Кукушки. Глава 77
Родня мужа гостье, прибывшей на ночь глядя, были вовсе не рады, но соответствуя законам гостеприимства всё же пустили переночевать, правда одну Емилию, а провожатый, привезший её в Шороховское так и остался ждать утра во дворе рядом со своею лошадью. Жили хозяева бедновато и Емилия, привыкшая к чистоте собственного дома с трудом заставила себя лечь, прямо в одежде, на грязный пол, устланный соломой, в которой всю ночь копошились мыши.
Она так устала в дороге и от чувств, переполнявших её, когда прощалась она с детьми и родителями перед отъездом, что казалось ей уснет едва голова коснется набитого сеном мешка, служившего подушкой, но проворочалась всю ночь, мечтая, чтобы поскорее настало утро. По совету отца была она одета более чем скромно, а золотые монеты хранила у сердца в мешочке неумело расшитым её дочерью Акилиной.
Затемно хозяева поднялись, занявшись привычными делами, усадив гостью за стол и замучив ту расспросами о Егоре, мельницах и его преступлении.
-Ближняя копеечка дороже дальнего рубля, -выслушав её сказал хозяин дома, -оттого и позарился муж твой на табун, думал провернет дело шито-крыто, а оно вона как вышло!
-Не крал Егор лошадей, -мрачно ответила ему Емилия, уже ненавидя его за то, что смеет он худо отзываться о её муже, -совестливый он у меня очень, чужого сроду не возьмёт! –сказала она, бесстрашно глядя собеседнику в глаза. Отчего тот в миг стушевался.
-За денежки и черт спляшет, -ответил тот и не выдержав её взгляда опустил глаза, разглядывая собственные ноги, обутые в лапти.
-Изведай человека на деньгах, деньги искус любят, а твоему Егору всё мало было! Они и тут в Шороховском на людях наживались, знаешь ведь сколь со своим отцом за помол брали? Никем не гнушалися, даже родней! –не сдавался он, вспомнив давнюю обиду, когда родственники заставили его раскошелиться за свою работу на мельнице.
Емилия хотела было ответить ему, но вдруг образок, который надела ей на шею мать перед отъездом обжог кожу жаром, словно угольком, она от неожиданности даже вздрогнула и рукой провела по груди, нащупав его под нижней рубахой. Жар ушёл также быстро как пришел и образок был теплым лишь от её тела.
-Что это было? –подумала женщина, так и не успев резко ответить хозяину дома, словами задевшего её мужа.
-Заговорил гостью нашу совсем, -посетовала ему жена, -нет, чтобы приветить как следует, разве так мы встречаем дорогих гостей? –с укором сказала она ему.
-До гостей ли, когда такое у нас случилося, -виновато ответил тот разом теряя интерес к Емилии.
-А что у вас произошло -то? –тут же поинтересовалась она.
-Сыночек младший расхворался, -пояснила хозяйка, -какой день уж лёжкой лежит, легохтит и не просыпается. Малой совсем, а как помочь не знаем, уж и ведунью звали, а всё без толку, -сказала она утирая кончиком платка слезы, потекшие по её враз постаревшему лицу.
-Где ребёнок? –спросила Емилия и быстро прошла в закуток, отделенный тряпкой от остальной избы. Там, на скамье, не шевелясь, лежал совсем ещё малыш с пересохшими от жара губами и синими полукружьями под глазами.
-Несите мою котомку, -приказала Емилия, поднимая нижнюю рубашку и осматривая тело ребенка, -а ещё мне нужна студёная вода и горячая вода и свечи, свечи не забудьте! С детства познала она науку врачевания, переданную ей от отца. Умела лечить раны и разные болезни, могла принять роды и вправить кость. Родные в лес к бортям уходили, а она с ними, за травами. Да и в доме Епифарьи, местной ведуньи, время зря не теряла перенимала её знания, как мох принимает воду.
-Потерпи. Потерпи, миленький мой, скоро полегче тебе станет, -ворковала она над мальчиком, -запаривая травы и растирая его тело холодной водой. Спустя час она выйдет на улицу и отправит провожатого в Кокушки. Долго будет смотреть ему вслед, понимая, что рвется последняя ниточка, связывающая её с родными и отныне она сама по себе и только от неё будет зависеть добьется ли она желаемого.
Ради больного мальчика она задержится в Шороховском на неделю, коря себя за задержку, но оставить ребенка без помощи было выше её сил. Благодарные хозяева не знали куда усадить дорогую гостью и подсуетившись глава семьи пристроил её к обозу, конечной целью которого была Тюмень. Везли туда мужики зерно, мёд, кожу и сало, нашлось местечко и Емилии. Расставалась она с родней, как с хорошими друзьями, клялась непременно ещё заглянуть в гости.
