Об этом не прочитаешь ни у Геродота, ни у Ксенофонта, ни у Плутарха.
Античный сюжет, нанизанный на нитку современной литературы.
История царя, узнавшем счастье слишком поздно, о мудреце, чьи слова не услышал этот царь, и о великом полководце-завоевателе, который добыл своему народу свободу.
Часть II: Оракул в зеркале
«Говорю правду, но слышат ложь. Ибо ухо принимает то, чего жаждет сердце».
— Надпись на портике храма Аполлона в Дельфах (апокрифическая реконструкция)
«Ты сварил черепаху и ягнёнка в одном котле — и подумал, что перехитрил судьбу. Но в котле том была только твоя гордыня».
Геродот.
«А нас, — воскликнул Крёз уже с гневом, — ты не ставишь совсем в число людей счастливых?».
Тогда Солон, не желая ему льстить, но и не желая раздражать ещё больше, сказал:
«Царь Лидийский! Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всём меру; а вследствие такого чувства меры и ум нам свойствен какой-то робкий, по-видимому, простонародный, а не царский, блестящий.
Такой ум, видя, что в жизни всегда бывают всякие превратности судьбы, не позволяет нам гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека, если ещё не прошло время, когда оно может перемениться.
К каждому незаметно подходит будущее, полное всяких случайностей; кому бог пошлёт счастье до конца жизни, того мы считаем счастливым. А называть счастливым человека при жизни, пока он ещё подвержен опасностям, — это всё равно, что провозглашать победителем и венчать венком атлета, ещё не кончившего состязания: это дело неверное, лишённое всякого значения».
Плутарх.
Солон в Афинах
Тем временем, в Афинах, Солон сидел под оливой у храма в Колоне.
Ему было за семьдесят. Годы согнули спину, но не разум. Каждое утро он выцарапывал стилом на восковой табличке: «Помни: счастливым можно назвать себя лишь в конце жизни». Он знал — однажды эти слова вернутся к нему, как птица к гнезду.
Он знал о Крезе.
Не от гонцов или сплетников на афинской Агоре, а по молчанию птиц, которые только что щебетали, от пробежавшего по ясному небу одинокого облака, заслонившего солнце, по особой трели цикады.
Ибо Салон был мудр и умел понимать знаки божественной природы, подсказки богов.
Он поднял глаза к небу, где облако уже растворилось в небесной синеве, как растворяется морская пена за кормой корабля, оставляя после себя лишь лёгкую тень в мыслях кормчего.
Солон задумался о том, как часто люди гонятся за мимолётным счастьем, забывая о его истинной сути. Он видел это в судьбах других, в историях, что рассказывал ему народ, и даже в собственной жизни.
Внезапно лёгкий ветерок донёс до него запах лавра. Это напомнило ему о Дельфийском оракуле, о том, как боги говорят с людьми через тонкие намёки и символы. Он знал, что его слова и поступки оставят след в будущем, как и всё, что он делал ради блага Афин.
И он снова подумал о Крезе, решив, что его старый собеседник направился в Дельфы, зная наперёд, что это решение — пока ещё царя Лидии — роковое.
День Солона
Солон не был понят Крезом, когда они встретились в Сардах, Крез обошёлся с ним высокомерно и несправедливо, однако философа это нисколько не задело. Как бы ни был неприятен человек, а Крез — был именно таким человеком, всё же Солон чувствовал в нём потенциал для развития, он предугадал, что испытания, которые посылают боги лидийскому царю, сделают его лучше.
Солон взял табличку и вновь выцарапал на ней слова, которые уже стали его навязчивой мыслью. Его рука, хоть и дрожащая от возраста, уверенно выводила каждую букву.
Он знал: мудрость не в том, чтобы искать ответы, а в том, чтобы задавать правильные вопросы и быть готовым услышать ответ, даже если он приходит в виде шёпота ветра или щебета птиц.
Его размышления прервал голос молодого человека. Это был ученик, пришедший за советом. Солон улыбнулся и жестом пригласил его сесть рядом. «Что тревожит тебя, юноша?» — спросил он.
