Я поняла, что что-то не так, когда мама начала жарить котлеты в восемь часов вечера. Мама вообще-то ненавидит жарить котлеты — говорит, что от запаха потом вся квартира воняет столовкой. А сама стоит сейчас у плиты, яростно переворачивает эти несчастные мясные лепешки, а по щекам у неё текут слезы прямо в сковородку.
— Мам, ты чего? — я подошла к ней, обняла за талию.
— Ничего, Лерочка. Просто лук резала.
— Мам, лук ты резала час назад. Я видела.
Она вытерла лицо рукавом халата и попыталась улыбнуться. Получилось так себе — как у клоуна, который забыл нарисовать улыбку до конца.
— Папа скоро придет. Надо покормить.
Папа пришел в одиннадцать. Молчаливый, серый какой-то. Переоделся, сел за стол, уставился в тарелку, как будто там не котлеты, а философский камень.
— Вкусно, — буркнул он, хотя даже не попробовал.
Мама села напротив, сложила руки на коленях. Я замерла с куском хлеба — инстинкт подсказывал, что сейчас будет что-то важное. Что-то, от чего лучше не жевать громко.
— Лера, — начала мама. — Нам с папой нужно поговорить с тобой.
О, блин. Эта фраза. Её знают все дети мира. От неё хочется провалиться сквозь землю или хотя бы сквозь линолеум на кухне.
— Мы... — папа откашлялся. — Мы с мамой решили некоторое время пожить отдельно.
Тишина. Где-то за окном сигналила машина. У соседей сверху кто-то ронял что-то тяжелое — они вечно роняют что-то тяжелое, наверное, у них там цех по производству чугунных гирь.
— То есть, как это? — я почувствовала, что голос звучит странно, будто я говорю из-под воды.
— Ну... — мама заламывала пальцы. — Мы разводимся, солнышко.
— Ага, — сказала я. — Понятно.
И правда было понятно. Они же последние полгода разговаривали друг с другом только через меня. «Лера, передай папе, что ужин в микроволновке». «Лер, скажи маме, что я задержусь». Я уже чувствовала себя не дочерью, а каким-то человеческим мессенджером. WhatsApp в лице девочки одиннадцати лет.
— Ты не расстраивайся, — папа протянул руку через стол, погладил меня по макушке. — Мы оба тебя очень любим. Это ничего не изменит.
Ха. Ничего не изменит. Конечно, конечно.
Папа съехал через неделю. Собирал вещи молча, методично, как робот. Свитера, рубашки, носки — всё аккуратно складывал в чемодан. Я сидела на краешке их с мамой кровати — теперь уже просто маминой — и смотрела.
— Пап, а где ты будешь жить?
— Снял квартиру недалеко. На Ленинском. Приедешь на выходных, покажу.
— А мама?
— Что мама?
— Она знает, где ты будешь жить?
— Конечно знает.
— А вы ... поругались сильно?
Он остановился, сжимая в руках свой любимый свитер — серый, в косичку, который мама вязала ему три года назад, когда они ещё ездили зимой кататься на лыжах и пить глинтвейн.
— Лерка, — он присел рядом. — Взрослые иногда перестают подходить друг другу. Это не значит, что кто-то плохой. Просто мы с мамой... устали друг от друга.
— Типа, как я от математики устала?
— Ну... примерно.
— Но математику нельзя бросить. Её надо учить.
— Лерка...
— Ладно, пап. Я поняла.
Я не поняла ничего.
Первые две недели я честно пыталась быть нормальной. Ходила в школу, делала уроки, улыбалась маме, когда она спрашивала, как дела. Мама тоже пыталась — готовила мои любимые блюда, предлагала вместе посмотреть фильм, даже разрешила завести хомяка, хотя всегда была против грызунов в доме.
Хомяка я назвала Семья. Ирония, знаете ли.
— Прикольное имя, — сказала мама, когда я принесла клетку. — Почему Семья?
— Просто так. Красиво звучит.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, и я поняла, что она всё понимает. Мама вообще умная, просто уставшая очень.
Папа звонил каждый вечер. Ровно в семь. Как будто ставил себе напоминание в телефоне: «Позвонить дочери, изобразить заботливого отца».
— Привет, Лерчик! Как дела? Как школа?
— Нормально.
— Уроки сделала?
— Ага.
— Что-то новенькое?
— Не-а.
— Лер, ну давай поговорим нормально.
— А как нормально, пап? Расскажи.
Он вздыхал. Я слышала, как он трет лоб — у него такая привычка, когда нервничает.
— Приезжай в субботу. Покажу тебе квартиру, сходим куда-нибудь.
— Ладно.
Квартира у папы была странная. Новая, пустая, без души. Мебель какая-то офисная, диван жесткий, на кухне два стакана и одна тарелка. Как будто он сам не верил, что тут будет жить.
— Ну как тебе? — он распахнул руки, демонстрируя своё новое жилище.
— Прикольно. Минималистично.