-Ты прости меня, Емилия Семёновна, что принял я тебя в начале неприветливо, злых слов тебе наговорил, -виновато сказал на прощание глава семьи, -не со зла я, сердце болело за младшенького. А ты молодец, слова худого в ответ не сказала! Вот тогда и вспомнила она как обожгло её грудь образком, словно он велел ей молчать.
-Бог простит, -ответила она ему, - и вы не поминайте меня лихом, дай бог встретимся ещё! - сказала она на прощание, усаживаясь в сани. Груженный разным добром обоз отправился в далекий путь и одному Господу было известно, что ждало его впереди.
Тюмень, в которую она так стремилась, к тому времени была известна своим судостроением. Разнообразного типа и грузоподъемности «речные повозки» изготовляли на берегах Туры в самой Тюмени и соседних деревнях. Этот флот был весельно-парусным: вниз по течению суда двигались с помощью гребцов на веслах и парусах, против течения их тащили идущие по берегу лошади или люди – бурлаки. Такие суда назывались «коноводками». Обо всём об этом Емилии поведал извозчик в санях которого ехала она.
Онуфрий, так его звали, на первый взгляд казался угрюмым и нелюдим, но постоянно, стараясь делать это незаметно подтыкал полог, чтобы она не мерзла. Дорога дальняя, невольно начнешь общаться со своим спутником даже если это тебе не любо, оттого вели они разговоры о разном, пели тихонько песни и Емилия читала духовные стихи, коих знала она великое множество. Сам же Онуфрий без устатку рассказывал ей о Тюмени, где был он уже не единожды.
-Сам город невелик в размерах, -говорил он, глядя на впереди едущие сани, -состоит из краев разных, но я бывал лишь в Заречье. Тама кожевники живут, мыловары, гончары и те, кто речные суда строит. Есть в городе здания из камня выстроенные, церкви да винный склад. Присутственное место ишо и тюремный замок. Вот так-то.
А какие там мастера есть, взять, к примеру, кожевников, те у кого в мошне звенит обрабатывают дорогое сырьё: кожу яловую, опойку, выростку, а остальные что попроще с овечьими да козлиными шкурами работают. И у сапожников также и у мыловаров, все кто при деньгах, те и избу имеют и в городе им почет да уважение, а голытьбе нигде места нет. Вот ты в Тюмень на заработки подалась, -рассуждал он, -а чем город этот лучше нашего Шороховского? Не спорю, есть там чем заняться, канатчики требуются, вязальщики чулок и рукавиц, модисток всем подавай, шляпников да колбасников, а дома-то худо ли?
Вот какая такая неминя тебя так далеко от дома понесла? –он повернулся чтобы посмотреть на притулившуюся сзади женщину и досадливо махнул рукой, -баба и есть баба! Скажи спасибо, что благодетель твой, так за тебя просивший мне не чужой, не то бы не взял! Но, каурая, чего застыла, этак мы до Тюмени до лета не доберемся, пошевеливайся! –ругнулся он на лошадь и замолчал, думая о чём-то о своём.
Первые устойчивые морозы и обильные снегопады позволяли людям начать передвигаться быстрее. Позади оставалась осенняя грязь, превращавшая любую поездку в настоящее мучение, реки и озера, покрытые толстым льдом, больше не являлись препятствием на пути. Снег выравнивал все неровности рельефа, скрывал кочки и ямы, создавая идеальные условия для скольжения полозьев. Зимой не нужно было объезжать кругом болота, реки и озера, можно было срезать путь напрямик через лес или поле, ускорив тем самым время в пути.
Каждая деревня или село беспокоились о том, чтобы между ними была налажена санная дорога и как только проходил первый сильный снегопад, в путь отправлялись первые сани-розвальни или специальные волокуши, чтобы проложить колею по намеченному маршруту. За этими санями в путь отправлялись вторые, затем третьи, четвертые. Полозья накатывали колею, копыта лошадей приминали снег, так рождалась твердая, накатанная дорога.
Каждая сельская община следила за состоянием такой дороги, которую приходилась обновлять после каждого снегопада, иначе деревня могла быть отрезана большими сугробами от внешнего мира до самой весны. Белая дорога, как называли её люди давала им возможность съездить на ярмарку и в гости, навестить родню и посетить дальние деревни и города. По ней мчались ямщики на резвых тройках и путешественники, предпочитающие передвигаться зимой. Она связывала меж собой населенные пункты, давая возможность ездить быстрее и комфортное, с хорошей скоростью без тряски на ухабах, грязи и пыли.
Мелькали мимо Емилии заснеженные поля и степи, белоствольные березы и прямые свечи сосен, день за днем продвигался обоз к своей цели, останавливаясь на ночлег только в знакомых деревнях. Заботился о спутнице Онуфрий, оказавшийся вовсе и не таким уж мрачным человеком. Но и она в стороне не оставалась, помогая спутникам справиться с обмороженными руками и носами, поддерживала травяными настоями не давая расхвораться. Никому не рассказывала она о том, что едет спасать мужа, прикрылась тем, что поехала искать в город работу, может кто и поверил ей, но остальные предпочли отмолчаться, не в их правилах было лезть в чужую душу.