Так начался ещё один день философа, прославленного, как самый мудрый из семи мудрейших мужей Эллады, наполненный вопросами и ответами, которые, как он знал, когда-нибудь найдут своё место в сердцах людей, день Солона.
Мудрец и знаки богов
Когда в Сардах звенело золото, в Афинах Солон наслаждался пением жаворонка. Когда Крез смеялся, Солон угадывал его настроение по тревожному звону бубенцов, привязанных к гриве ослика, на котором старик приезжал уединиться и предаться размышлениям под сенью олив.
А если царь Лидии совершал роковую ошибку, мудрец понимал это по лёгкому трепету листьев в оливковой роще, где он находил покой.
Один и другой — были далеки друг от друга, их разделяли моря, горы и реки, но их имена были теперь связаны до скончания времён.
Странно? Да. Но Солон знал это, а Крез — нет.
Хотя и в жизни Креза Солон занял особо важное место.
Когда пришла весть, что царь Лидии отправил послов в Дельфы, философ закрыл глаза и тихо произнёс:
— Он ищет не истину. Он ищет оправдание своему страху.
Перед его мысленным взором встал дворец в Сардах: запах сандала и мирры, привезённые караванами из Финикии и Южной Аравии, золото, переливающееся крупными драгоценными камнями, словно поток струящийся по мозаичному полу беломраморного дворца, подобно бороде Посейдона, рассекающей морскую пену судьбы.
И глаза Креза — гордые, но пустые, как кувшин без воды.
«Он не слушал меня, — думал Солон. — Он слышал лишь эхо собственного имени. Бедный Крез!»
Золотая клетка Креза
Между тем, Крез не мог уснуть в своём золотом дворце в Сардах.
Уже неделю он метался в постели, как пленник в золотой клетке. Каждую ночь его настигал один и тот же сон: он стоит на площади Агоры, его окружают статуи богов, храмы и лавки купцов, но город пуст.
Ни единой дши. Только ветер гонит по улицам золотой песок, как пепел от пожаров. Он зовёт слуг, созывает воинов, просто горожан, хоть кого-то — никто не отвечает. Он бежит к своему дворцу — золотые двери с барельефами батальных сцен, великих побед лидийских царей над врагами, сцен охоты на леопардов и горных львов, — распахнуты настежь, но внутри — только голос Солона Афинского, повторяющее: «Ты ещё не умер, поэтому никто не может сказать, счастлив ли ты».
Крез просыпался в поту на своей огромной кровати под балдахином, распахнутые окна в сад — не давали прохлады; царь сжимал кулаки, будто пытался удержать то, что уже ускользнуло.
«Это Солон, — думал он. — Он внёс сомнение в мою душу, как яд в вино».
Но ведь Солон ушёл из Сард много лет назад!
Почему же его слова не ушли вместе с ним?
Почему они остались — как заноза в сердце?
Руки над котлом
На рассвете Крез приказал принести черепаху и ягнёнка.
Не потому что хотел испытать Пифию в Дельфах.
А потому что хотел доказать себе: боги говорят со мной — не с Пифией.
Не с Пифией, и тем более, не со стариком из Афин, мешающем ему спать и спокойно наслаждаться заслуженной роскошью.
Крещ стоял у котла, его руки дрожали — не от страха, а от злости на самого себя.
«Почему я сомневаюсь? Разве я не царь? Разве я не родился тридцатым царём Лидийского царства в золотой колыбели, разве я не ношу золотую корону, которая стоит столько же, сколько огромный город со всем содержимым? Разве золото, расплавленное в котле моего сердца, не течёт по моим венам, как кровь?»
Черепаха — медлительная, древняя, как время.
Ягнёнок — чистый, безгрешный, как надежда.
Он бросил их в один котёл — не как пищу, а как вызов богам, поскольку чувствовал себя их ровней.
Боги запрещали варить в одной воде столь разных животных.
Тем интересней бросить вызов богам!
Пар поднимался над котлом, как испарения над жерлом вулкана, — густой, белый, как забвение, зыбкий, как жизнь.
И в этом паре Крез увидел лицо Солона. Седую бороду мудреца, его умные и добрые глаза.
