Валентин Григорьевич набрал номер дочери в седьмой раз за утро. Гудки. Снова гудки. Потом — механический голос автоответчика. Он с досадой швырнул телефон на диван и принялся расхаживать по гостиной своей трехкомнатной квартиры на Кутузовском.
— Ну что за ребенок! — пробормотал он, поправляя воротник рубашки перед зеркалом. — Тридцать два года, а ведет себя как школьница!
За окном моросил октябрьский дождь. Валентин Григорьевич посмотрел на часы — десять утра. Они договаривались встретиться у автосалона в одиннадцать. Он уже неделю мониторил предложения, нашел идеальный вариант — серебристая "Киа Рио", почти новая, один хозяин, пробег смешной. Для дочери — самое то.
Телефон ожил в его руках.
— Наконец-то! Маша, ты где? Я уже выезжаю, встречаемся через час...
— Пап, я не приеду, — голос дочери звучал спокойно и отстраненно, как будто она говорила о погоде.
— Как не приедешь?! Мы же договорились! Я человека попросил посмотреть машину заранее, он специально для нас...
— Папа, я на работе. И я тебе уже сто раз говорила — мне не нужна машина.
Валентин Григорьевич почувствовал, как внутри начинает закипать знакомое раздражение.
— Маша, ну как это не нужна? Ты что, так и будешь всю жизнь в метро толкаться? Это же унижение! Нормальные люди на машинах ездят!
— Пап, метро — это быстро, удобно и экологично. Мне нравится. А стоять в пробках три часа в день — вот это унижение.
— Да что ты понимаешь! — он повысил голос. — Я же о тебе забочусь! После того как мама... — он запнулся, — после того как ее не стало, я должен за тебя отвечать!
В трубке повисла тишина. Потом Маша вздохнула — долго и устало.
— Папа, мама умерла два года назад. Я скорблю так же, как и ты. Но это не значит, что ты должен контролировать каждый мой шаг. Мне тридцать два. Я взрослая.
— Взрослая! — фыркнул он. — Взрослая... Работаешь секретарем за копейки...
— Я главный бухгалтер холдинга, — устало перебила его Маша. — Я тебе уже десять раз говорила. Главный. Бухгалтер.
— Ну да, ну да, — отмахнулся Валентин Григорьевич. — Слушай, давай так: ты вечером освободишься, и мы...
— Пап, я отключаю телефон. У меня встреча с акционерами через полчаса, и мне нужно сосредоточиться. Поговорим вечером.
— Маша, не смей...
Короткие гудки.
Валентин Григорьевич уставился на потемневший экран телефона, не веря своим глазам. Она отключила телефон! Его дочь! Которую он растил, кормил, одевал, за которую он...
Он набрал номер снова. «Абонент недоступен».
— Вот же характер, — пробормотал он, чувствуя смесь гнева и какой-то странной растерянности. — Весь в мать.
Мария Валентиновна Соколова — для коллег просто Маша — выключила звук на телефоне и положила его в нижний ящик стола. Она знала отца. Сейчас он будет звонить каждые пять минут, потом напишет двадцать сообщений, потом позвонит Анне, ее подруге, потом снова ей. Замкнутый круг заботы, которая давно превратилась в удушающие объятия.
— Проблемы? — заглянула в кабинет ее заместитель Лена.
— Отец хочет купить мне машину. Опять.
— А ты не хочешь?
— Лен, я живу в двадцати минутах от офиса. Зачем мне машина? Чтобы платить за парковку, стоять в пробках и раз в год выезжать на дачу?
— Ну... многие же хотят.
Маша усмехнулась.
— Многие хотят. А он хочет, чтобы я хотела. Чувствуешь разницу?
Лена покачала головой и вышла. А Маша откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
После смерти мамы что-то сломалось в отце. Он всегда был... внимательным. Заботливым. Но когда мама ушла, эта забота превратилась в манию. Он звонил по десять раз на дню, проверял, где она, с кем, во сколько вернется. Устроил скандал, когда она захотела переехать из родительского района в центр — «там криминал, там дорого, там тебе будет одиноко». Она уступила. Потом он решил, что ее однокомнатная квартира в «хрущевке» — это несерьезно, нашел ей «прекрасный вариант» в новостройке на окраине. Она снова уступила, хотя добираться оттуда до работы было полтора часа.