— Да, пока не обустроился толком. Вот думаю, может, телевизор купить побольше.
— Папа, тебе телевизор не нужен. Ты же его не смотришь.
— Ну... а вдруг ты приедешь, захочешь посмотреть что-то.
Мы стояли посреди этой пустой коробки, и я вдруг поняла — ему страшно. Взрослому мужику сорока лет, моему папе, который всегда знал, что делать, который чинил мне велосипед и объяснял физику, — ему реально страшно.
— Пап, а ты не жалеешь?
— О чем?
— Ну, что съехал.
Он долго молчал. Потом подошел к окну, стал смотреть на двор, где пацаны гоняли мяч.
— Лер, знаешь, когда-то мы с мамой очень любили друг друга. Настолько сильно, что казалось — это навсегда. А потом... появились дела, работа, усталость. Мы начали ссориться из-за ерунды. Кто вынесет мусор, кто пойдёт в магазин, почему ты опять забыл про мой день рождения. И вот эти мелочи накапливались, как снег. А потом — лавина.
— Красиво сказал. Как в книжке.
— Я серьёзно, Лерка.
— Я тоже серьёзно. Значит, вы не смогли разгрести снег до лавины?
Он повернулся, посмотрел на меня, и я увидела, что у него мокрые глаза.
— Не смогли, Лер. Не смогли.
Я подошла, обняла его. Он пах незнакомым гелем для душа, новой жизнью, одиночеством.
В школе я никому не говорила. Ну то есть, Машке, конечно, рассказала — она моя лучшая подруга, от неё не скроешь. Но остальным — нет. Зачем? Чтобы все смотрели с жалостью, шептались в столовой: «У неё родители развелись, бедная»?
Машка отнеслась нормально.
— Ну, у меня родители тоже в разводе. Не умрёшь.
— Тебе было сколько?
— Пять лет. Я вообще не помню их вместе.
— А мне одиннадцать. И я помню всё.
— Да, это хуже, — согласилась она. — Но, знаешь, зато теперь у тебя будет два дома. И на день рождения два подарка.
— Машка, ты циничная .
— Я реалистка.
Может, она и права. Может, надо просто принять и жить дальше. Но как принять, если внутри всё болит? Как будто кто-то взял и разорвал пополам твою любимую фотографию, и теперь ты держишь два куска, пытаясь склеить их обратно, но клей не держит.
Через месяц мама завела собаку. Просто пришла с работы с огромным рыжим псом породы неопределённая.
— Это Рыжик, — объявила она. — Теперь он живёт с нами.
— Мам, ты в своём уме? У нас уже есть Семья-хомяк!
— Именно поэтому нужен ещё кто-то. Чтобы семья была больше.
Я посмотрела на неё внимательно. У мамы появились новые морщинки у глаз, она похудела, но глаза горели как-то по-новому.
— Мам, ты с папой общаешься?
— Конечно. По делам.
— А так?
— Лер, мы развелись. Какое «так»?
— Ну, типа, как люди. Нормально разговариваете?
Она присела рядом со мной на диван, Рыжик устроился у наших ног.
— Лерочка, я не злюсь на папу. И он на меня не злится. Мы просто... не можем больше быть вместе. Понимаешь? Иногда любовь кончается. Это нормально.
— А как она может кончиться? Если это любовь?
— Любовь бывает разная. Бывает страстная, когда хочется всё время быть рядом. А бывает привычная, спокойная. Наша стала слишком спокойной. Мы перестали видеть друг друга.
— То есть, папа стал для тебя как обои?
Она засмеялась. Впервые за долгое время.
— Можно и так сказать.
— А я?
— Что ты?
— Я тоже обои?
Мама обняла меня так крепко, что я почувствовала запах её духов, стирального порошка и немного слёз.
— Ты — это ты. Ты — самое лучшее, что у нас есть. И с папой, и со мной. Ты — наше общее счастье.
Я начала ездить к папе каждые выходные. Сначала было странно — жить в двух домах, иметь две зубные щетки, две пижамы, два набора учебников. Как будто я раздвоилась.
Папа старался изо всех сил. Водил меня в кино, в парки, покупал мороженое среди зимы, готовил мои любимые макароны с сыром. Но я видела — он старается слишком. Он пытался купить моё прощение. Или мою любовь. Хотя он и так её имел.
— Пап, расслабься. Не надо меня развлекать 24/7.
— Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо.
— Мне и так хорошо. Давай просто побудем вместе? Тупо посидим,фильм посмотрим?
— Хорошо, — он выдохнул с облегчением.
Мы смотрели «Звёздные войны» в который раз. Я знала все реплики наизусть, и папа тоже. Мы хором говорили фразы, смеялись, ели попкорн. И вот в этот момент, когда мы сидели на его жёстком диване в пустой квартире, я поняла — да, семьи больше нет. Той семьи, где мама, папа и я вместе, в одной квартире, за одним столом. Но есть мы. Есть я и папа. Есть я и мама. И это тоже семья. Просто другая.