Философ смотрел на Креза с печалью и состраданием.
Царь Лидии отшатнулся от котла.
«Это не пророчество, — прошептал он. — Это суд».
Пифия Лисандра
В Дельфах пахло не лавром, а страхом.
Пифия, дочь кузнеца по имени Лисандра, не хотела быть жрицей. Её выбрали — не за мудрость, а за голос, чистый, как горный ручей.
Но теперь этот голос рвал изнутри её горло.
Когда лидийцы, посланные в Дельфы Крезом, задали вопрос, что будет, если царь начнёт войну с набирающей силу Персией, которой правил молодой царь Кир, она почувствовала, как земля под ней дрожит, как будто сам Аполлон заглянул в расщелину, из которой валил сернистый пар; вдыхание этих испарений вводило Лисандру в транс, и она в священном безумии выкрикивала слова глухих пророчеств, сообщаемых ей богами.
Сейчас из груди Пифии вырвалась фраза — не её, а самого Аполлона:
Железо в руках, но мясо в котле.
Черепаха без панциря, ягнёнок без матери.
Царь варит будущее, но ест прошлое.
И в котле том — не еда, а прах.
Она упала без сил на каменный пол святилища.
Слёзы катились по её щекам.
Она видела, как Крез падает с трона, как горят Сарды, как Крез стоит над занимающимся костром, как огненные языки лижут его золотые сандалии с пурпурными подошвами, как царь выкрикивает имя мудреца.
А другой царь, победитель, смотрит на царя побеждённого.
Она видела — и не могла предотвратить.
Потому что боги не дают ответов. Они ставят перед людьми зеркала, в которых отражаются и сами люди, и те, кто прошёл через их жизненный путь, оставив в глине жизни свои отпечатки.
Еле слышно Лисандра прошептала:
Перейдя через реку Галис, напав на владыку Востока, царь Лидии могучее царство разрушит... Боги всегда благоволят смелым достойным мужам...
Однако эти слова Лисандры были так тихи, что посланники Креза на этот раз её не услышали.
Дельфы и странники
Звонкий голос Лисандры доходил сразу к сердцу вопрошающих у Дельфийского оракула, а были среди них чаще всего богатые купцы, спрашивающие Пифию о грядущих барышах.
Они отправлялись с караванами или флотилией торговых судов во всё края Ойкумены, до столбов Геракла на Западе, куда когда-то раз забрёл великий герой и полубог, и похитил коров великана Гериона, куда Посейдон гнал волны из мирового океана и разбивал их об огромную скалу на краю вселенной.
Иногда купцы отправлялись на Восток, в Индию, к берегам священных рек Инд и Ганг, где в густых зарослях причудливых деревьев бегают похожие на людей, корчащие рожи маленькие животные, а смуглые, почти чёрные люди, — играют на флейтах, и им подчиняются священные змеи, родившиеся от слизи убитой Персеем Медузы Горгоны.
Мудрецы живут там сотни лет, проводя время в пещерах в позе лотоса в настолько глубоком сне, что он похож на смерть. Говорят, из этих мест пришёл бог веселья и виноделия Дионис, поэтому сам олимпиец, и его почитатели порой так безумны.
На Севере корабли купцов достигали далёких островов, богатых оловом и серебром, открытых финикийцами. Ими правил сын Посейдона — великан Альбион; туда, к белым, ослепительно сверкающим на солнце скалам из мела, пристал сын троянского царевича Энея — Брит, поэтому некоторые называли эти острова Британией.
На Юге караваны торговцев, проходя все пороги Нила, достигали огромных синих озёр, чья вода сливалась с небесной высью. Чаши этих озёр были покрыты розовыми облаками, спустившимися с небес, и эти облака превратились в удивительных птиц фламинго.
Купцы рассказывали не только о давно знакомых грекам слонах, но и похожих на водяных быков животных, страшно раскрывающих свои пасти с жёлтыми клыками; рассказывали они и о других животных с одним рогом на морде, покрытых бронёй, немедленно нападающих на всё, что движется, и их боятся даже слоны.