А потом случилась история с машиной.
Вечером Валентин Григорьевич сидел дома и смотрел в окно. Телефон Маши так и не включился. Он написал ей пятнадцать сообщений. Все непрочитанные.В девять вечера пришло короткое: «Папа, я жива. Завтра созвонимся».
Он разозлился еще больше. «Завтра созвонимся»! Как будто она начальник, а он — подчиненный!
На следующий день Маша не взяла трубку. На третий день тоже. Валентин Григорьевич уже начал всерьез волноваться, когда в субботу утром дочь наконец позвонила сама.
— Привет, пап.
— Маша! Где ты пропадала?! Я уже хотел в милицию обращаться!
— Папа, мне тридцать два года. Куда я пропаду? Я работала.
— Три дня не отвечать на звонки — это нормально?
— Когда звонят пятьдесят раз в день — да, нормально.
Он почувствовал укол обиды.
— Я волновался...
— Я знаю. Но, пап, нам надо поговорить. Серьезно. Приезжай ко мне сегодня вечером, ладно?
— К тебе? А что случилось?
— Приезжай, расскажу.
Когда Валентин Григорьевич вошел в крошечную однушку дочери , она сидела за столом с кучей бумаг.
— Пап, привет, — она поднялась, обняла его. — Чай? Кофе?
— Маша, что происходит? Ты меня пугаешь.
Она села напротив, сложила руки на столе и посмотрела ему прямо в глаза.
— Пап, я купила квартиру.
Он моргнул.
— Что?
— Квартиру. Трешку в центре, возле Чистых прудов. Я взяла ипотеку. Через месяц переезжаю.
Несколько секунд он молчал, переваривая информацию. Потом взорвался:
— Как — купила?! Без меня?! Ты хоть понимаешь, что натворила?!
— Прекрасно понимаю. Я купила себе жилье.
— Ипотеку взяла! — он вскочил. — Да ты знаешь, сколько процентов? Ты будешь этот кредит двадцать лет выплачивать!
— Пятнадцать. И я считала, мне по карману.
— По карману! На секретарскую зарплату!
— На зарплату главного бухгалтера, — поправила она жестко. — Папа, я зарабатываю триста тысяч в месяц. Плюс премии. Я могу себе это позволить.
Он растерянно опустился на стул.
— Триста... Ты шутишь?
— Нет. Я пыталась тебе рассказать. Много раз. Но ты не слушал.
Валентин Григорьевич чувствовал, как земля уходит из-под ног. Как это — не слушал? Он всегда слушал дочь! Он всегда...
— Но почему ты не посоветовалась со мной? — выдавил он. — Я же твой отец! Я должен был посмотреть эту квартиру, проверить документы, помочь с выбором!
— Потому что ты бы нашел тысячу причин, почему этот вариант не подходит, — устало сказала Маша. — Район не тот, этаж не тот, планировка не та. Папа, ты всегда знаешь лучше. Где мне жить, на чем ездить, что носить. Я устала.
— Я забочусь о тебе!
— Ты меня душишь! — она повысила голос, и он вздрогнул. Маша никогда не кричала. — Пап, пойми. После того как умерла мама, ты решил, что я — твой единственный смысл жизни. И это было бы трогательно, если бы не превратилось в тотальный контроль!
— Какой контроль...
— Ты звонишь мне десять раз в день! Ты требуешь отчитываться, где я, с кем, почему задержалась! Ты выбрал мне квартиру, в которой я живу сейчас, и я согласилась, потому что не хотела тебя расстраивать после смерти мамы! Но машина — это был последний раз, когда ты решаешь за меня!
В комнате повисла тишина.
— Значит, так, — сказал наконец Валентин Григорьевич, вставая. Голос его дрожал. — Значит, я для тебя — обуза. Я — тиран. Я — душитель.
— Пап...
— Нет, все правильно, — он застегнул куртку резкими движениями. — Живи как знаешь. Раз ты такая самостоятельная. Только не обижайся, если я к тебе в эту новую квартиру в гости не приду.