Прошло полгода. Я привыкла. Научилась жить в двух домах, с двумя наборами правил. У мамы можно было не заправлять постель, зато нельзя было долго сидеть в телефоне. У папы можно было сидеть в телефоне до упора, зато постель надо было заправлять идеально, по-армейски.
У мамы появился какой-то Андрей. Пришёл однажды в гости, принёс цветы и торт. Высокий, в очках, говорил что-то про работу программистом.
— Лер, познакомься. Это Андрей. Мой... друг.
Я оценила паузу перед словом «друг». Значит, не просто друг.
— Привет, — я пожала ему руку. — Вы программист?
— Да, а ты откуда знаешь?
— У вас глаза красные. И осанка никакая. Программисты всегда такие.
Мама фыркнула. Андрей растерялся.
— Ты прямо как мама, — сказал он. — Прямолинейная.
— Это комплимент?
— Наивысший.
Ладно, он был нормальный. Не пытался со мной подружиться через силу, не спрашивал дурацкие вопросы про школу и оценки, не делал вид, что хочет заменить моего отца. Просто был рядом с мамой, и она улыбалась по-другому, когда он приходил.
У папы тоже кто-то появился. Он не говорил, но я знала. Видела женские заколки в ванной, почувствовала чужие духи на подушке.
— Пап, у тебя подруга?
Он чуть не подавился кофе.
— С чего ты взяла?
— Пап, ну серьёзно? Тут заколка с цветочком. Ты что, сам начал заколки носить?
Он засмеялся, покраснел даже.
— Её зовут Оля. Мы недавно познакомились. Хочешь с ней познакомиться?
— А она хочет познакомиться со мной?
— Очень хочет. Она знает про тебя всё.
— Всё-всё?
— Ну, почти всё.
Оля оказалась молодой — моложе мамы точно. Смешливая, в джинсах и кроссовках, работала в какой-то стартап-компании. Она не пыталась мне понравиться, и за это ей отдельное спасибо. Просто была собой.
— Слушай, Лера, — сказала она за ужином в пиццерии. — Я не собираюсь заменять твою маму. Это невозможно и глупо. Но я хочу, чтобы твоему папе было хорошо. И тебе тоже. Ок?
— Ок, — ответила я. И подумала, что мир какой-то странный. Полгода назад моя семья развалилась, а теперь вот я сижу с папиной новой подругой, ем пиццу и думаю, что всё не так уж плохо.
Однажды случилось странное. Я заболела. Жёсткий грипп с температурой под сорок. Была пятница, я сидела у папы, и когда мне стало совсем плохо, он запаниковал.
— Лер, ты как? Надо врача!
— Пап, я нормально...
— Ты вся горишь! Щас, я позвоню... — он схватил телефон, и я услышала: — Алло, Свет? Лера заболела. Сильно. Приезжай, а?
Света — это мама. Он позвонил маме. И через полчаса она уже была здесь, в его квартире, с сумкой лекарств, термометром и этим своим волшебным умением всё починить.
— Лерочка, солнышко, — она присела на край кровати, потрогала лоб. — Сейчас температуру собьём, поспишь, и будет легче.
Папа стоял в дверях, растерянный.
— Свет, спасибо, что приехала.
— Да ладно. Она же наша дочь.
Они возились со мной вдвоём — папа приносил воду, мама ставила компрессы, они шептались о чём-то на кухне, и в какой-то момент я подумала: вот она, семья. Не та, что была раньше. Но всё равно семья. Потому что когда плохо, они оба здесь.
Сейчас мне уже двенадцать. Прошёл год с развода. Я живу то у мамы с Андреем и Рыжиком, то у папы с Олей. У меня два дома, две жизни, двойной набор всего. Иногда я путаюсь, где оставила любимую футболку. Иногда забываю, у кого сегодня должна быть.
Но знаете что? Я больше не плачу по ночам, думая , что это конец света. Семья не развалилась — она просто стала другой. Да, мама с папой не живут вместе. Да, они не любят друг друга так, как раньше. Но они оба любят меня. И это, в общем-то, главное.
На прошлой неделе у меня был день рождения. Устроили два праздника — один у мамы, другой у папы. Машка сказала: «Ну всё, ты теперь официально богатая — два торта, два набора подарков».
Я посмеялась. А потом подумала — да, может, это и неплохо. Две семьи лучше, чем одна несчастная. Два дома лучше, чем один, где все ходят с кислыми лицами.
Единственное, что я теперь точно знаю — когда вырасту и у меня будет своя семья, я буду беречь её. Буду разгребать снег до того, как начнётся лавина. Буду говорить, когда плохо, а не копить обиды. Буду видеть человека рядом, а не обои.
А пока я просто живу. С мамой и Андреем. С папой и Олей. С Рыжиком и Семьёй-хомяком. С Машкой и школой.
Папа, мама и я — разъехавшаяся семья. Но всё ещё семья.