Оранжевые, покрытые черными пятнами создания с головами верблюда с рожками, с длинными шеями, — могут дотянуться до верхушек самых высоких деревьев, а в зарослях живут чёрные карлики, стреляющие из трубок отравленными колючками.
Отвечать купцам и слушать их рассказы — нравилось Лисандре, но она не любила визиты посланников царей и стратегов, командующих армиями, которые вопрошали у Пифии всегда об одном и том же: о кровавых битвах, о победах в них, о крови уничтоженных врагов, о купании в этой крови, о сожжённых деревнях и разрушенных городах, о вдовах и сиротах, ставших таковыми из того, что герои убили их мужей и отцов, о военных трофеях и награбленных богатствах, о воинской славе, даруемых Аресом, о восторженных криках толпы, хмельных пирах царей и полководцах на кровавых полях сражений, о пирамидах из черепов, которые они обязательно сложат, одержав победу над многочисленными врагами.
Лисандре не нравились посланники — любимцы Ареса, она служила мирному богу Аполлону, и его мирной лире.
Ей не понравились послы Креза, их вопросы, и сам Крез.
Детская обида Креза
Крез получил ответ оракула в Дельфах.
Напомним эти слова:
Железо в руках, но мясо в котле.
Черепаха без панциря, ягнёнок без матери.
Царь варит будущее, но ест прошлое.
И в котле том — не еда, а прах.
Крез не смеялся, он понял, что его трюк с ягнёнком и черепахой, сваренными в одном котле, — не удался, и что боги поняли, что он хочет их провести; и что боги готовят ему страшную участь.
Он заплакал — впервые с тех пор, как его старший брат Панталеонт отобрал его игрушку — золотого морского конька с сапфирами, вставленными в глаза морского создания.
Шли годы, умер их отец, царь Алиатт, оба брата, Крез и Панталеон — начали волей отца править вместе Лидийским царством.
Однако двух царей не бывает, и Крез убил своего старшего брата.
Крез вспомнил, как стоял над мёртвым телом брата, убитого по его приказу; хитон Панталеона был залит кровью, а на поясе мёртвого тела — был тот самый золотой морской конёк...
Убил ли Крез единоутробного брата по отцу из-за власти, из-за страха за свою собственную жизнь, опасаясь, что Панталеон — убьёт его сам; или он мстил брату за детскую обиду, за отобранную более сильным мальчиком игрушку?
Крез не мог ответить себе на этот вопрос. Но до сих пор носил золотого морского конька на своей шее, на золотой цепочке.
Лев из золота
В словах Пифии словах он узнал себя и свою судьбу.
Не царя, а ребёнка, который боится, что его оставят одного, как оставил их с братом отец Аллиат; как ребёнка, лишённого братом любимой игрушки; как братоубийца.
Он приказал отлить льва из чистого золота, вставив в его глаза самые большие в мире сапфиры, поставив его на постамент из золотых кирпичей, — не как дар Пифии, а как выкуп за роковое слово.
«Заберите моё богатство, — думал он, — но оставьте мне иллюзию».
Иллюзию — чего? Собственного могущества, безопасности, высокомерной уверенности в собственном превосходстве над всеми, почти богоподобности?
Этого Крез не знал.
Он отправил золотого льва в Дельфы.
И задал главный вопрос Пифии, а по сути — перевоплощённой в жрицу Аполлона земную женщину, дочери кузнеца Лисандре :
— Если я пойду войной на Кира, одержу ли победу?
И послы царя пришли в Дельфы и обратились к Лисандре во второй раз.
Ответ был тот же самый. На этот раз Лисандру слуги царя услышали:
Если ты пойдёшь войной на Кира, великий царь,
ты сокрушишь великое царство.
Лисандра уже произносила подобное, она помнила пророчество богов, свои слова, продиктованные ей Аполлоном, которые не расслышали послы Креза.
Она не даже не стала вдыхать испарения серы, чтобы достигнуть священного экстаза. Просто повторила пророчество своими словами.
А звучало оно так:
Перейдя через реку Галис, напав на владыку Востока, царь Лидии могучее царство разрушит... Боги всегда благоволят смелым достойным мужам...
