Глава 25. Эхо сожжённого Багдада
Рассвет над Самаррой не сулил избавления от ночных страхов. Багровый диск солнца медленно выползал из-за края пустыни, напоминая тяжёлый щит, обагрённый кровью тех, кто навеки остался в этих песках.
Воздух застывал, едва коснувшись раскалённой земли, превращаясь в густое, удушливое варево. В этом мареве смешивались запахи едкой пыли от обожжённого кирпича, густого дёгтя и тяжёлых испарений тысяч тел.
Самарра не строилась, она извергалась из недр. Новый город рос на костях невольников и золоте Халифата, пожирая жизни с жадностью голодного зверя. Каждый камень здесь пропитан потом, каждая арка горькими слезами.
Ариб стояла на террасе, вдыхая этот коктейль из чужих амбиций и пепла. Госпоже перевалило за сорок. В гаремах Аббасидов такой возраст считался закатом.
Для одних, пора превращения в бесплотное воспоминание за спинами юных невольниц. Для таких, как Ариб, время обретения ледяной мудрости. Той самой, что делает кайну опаснее любого военачальника с кривым мечом.
В уголках глаз, подведённых иссиня-чёрной сурьмой, залегли тонкие линии — верные спутницы тысяч бессонных ночей. Красота больше не слепила, подобно полуденному зною. Она грела, как угли в жаровне. Мощно. Затаённо. Готовая при малейшем вдохе обжечь неосторожного до самых костей.
— Госпожа, настой остывает. Вы снова не сомкнули глаз
Фарида подошла неслышно. Голос прозвучал тихим шелестом, едва перекрывая грохот далёкой стройки. Верная служанка, ставшая единственным близким человеком, поставила на низкий столик из орехового дерева медный поднос. Маленькие чашечки из тончайшего фаянса пахли кардамоном и призрачной надеждой на покой.
— Сон в Самарре, непозволительная роскошь, — Ариб не обернулась.
— Здесь даже камни шепчут о предательстве. Ты слышишь этот гул, Фарида? Это не молоты стучат. Ломаются судьбы тех, кто надеялся купить благосклонность Повелителя Правоверных.
Госпожа взяла чашку. Керамика была тёплой, почти живой. Первый глоток обжёг язык. Горький, крепкий отвар возвращал к суровой яви.
— Сегодня к лагерю прибывает «Масленщик», — в голосе звякнула сталь.
— Мухаммад ибн аль-Зайят везёт не только реестры на древесину. Везёт свою ненависть, бережно упакованную в шёлковые свитки.
Фарида вздрогнула. Имя верховного визиря в этих стенах старались не произносить. Человек, поднявшийся из низов на торговле растительным маслом, обладал хваткой голодной гиены и душой палача.
— Говорят, визирь ищет встречи с вами, — прошептала служанка, опуская глаза. — Люди болтают в конюшнях, что Мухаммад остался крайне недоволен вашим последним выступлением перед халифом. Вы пели о чести, а он в это время подсчитывал, сколько золота можно утаить на закупках.
Ариб поставила чашку. Взгляд замер на горизонте, где пыльное марево скрывало очертания недостроенного минарета.
— Ищет не встречи. Ищет слабости. Но этот выскочка не знает, что я выросла в тени великих Бармакидов. Видела, как падали исполины. Ему ли, сыну торговца, пугать меня своим оскалом?
***
В двух милях от дома госпожи, в самом сердце строящегося дворца, визирь Мухаммад ибн аль-Зайят проводил уже утро в тени огромного шатра. Внутри пахло не розами, а тяжёлым, навязчивым ароматом розовой эссенции, смешанным с запахом раскалённого металла.
Ибн аль-Зайят ненавидел всех, кто имел благородное происхождение. Жестокость визиря стала легендой: лично придумал железную печь с шипами для пыток врагов.
Сейчас Мухаммад сидел на горе парчовых подушек, медленно очищая апельсин маленьким серебряным ножом. Перед ним, дрожа от страха, замер один из надсмотрщиков.
— Ты сказал, что канат лопнул сам, — мягко, почти ласково произнёс хозяин шатра. — Но мои люди говорят, что ты видел юного зодчего у опорных столбов за час до того, как леса превратились в щепки.
— Господин... я... не был уверен...
Ибн аль-Зайят вздохнул. Ложь казалась слишком дешёвым инструментом.
— Знаешь ли ты, почему меня называют «Зайят»? Масло проникает в любую щель. Так и я, знаю всё, о чём шепчут рабы и о чём молчат господа.