Этот день с утра не задался, Онуфрий всё ворчал и ворчал, глядя на небо и солнце, скрывшееся в тучах и всё подгонял свою лошадь, чтобы побыстрее успеть доехать до очередной деревни.
-Что не так, дядька Онуфрий? - спросила его обеспокоенная Емилия, глядя на то, как грозит он кулаком небу.
-А то и не так, что метель начнется скоро, чуешь, ветер усилился и снегом запахло? –сердито ответил тот, -вон, гляди, показал он на огромную, серую тучу, быстро приближающейся к ним, - спаси и сохрани, -перекрестился он, сжав посильнее в руках вожжи.
-Но! Но, милая, немного осталось, душа моя! –ласково подбодрил он уставшую лошадь, которая беспокойно стригла ушами, чувствуя приближающийся буран. Главную опасность в пути представляли именно они, бураны и метели, которые за несколько минут могли замести дорогу, превратив её в белую пустыню, где легко было сбиться с курса. Потерять дорогу в метель особенно в безлюдной местности, означало одно –остаться здесь навсегда. От того подгонял свою лошадь Онуфрий от того со страхом смотрела сейчас Емилия на снежинку, упавшую на рукав её овинного полушубка.
Вокруг быстро потемнело и ветер начал заворачивать буруны на дороге, но к счастью ближайшая деревня к ним оказалась недалеко, а заботливые жители зажгли за околицей факела, чтобы на их огонь спешили путники, потерявшие в метели дорогу. Сани обозники поставят в центре деревни, а сами, оставив сменных сторожей разойдутся по избам, ожидать окончания метели и налаживания нового санного пути. Емилия и Онуфрий попадут в один дом, наполненный детскими голосами и когда метель, страшно завоет за окном, она соберет всех хозяйских детишек прим себя и начнет рассказывать им сказки, те самые, что рассказывала ей когда-то её мать.
- Жил-был медведь, -начала она сказку, в лицах изображая её героев и смеша тем детей.
- В лесу жил под сосной. Ну, пала зима. Надо от зимы спасаться. Он и пошёл спасаться. Избу строить теплу на поляны. Идет и идет, а на встречу ему баран:
— Куды, медведь, идешь?
— Иду от зимы спасаться.
Ну пошли двоима. Навстречу свинья. Они и:
— Пойдем с нама, свинья.
Идут, навстречу гусь да петух:
— Куды правитесь?
— Идем с нама от зимы спасаться.
Ну и пошли. Шли-шли, пал снег да мороз. Медведь говорит:
— Нать избу тёплу строить. Волоки, баран, лес.
А тот ленной:
— Не нать мни той избы. Я и так... У меня шуба тепла.
— Волоки, свинья, лес.
— Не нать, я в землю закопаюсь, дак прозимую.
Ну он гусю да петуху велит. А те не хочут.
— Мы одно крыло постелем, а другим закрылися, дак прозимуем.
Ну, делать нечё, стал медведь один избу ладить. Сладил теплу, да живет. А зима пала люта. Гусь да петух озябли и говоря:
— Пусти, медведь, в избу.
А медведь на печи лежит да:
— Вр-рвр-р, а не пущу, у вас крыля-те есь, одно постелите, одним закройтесь.
Они говорят:
— А как не пустишь, то мы мох из пазов выдергаем, зиму тебе напустим.
Привелось ему пустить. Вот баран озяб.
— Пусти, мёдведь-друг, в избу.
— А не пущу, у тебя-то шуба тепла.
А тот:
— Как не пустишь, я избу выломаю, раскатаю рогами-то.
И его привелось пустить. Тут люто холодно стало. Свинья пришла. Верещит это:
— Пусти, мёдведь -друг, в избу зимовать.
А медведь там опять ворчит, говорит:
— Нет, не пущу, не хотели избу строить, ты в землю зароесся, переземуешь.
Свинья говорит:
— Если не пустишь, всю избу подрою, зиму напущу. Привелось и ее пустить. Так и всех пустил. И стали жить-поживать, зиму-ту зимовать. Мёдведь на печи, гусь-тот да петух
под печью, баран на лавке, свинья под лавкой, и вся тут сказка.
Смеются детишки над медведем-то, облапошили друзья его.
-Скучаешь, небось, по своим-то ребятишкам- то, вот зачем уехала-то, кукушка? –шепнул Емилии Онуфрий. Хотела она было ответить ему хлестко, но обжог кожу образ на шее и сдержала она себя.
-А хотите, я ещё вам сказку расскажу, -спросила она детей, стараясь не смотреть в сторону Онуфрия.