Кир Ахеменид, и чудовищная шутка его дяди
Галис был приграничной рекой между Лидией и Персией.
Приёмный сын пастуха Кир, возглавивший восстание персов против мидян, сокрушил в гражданской войне своего дядю, царя Мидии Астиага.
Дочери Астиага, Мандане, родившего смышлёного мальчика Кира, предсказали, что её сын свергнет дядю и захватит власть сначала над Мидией, а потом и над всей Азией.
Астиаг приказал убить племянника, но его сановник Гарпаг пожалел ребёнка, сохранил ему жизнь, и отдал его на воспитание в семью простого пастуха...
За этот дерзкий поступок спустя годы Астиаг жестоко наказал Гарпага, его месть было поистине чудовищна. Он пригласил Гарпага на пир, и заставил его съесть мясо убитого сына своего сатрапа.
Искусные царские повара приготовили мясо младенца так, что жаркое напоминало мясо ягнёнка. Когда Гарпаг, удивившийся странному, но приятному вкусу, начал хвалить царское блюдо, Астиаг показал ему голову ребёнка и смеясь, рассказал правду.
Сначала Гарпаг хотел убить царя тут же на пиру, заколов его столовым ножом. Но в таком случае, его неминуемо прикончили бы царские телохранители, и он не успел бы воткнуть нож в сердце чудовища.
Затем Гарпаг решил убить себя на глазах царя. Но и тогда — месть бы не состоялась.
Непонятно, где Гарпаг нашёл в себе силы поклониться царю, уйти с царского пира и цел десять лет притворяться, что он не переполнен ненавистью к монстру с царской короной на голове?
Видимо, боги дали ему силу. Месть — блюдо, которое подаётся холодным.
Через десять лет персы восстали против мидян, избрали своим вождём Кира, Гарпаг — тут дже перешёл на сторону персов, и отомстил Астиагу...
Как? Ещё более жестоко.
Что может быть более жестоким, чем убить ребёнка и заставить обманом отца съесть его мясо?
Может. Но мы не будем про говорить про это, поскольку месть Гарпага хоть и справедлива, но кажется перешедшей грань всяческого понимания.
Такие уж были те времена...
Зачем тебе Персия, царь?
Пророчество сбылось. Кир стал царём, и теперь два могучих царства: Лидию и Персию — разделяла горная река Галис.
Война между персами и лидийцами была лишь вопросом времени, и Крез решил ударить первым.
Нужны ли ему были персидские земли? Нет. Его собственное царство было богатым без меры, он купался в золоте, Креза не тянуло на войны и битвы.
Хотел ли он опровергнуть слова Солона, доказать ему, что боги любят его, или он, желая сокрушить державу Кира Ахеменида, руководствовался тем же, когда решил убить брата Панталеона, вернув себе игрушку, золотого конька?
Мало ли было золотых игрушек у него, куда более ценных?
Мало ли было у Креза золота, чтобы забыть слова Солона раз и навсегда?
Так боги жестоко шутят со смертными, и прежде всего — смеются они над царями, которые думают, что они ровня богам.
Крез усмехнулся, когда спустя несколько недели его послы сообщили ему волю богов.
«Персия! — воскликнул он. — Я сокрушу Персию! И этого дерзкого выскочку царя Кира!»
Могучее царство разрушишь...
Крез услышал то, что хотел услышать. Он был уверен, что могучее царство, которое он разрушит, это огромная уже к тому времени Персидская держава.
Он даже в мыслях не допустил, что он разрушит собственное царство, разрушит Лидию.
Но в ту же секунду — тихий голос внутри задал ему вопрос:
«А если это не Персия?»
Это был голос Солона.
Он заглушил голос философа из Афин, так некстати прозвучавший в его голове, неразбавленным вином.
Каждый день, с той поры, когда его золотой дворец в Сардах покинул обиженный им философ, — некогда утончённый в своих манерах царь Лидии напивался, впадая в безумство, заливая в свою глотку неразбавленное вино, как дикий немытый варвар.
Кошмар Солона
В ту же ночь, в Афинах, Солон вскочил со своей простой лежанки в добротном, но скромном жилище, от привидевшегося ему сна.