Визирь кивнул стражам. Те подтащили пленника к углу шатра, где стояла та самая железная клетка.
— Заприте. Пусть поразмышляет о пользе правды, пока солнце не зайдёт. А потом позови Кагана. Нам пора навести визит нашей «певчей птичке». У меня есть для неё подарок, который заставит её петь правильные песни.
Мухаммад достал из складок халата старый золотой медальон на потемневшей цепочке. Глаза алчно блеснули. Визирь знал: этот кусок металла — ключ к самой охраняемой тайне Ариб. Тайне рождения, которую та пыталась похоронить под песками времени.
***
Багдад, лишённый своего халифа, не умер, но стал злее. В портовом районе Аль-Карх, среди криков грузчиков и запаха рыбы, старый Аль-Амин сидел в кабаке для бедняков. Старик внимательно следил за разгрузкой судна, прибывшего из Самарры.
И увидел то, что ждал. Молодой грузчик, споткнувшись, разбил винный кувшин. Осколки разлетелись с мелодичным звоном. Аль-Амин подошёл ближе, ворча и делая вид, что хочет собрать черепки для своей лавки.
— Смотри под ноги, щенок! — прохрипел старик, ловко выхватывая из лужи крошечный кожаный свёрток, запечатанный воском.
Вернувшись в каморку, Аль-Амин развернул послание. Всего одно слово: «МАСЛО».
— Все понятно, Ибн аль-Зайят... Решился-таки, Масленщик. Решил потянуть за ниточку, которая ведёт в Б.
Старик подозвал помощника, юркого парня по имени Хасан.
— Слушай меня. Скачи в Оман. Найди дом, где живёт маленький Зейн. Удвой охрану. Если увидишь людей визиря, бей без промаха. И отправь гонца в Багдад. Мне нужно знать всё о резне в поместье Джафара сорок лет назад. Каждое имя, каждую каплю крови.
Аль-Амин усмехнулся в бороду.
— Мухаммад думает, что он охотник, но забыл: Ариб — это лезвие, которое закалялось в огне трёх халифов.
***
День пролетел в тревожном ожидании. Когда солнце начало клониться к закату, окрашивая стены Самарры в цвет запекшейся крови, Ариб, накинув простой шерстяной платок, покинула дом через заднюю калитку. Нужно было спешить. Встреча с Синаном не могла ждать.
У северных акведуков, где гигантские каменные арки бросали длинные тени на песок, было безлюдно. Лишь свист ветра в недостроенных пролётах нарушал тишину.
Юноша ждал в условленном месте, нервно прижимая к груди свиток с чертежами. Лицо, испачканное известью, казалось серым в сумерках.
— Госпожа, вы рискуете! Если люди визиря проследят...
— Они слишком заняты дележом вечерней пайки, Синан, — Ариб подошла ближе.
— Рассказывай. Что скрывают эти стены? Ты обещал показать то, чего нет в официальных планах.
Юноша оглянулся, убеждаясь, что за ними наблюдают лишь немые камни.
— Башни... их строят не для обороны, — прошептал зодчий. — Внутри фундаментов проложены лазы. Они ведут из казарм гвардейцев прямиком в личные покои халифа аль-Мутасима. Но самое страшное, эти ходы снабжены ловушками, которыми можно управлять извне. Это не дворец, госпожа. Это ГИГАНТСКАЯ КЛЕТКА, ключи от которой будут только у одного человека.
Ариб почувствовала, как по спине пробежал холодок, несмотря на вечерний зной. Визирь готовил не просто заговор, а идеальную западню для Повелителя Правоверных.
— Продолжай работу, Синан. Делай вид, что подчиняешься. Но на каждом чертеже ставь метку, которую пойму только я. Мы найдём способ предупредить халифа, не вызвав...
Договорить не успела. Из-за массивной опоры акведука послышался сухой хруст гравия. Тяжёлые шаги кованых сапог заставили Синана вздрогнуть.
Из тени вышел Каган, начальник гвардейцев-тюрков. Лицо, пересечённое старым шрамом, оставалось непроницаемым, а рука демонстративно покоилась на рукояти сабли.
— Какое уединённое место выбрала почтенная Ариб для прогулки, — в голосе воина сквозила насмешка.
— Халиф аль-Мутасим уже созывает гостей к ужину. Повелитель крайне огорчится, если его любимая жемчужина затеряется в пыли строек.
Каган перевёл тяжёлый взгляд на дрожащего юношу.
— А вам, мастер Синан, визирь велел немедленно явиться в подвалы цитадели. Есть вопросы по поводу прочности канатов на подъёмниках.