— Папа, не надо...
— Это твой выбор был — не советоваться со мной. Вот и мой выбор — не участвовать в твоей жизни.
Он вышел, хлопнув дверью.
Маша осталась сидеть за столом, глядя в пустоту. Руки дрожали. В горле стоял комок. Но она не заплакала. Вместо этого она сделала глубокий вдох и подумала: «Наконец-то».
Месяц пролетел быстро. Маша переехала, обустроилась, повесила шторы и купила большой удобный диван. Отец не звонил. Она тоже. Один раз она написала ему: «Пап, как дела?» Он ответил коротко: «Нормально».
Подруги говорили, что она жестока. Что надо пойти на компромисс, что он же отец, что он же один. Но Маша молчала. Она впервые за долгие годы чувствовала, что может дышать полной грудью.
А потом, в субботу вечером, когда она разбирала коробки с книгами, раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Валентин Григорьевич. С пакетом, из которого торчала бутылка вина и багет.
— Привет, — сказал он неуверенно. — Можно войти?
Маша молча отступила в сторону.
Он прошел в квартиру, огляделся, присвистнул.
— Да... просторно. Светло.
— Да.
Они стояли в прихожей, и повисла неловкая пауза.
— Слушай, — наконец сказал он, — я тут подумал... может, я немного перегибал палку. Немного, — быстро добавил он, увидев ее взгляд. — Я просто волновался. Понимаешь? Когда мама умерла, я... я испугался остаться один. И решил, что должен держать тебя рядом. Любой ценой.
Маша молчала, пропуская его слова сквозь себя.
— Я не говорю, что ты была права, — продолжил он. — Надо было со мной посоветоваться насчет квартиры. Но... я понимаю, почему ты этого не сделала. Я бы действительно нашел сто причин, почему это плохая идея.
— Сто пятьдесят, — тихо сказала Маша, и он усмехнулся.
— Наверное. Короче... мне тут Нина Петровна, соседка, сказала, что я веду себя как идиот. В грубой форме, но справедливо.
— Нина Петровна мудрая женщина.
— Еще какая, — он поставил пакет на пол. — Значит так. Я не буду больше названивать тебе десять раз в день. Буду звонить... три раза. Это компромисс, — быстро добавил он.
Маша улыбнулась.
— Пап, один раз в день достаточно. Или раз в два дня. Я не пропаду.
— Хорошо, — кивнул он. — Договорились. И насчет машины... если ты не хочешь, не надо. Хотя это все равно странно.
— Папа!
— Ладно, ладно! Шучу. В общем... я пришел попросить прощения. Не за все, но за... за многое.
Маша шагнула к нему и обняла. Крепко, как в детстве.
— Прощаю, — прошептала она. — И я рада, что ты пришел.
Они стояли так несколько секунд, а потом он неловко похлопал ее по спине и отстранился.
— Так, а где тут у тебя кухня? Давай распакуем это вино. И ты покажешь мне договор на квартиру, я хочу посмотреть, не обманули ли тебя.
— Пап!
— Ну что? Я же отец! Имею право хоть иногда что-то проверить!
Маша рассмеялась и повела его на кухню.
Вечер прошел на удивление легко. Они пили вино, ели багет с сыром, и Валентин Григорьевич рассказывал истории про то, как раньше выбирал квартиры — со смешными агентами, странными объявлениями и скандалами на просмотрах. Маша слушала и думала, что вот так, наверное, и должно быть. Отец и дочь. Близкие, но на расстоянии. Рядом, но не слишком.
Когда он уходил, она проводила его до двери.
— Пап, спасибо, что пришел.
— Да ладно, — он пожал плечами. — Я же не мог всю жизнь дуться. Хотя мог бы еще месяца два продержаться.
— Мог бы, — согласилась она. — Но я рада, что не стал.
Он уже собирался уйти, но обернулся.
— Слушай, а правда триста тысяч в месяц?
— Правда.
—И ты все-таки главный бухгалтер?
— Главный, — улыбнулась Маша.
Он покачал головой и ушел, бормоча что-то себе под нос.
А Маша закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и выдохнула. Долго. С облегчением.
Наконец-то она стала взрослой. И отец — тоже.