Ему снилось: золотой лев разваливается на части, золото превращается в пепел, а из пепла встаёт ребёнок с лицом Кира. Ребёнок протягивает руку — не к золоту, а к горстке земли.
Старик зажёг лампу.
Взял папирус.
Начал писать:
«Царь, что строит трон на песке, не винит реку в своём падении…»
Он знал: Крез уже выбрал пропасть.
Армия, купленная за золото
Лидийская армия двинулась на восток.
Конница в золочёных доспехах, пехота с бронзовыми щитами, обозы с припасами.
Всё — как полагается великому царю и воину.
Нет, Крез не был изнеженным сибаритом. В молодости он воевал. Сначала, после смерти отца — с собственным братом.
Затем — он воевал с мидянами, которые сейчас уступили власть над своим царством персам. Он покорил Эфес и Милет, греческие города на берегу Эгейского моря, захватил многие острова в море с помощью карфагенских наёмников, лучших в мире моряков, солдат моря.
Крез не был великим полководцем, но знал, что такое война, вкусил радость побед.
Другое дело, что он в последние десятилетия более наслаждался роскошью, нежели служил богу войны Аресу. А в последние годы, после визита Солона, — беспробудно пил.
Из всех богов лишь Дионис был доволен Крезом. Остальные боги его либо презирали, либо над ним потешались.
Когда правишь долго и безмятежно, хочется вкусить сладкие плоды уже одержанных побед, но неизбежно впадаешь в ничтожество.
Войско Креза было отлично обучено, многочисленно и сильно.
Основу армии Креза составляли наёмники из Спарты и Аргоса, пунийцы и этруски, ионийцы и беотийцы. Отборные войска были наняты на бесконечное богатство из царских сокровищниц.
Но всё это была презираемая лидийцами пехота. А лидийская знать составляла бронебойный кулак, лучшую в мире кавалерию, вооружённую длинными таранными копьями.
Красивые и знатные юноши Лидийского царства, облачённые в роскошные наряды, представляли собой элиту, сверкающую золотом. Даже сбруя их коней была позолочена, а подковы украшены алмазами вместо гвоздей. Вся эта ослепительная кавалерия, великолепные всадники, с презрением и насмешкой взирали на тяжёлых гоплитов, критских лучников, балеарских пращников и беотийских пельтастов, шагавших в пыли и грязи.
Ещё более пренебрежительно они относились к суровым варварам-кельтам и рубакам из Иллирии и Фракии, покрытых синими татуировками от ног до ушей. Эти воины были вооружены длинными изогнутыми мечами-фальками, заточенными с внутренней стороны. Их оружие с лёгкостью отрубало хобот боевого слона, конечности пехотинцев или всадника — от шлема до седла.
В этом был их особый варварский шик.
Варвары обожествляли коней, и никогда не вредили этим благородным животным. Они убивали лишь всадников. Их страшные мечи разрубали кавалеристов до седла, но лишь скользили кромкой лезвия по коже животных, любовно лаская любимцев бога войны.
Среди них были скифы, которые также, как греки, почитали Ареса. А он обожал лошадей.
Каждый сотый пленник — приносился в жертву Аресу. Кровь сливали в священный кувшин и поливали землю вокруг меча. Отрубленную правую руку жертву и голову жертвы оставляли лежать возле алтаря, как позже уверял Геродот.
Скифы обивали сёдла своих коней содранных с врага кожей. Они пили кровь животных, но никогда не убивали их.
Конная знать — презирала пехоту, и та отвечала кавалерии глухой ненавистью.
Это конечно не способствовало сплочённости и боеспособности армии Лидии.
Единственный патриот Лидии, Адраст
Крез впервые заметил:
— его солдаты не смотрят ему в глаза;
— его офицеры говорят за спиной, обсуждая его приказы;
— даже кони фыркают, когда он проезжает.
Он купил их за золото.
Но не купил их доверие.
Юноша Адраст, знаменосец, нёс знамя Лидии.
На полотнище из китайского шёлка, купленного на шумных базарах Индии, был изображён золотой лев.