Синан побледнел. В Самарре знали: «вопросы» визиря часто заканчивались в яме для мертвецов.
— Каган, — Ариб сделала шаг вперёд, заслоняя собой зодчего. Голос стал мягким, обволакивающим, как лучший шёлк.
— Мастер Синан сегодня задержится по моему поручению. Лично объясню это халифу. Иди, мастер, и не забудь про чертежи.
Тюрок заколебался. Он был воином, человеком простым, и втайне восхищался смелостью этой женщины, перед которой трепетали даже визири.
— Как пожелаете, госпожа. Но поспешите. Самарра ночью принадлежит не людям, а шакалам.
Ариб возвращалась по узким улочкам, стараясь сохранять внешнее спокойствие. Но внутри всё клокотало от ярости и тревоги. Информация Синана меняла всё. Визирь зашёл слишком далеко.
Нужно успеть переодеться к ужину и найти момент, чтобы шепнуть Повелителю о лазах, — лихорадочно соображала женщина.
***
Едва госпожа переступила порог дома, Фарида бросилась навстречу. Лицо служанки было белее полотна, руки дрожали.
— Госпожа... вы вернулись... Но там...
Фарида кивнула в сторону малой гостиной, где обычно Ариб принимала близких друзей и репетировала новые песни.
— Кто там? — Ариб похолодела. — Халиф?
— Нет, госпожа. Визирь. Вошёл без приглашения, выставил стражу у входа. Сказал, будет ждать столько, сколько потребуется.
Ариб выпрямила спину. Страх, на мгновение сковавший сердце, сменился холодной решимостью. Если враг пришёл в твой дом — он чувствует свою силу. Или свой конец.
— Принеси светильники, Фарида. И не смей входить, пока не позову.
Ариб вошла в комнату без единого страха. Мухаммад ибн аль-Зайят сидел на её любимых расшитых подушках. От гостя пахло дорогим индийским сандалом и... застарелым, прогорклым жиром. Генетическая память торговца маслом не выветривалась даже под самыми изысканными благовониями Багдада.
Визирь был грузен. Широкий шёлковый пояс едва удерживал выпирающий живот, а маленькие, заплывшие жиром глаза излучали острый ум. Мухаммад не поклонился. Лишь слегка склонил голову, наблюдая, как хозяйка снимает дорожный платок.
— Ослепительная Ариб, — голос напоминал скрип несмазанного колеса. — Ваши прогулки становятся всё более... познавательными. Надеюсь, камни акведука рассказали вам что-нибудь приятное? Признаться, я ожидал увидеть больше смирения в глазах женщины, чей покровитель так занят войной.
— Оставьте лесть для дивана халифа, Мухаммад, — Ариб прошла к своему месту, сохраняя царственную неподвижность. — Вы здесь не для того, чтобы воспевать мою красоту. Для этого у вас слишком мало таланта и слишком много жадности. Что вам нужно в моём доме в такой час?
Визирь усмехнулся, обнажая пожелтевшие зубы. Медленно подошёл к столику и положил на него тяжёлую ладонь, усыпанную перстнями.
— Прямолинейность — редкое качество для женщины вашего круга. Хорошо.
Мужчина вытащил из складок одеяния свёрток. Ткань опала на мрамор, и со зловещим звоном на свет явился золотой медальон.
Он потемнел от времени. Края были неровными, словно по ним когда-то ударили мечом. На металле угадывался чеканный узор мастеров далёкого, ныне почти забытого Багдада.
Сердце Ариб пропустило удар. На мгновение показалось, что пол уходит из-под ног. В ушах внезапно взвыл ветер пустыни, принося запах гари. Перед глазами поплыло марево пожаров сорокалетней давности. Крики. Лязг металла. Огонь, пожирающий детство. Запах палёной шерсти и крови — этот запах она не смогла забыть даже в самых роскошных садах Багдада.
— Откуда... это у вас? — голос остался ровным, но это стоило колоссальных усилий.
Пальцы невольно сжали костяной гребень, спрятанный в складках пояса, так, что тот хрустнул.
— Багдад был прекрасен, когда горел, не так ли? — визирь с нарочитым интересом залюбовался игрой света на тусклом серебре.
— Мои люди нашли эту безделушку у старьёвщика. Тот клялся, что снял её с шеи мятежника. Очень знатного мятежника. Из рода, который Харун аль-Рашид приказал истребить до последнего колена.
Ибн аль-Зайят подался вперёд. Запах пота и сандала стал удушающим.
