менять. И иногда, чтобы всем стало легче, нужно просто уронить кастрюлю с рисом и заказать еду.
А вы бы рискнули нарушить правила семейного застолья ради своего отдыха? Или считаете, что без домашнего холодца и праздник — не праздник?
Подписывайтесь, если тоже выбираете себя, а не плиту!