Но ночью, в палатке, Адраст плакал, потому что во сне лев на знамени отвернулся от него.
«Что, если боги уже покинули нас?», — думал любящий родину, как собственную мать, лидиец.
На следующий день солнце поднялось над горизонтом, окрашивая лагерь в золотистый свет. Адраст стоял у края лагеря, сжимая древко знамени, и смотрел вдаль, где начиналась бесконечная степь. Мысли о сне не покидали его, сердце сжималось от тревоги.
«Может, это просто игра разума? Или предупреждение?» — размышлял он, глядя на изображение льва, который теперь, при дневном свете, казался таким же величественным и непоколебимым, как всегда.
Внезапно к нему подошёл старший воин, седовласый командир, чьё лицо было покрыто шрамами многих битв. Он положил руку на плечо Адраста и тихо произнёс:
— Молодой знаменосец, ты носишь не просто ткань на палке, а символ нашей силы и веры. Лев на знамени — это не только боги, это мы с тобой, каждый воин, каждая капля крови, проливаемая за Лидию. Помни об этом.
Слова командира отозвались в сердце Адраста. Он выпрямил спину, сжал древко крепче и почувствовал, как его тревога начинает отступать. Лев на знамени вновь смотрел прямо вперёд, как будто подтверждая: надежда ещё жива, и боги не оставили их.
Но всего этого было так мало...
Крез не знал всего этого, он был уверен в своей победе над армией Кира.
Золотые оковы — крепче железных
В лагере персов царила тишина.
Кир не пировал. Не произносил торжественных речей. Не клялся в победе.
Он слушал.
Он слушал ветер, который приносил запах лидийского ладана.
Он слушал старого воина,того самого военного вождя побежденного Киром своего дяди Астиага Мидийского, слушал Гарпага, который сказал ему:
— Крез богат, но пуст, царь. Он воюет не за родину, а за свою гордыню. А армия Креза воюет за золото.
Кир кивнул.
Он знал: богатство — это не сила. Это оковы.
А оковы из золота — крепче железных.
Когда-то он вместе с Гарпагом, который, вопреки приказу царя Мидии, не стал убивать царевича, а отдал его на воспитание простому пастуху и затем перешёл на сторону восставших персов, вошёл в Экбатаны — столицу мидян. Его поразило, как легко этот блистательный город процветающего царства, вероятно, похожий на Сарды, пал перед ними.
Экбатаны могли бы выдерживать осаду десятилетиями: их погреба были заполнены припасами, а в самом городе били чистые ручьи, избавляя жителей от жажды и голода.
Столицу, окружённую мощными двойными стенами, защищал гарнизон царской гвардии — куда более опытной и боеспособной, чем ополченцы Кира, состоявшие из бывших охотников и пастухов. Однако Кир захватил Экбатаны с такой же лёгкостью, как медведь сбивает лапой пчелиный улей с платана.
Когда разведчики доложили, что армия Креза приближается, Кир не отдал приказа об атаке, как многие ожидали.
Он приказал отступить в узкую долину у реки.
И выставить в авангард верблюдов.
«Пусть Крез поймёт: мир не подвластен его логике и спеси», — подумал Кир.
Битва, в которой золото проиграло уму
Решающая битва между двумя царями началась.
Сначала всё шло, как и планировал Крез: его блестящая, великолепная по боевым качествам конница опрокинула персидских лучников, наёмная пехота врубилась в центр персов, и лидийский царь уже поднял кубок за такую близкую, неминуемую победу.
Он уже видел себя в Сузах, Пасаргадах, Экбатанах, Персеполе, Сардах — в городах Персидской державы.
Победе помешали... верблюды.
Животные, пахнущие пустыней, чуждые для чуткого обоняния лошадей.
Лошади боялись кораблей пустыни. Им ненавистен был их запах.
Блестящая кавалерия Креза внезапно повернула назад и начала давить пехоту.
Лидийская кавалерия врезалась в наёмную пехоту греков, топча копытами обезумевших от страха лошадей.