— Халиф аль-Мутасим очень не любит предателей, Ариб. Особенно тех, чья кровь отравлена бунтом с рождения. Представьте, что почувствует Повелитель Правоверных, узнав, что его любимая певчая птица, дочь того самого человека, который пытался низвергнуть его предков?
Ариб медленно подняла взгляд. В глазах не было страха. В них плескалась ледяная ярость, копившаяся десятилетиями под маской покорности.
— Это были вы, — почти прошептала госпожа. — Тот отряд в Багдаде... Вы не просто искали добычу. Вы руководили резнёй. Были тем молодым выскочкой, который хотел выслужиться перед двором, убивая спящих детей.
— Я был молод и честолюбив, — визирь равнодушно сжал плечами. — Мне нужны были средства, чтобы подняться из масляной лавки. Ваша семья стала моей первой ступенькой. А теперь этот медальон станет твоей последней могильной плитой, Ариб.
Он коснулся пальцем золота.
— Слушай меня внимательно, дочь мятежника. Завтра халиф будет подписывать указы о расходах на строительство. Ты должна убедить его, что проверки моих дел не нужны. Одно твоё слово, одна песня о моей преданности, и медальон исчезнет в огне.
Мужчина выпрямился, и его тень накрыла женщину, как саван.
— Если же нет... завтра Повелитель увидит это золото. Ты знаешь, как скоро его милость сменяется гневом. Твой сын, о котором ты так заботишься... Как думаешь, долго ли он проживёт в темнице, если мать объявят изменницей?
Ариб медленно встала. Вся мнимая хрупкость исчезла. Она больше не была просто певицей. Она снова стала той львицей, что пережила падение династий.
— Вы думаете, что напугали меня куском золота, Мухаммад? — госпожа произнесла имя визиря, словно сплюнула дорожную грязь.
— ВЫ СОВЕРШИЛИ САМУЮ БОЛЬШУЮ ОШИБКУ В СВОЕЙ ЖИЗНИ. Вы вернули мне память. А память в моих руках, оружие пострашнее тюркского лука.
Ариб подошла к нему вплотную. Визирь невольно отшатнулся, столько ненависти исходило от этой женщины.
— Масло отлично горит, визирь. Одно моё слово халифу о том, что я знаю про ваши тайные склады в Багдаде... О тех подземельях, где вы прячете золото, украденное из казны, пока воины не получают жалованья... Как вы думаете, кому Повелитель поверит больше? Любимой женщине или Масленщику, чьи руки по локоть в чужой крови?
Ариб хищно улыбнулась.
— И ваша знаменитая железная клетка... Вы так гордитесь её механизмом. Но не учли одного: в неё очень легко попасть самому. Хватит лишь одного подозрения в измене.
Ибн аль-Зайят сузил глаза. Он ждал слёз. Ждал, что она припадёт к его ногам. Но перед ним стояла равная. Сильная. Беспощадная.
— Ты блефуешь, — прошипел мужчина, но в его голосе впервые прорезалась неуверенность.
— У меня есть нечто лучшее, чем доказательства, — Ариб сделала шаг назад.
— У меня есть время. До заката. А у вас его нет. Завтра медальон может лечь на стол халифа, но к тому моменту стража уже будет вскрывать ваши тайники. Я знаю, где они, Мухаммад. Все до единого.
Она указала рукой на дверь.
— Уходите. Самарра не прощает ошибок. И я тоже.
Визирь вышел, не проронив ни слова. Шлейф его тяжёлых благовоний ещё долго висел в воздухе. Ариб долго смотрела на золотой медальон, оставленный на столике.
Коснулась металла пальцами, и холод обжёг кожу. Память о Багдаде больше не причиняла боли. Теперь она давала силы.
Вечер окончательно опустился на Самарру. Ариб сидела у окна, перебирая струны лютни. Мелодия была странной. Рваной, тревожной, похожей на шёпот умирающего.
— Вы действительно пойдёте к Повелителю сегодня? — спросила Фарида, зажигая светильник.
— Я пойду к нему, — тихо ответила Ариб. — Но не с просьбой. Пойду к нему с правдой, которая уничтожит визиря. Даже если эта правда сожжёт и меня саму.
Она спрятала медальон в складках пояса. Впереди была самая долгая ночь в её жизни. Ночь, которая решит всё.
Но знала ли Ариб, что у визиря в рукаве припрятан ещё один козырь? Тот самый, что заставит замолчать даже самую смелую женщину Востока, если он успеет нанести удар первым...