Пешие наёмники решили, что Крез их предал, и решил перебить их всех, чтобы не платить обещанного золота. Гоплиты начали бить мечами под брюхо лошадей и добивать упавших всадников.
В то же время варвары: кельты, фракийцы и иллирийцы, а особенно скифы, увидя, как греки убивают обожествляемых ими животных, учинили кровавую резню гоплитов, лучников и пельтастов.
Их кривые мечи с внутренней заточкой со скоростью мельницы перемалывали пехоту, в разные стороны летели срубленные с одного удара головы, руки и ноги...
Воцарился хаос.
Армия Креза рассыпалась и была разбита.
Персам оставалось лишь добить уцелевших. Прославленные конные и пешие лучники Кира хладнокровно расстреливали лидийцев и наёмников Креза. Дело было сделано.
Крез обезумел от горя, от ускользнувшей, казалось бы, неминуемой победы.
С небольшим отрядом телохранителей, оруженосцев и слуг, бывший уже царь Лидии скрылся в руинах храма Артемиды.
Кто-то сказал ему, что Кир одинаково чтит как богов Персии, так и чужих богов, и что он не будет убивать человека в храме даже чужой богини, беглеца, дрожащего как лист осины, в страхе припавшего к алтарю.
Пленник и его зеркало
Креза привели к Киру
Крез не стал умолять о пощаде.
Он лишь спросил Кира:
— Почему ты не убил меня в бою?
Кир посмотрел на него — не как на врага, а как на собрата, сошедшего с пути богов.
— Потому что мёртвый не понимает, за что умер, — сказал он. — А живой может понять — за что жил. Но долго ли ты проживёшь? Да, ты проживёшь достаточно для того, чтобы понять самое главное.
Кир приказал сложить костёр и казнить Креза в огне.
Не из того, чтобы был жесток.
А для того, чтобы дать Крезу последний шанс увидеть свои ошибки.
Когда Креза подняли на помост у сложенных в его ногах, пропитанных смолой кипарисовых дров, он оглянулся.
И увидел: среди толпы — стоял старик в простом плаще, с посохом из оливы.
Он знал — это не Солон.
Но сердце бывшего царя богатейшего царства, совершив один удар, послав кровь по жилам, надолго замерло.
Крез начал задыхаться то ли из-за остановившегося в груди сердца, то ли от дыма, которым потянуло от сложенной под его ногами поленницы.
А затем — сердце сократилось, пошло и застучало часто-часто, как молоточек кузнеца, который ударяя по металлу, подсказывает подмастерью, куда ему следует опустить тяжёлый молот.
В ушах Креза раздались последовательно два голоса.
Сначала звонкий женский голос Пифии-Лисандры:
Перейдя через реку Галис, напав на владыку Востока, царь Лидии могучее царство разрушит... Боги всегда благоволят смелым достойным мужам...
Затем — звучный голос старика, Солона Афинского:
Никого нельзя назвать счастливым до его смерти, царь.
Стихи Солона
Ты, кто взирает на злато реки и на стены чертогов, —
Слушай: не внемлет века ни богатству, ни власти земной.
Всё, что сегодня блестит, обернётся рассыпанным прахом;
Гордость — как дуб, что ветрами ломается в бурю судьбы.
Скромность же — тростник у воды: он склоняется, но не погибнет,
Вечно живёт у потоков, спасаясь покорностью лет.
Знай: не богатство, а правда в груди — твой предел и твой светоч;
Судят не златом, но тем, как ты встретишь свой рок и закат.
Блеск — это тень, ускользающая при первом дыхании ночи;
Сущность — в слезе, что безмолвно упала на тёмный песок.
Истина — в страхе и в пепле, во вздохе последнем и тихом,
В паузе слов, где молчанье весомее громких речей.
Царь, что не слушал, падёт — но земля не исчезнет у него под ногами;
Мир сохранится таким же, сменив лишь рисунок теней.
Век твой — как лист на реке, что сухими ветрами гонимый,
Кружится миг — и уходит в неведомый сумрак воды.
Помни же: смерть — не конец и не пропасть за гранью дыханья;
Смерть — лишь зеркало жизни, глядящее прямо в тебя.
Ранее: