Десять лет она боялась синих чашек больше, чем проверки на работе.
Не сразу, конечно. Сначала был обычный свадебный подарок. Галина Петровна внесла его в зал торжеств так, будто не коробку несла, а судьбу молодожёнов. На вытянутых руках, серьёзная, как на собрании.
Лена тогда ещё девчонкой казалась, хотя двадцать шесть уже. На каблуках, в новом платье. Волнуется, свекровь впервые в этом статусе видит, а та ей сразу:
— Осторожно, не урони. Здесь фарфор, не ширпотреб.
Коробка тяжёлая, длинная, с золотыми завитушками. Лена думает: «Ну всё, зажили, как люди». Открывают. Внутри сервиз: тонкие чашки, блюдца с синим рисунком, тарелки глубокие и мелкие, сахарница с крышкой и молочник такой изящный, что его трогать страшно.
— Это семейная реликвия, — торжественно говорит Галина Петровна. — Я его берегла. Теперь ваша очередь.
Лена улыбается, кивает. Оркестр доигрывает очередной шлягер, гости к тостам готовятся, а у неё в голове уже полка на стене рисуется, сервиз в ряд, красиво. Ну и статус. Не то что у подружек с разрозненными кружками.
— Мам, давай потом, — шепчет Саша, — не таскай сейчас, мало ли, стукнут.
— Вот ещё, — отмахивается. — Я должна лично передать. Чтобы ты видел: я не пустыми руками, а от сердца.
Сервиз прописался у Лены в шкафу на самом видном месте. Вытирали его две недели. Лена мыла каждую чашку руками, без губки. Саше инструкцию выдала:
— Эти в микроволновку не ставь. И в посудомойку не суй. И вообще, лучше не бери.
— А пить из чего? — удивился.
— Из обычных. Это на праздник.
Праздников не то чтобы много. Новый год, пара дней рождения и тот юбилей начальницы, когда Лена решила, что неплохо бы показать себя «хозяйкой». Сервиз добавлял уверенности, как хорошие духи.
Но по-настоящему он жил, когда приезжала Галина Петровна.
Первые пару раз всё выглядело безобидно. Лена накрывала стол, доставала сервиз.
— Ой, ну вы что, — делала вид скромницы Галина Петровна. — Не надо было.
И тут же брала чашку, переворачивала.
— Целая. Молодцы. Только блюдце вот что-то… а нет, показалось.
Лена потом полдня дышать нормально не могла. Каждую чашку пересматривала ещё раз.
Годы пошли. Ребёнок родился, ипотека, работа, садики. Сервиз так и жил на верхней полке, как музейный экспонат. Приход Лены на кухню начинался с того, что она взглядом проверяла: все ли чашки на месте. Молча, автоматически.
— Ты что их как солдат считаешь? — смеялся Саша.
— Ну а ты не замечал, что твоя мама каждый раз их пересчитывает? — Лена закрывала шкаф осторожно, как сейф. — Сначала незаметно, потом уже в открытую.
Саша глазами хлопал, не верил. В его реальности мама — святая женщина, которая «столько сделала». Он в детстве тоже сервиз помнил, только ему из него никогда пить не давали.
— Мне можно было только смотреть, — рассказывал он как-то. — Мама протирает, я рядом стою, мечтаю. Настоящая красота.
Лена тогда ещё подумала, что у него этот сервиз как памятник детству. Жалко трогать.
На восьмой год семейной жизни Лена заметила, что у неё появился новый ритуал. Перед приездом свекрови она устраивала «генеральную инспекцию». Сначала полы, шкафы, полотенца. Потом главный этап: сервиз.
Саша в комнате пылесосом гудит, сын по полу машинку гоняет с рёвом мотора. Лена стоит над шкафом, хотя знает — сервиз выше, но всё равно тянет время.
— Лен, ну чего ты, — кричит Саша, — она же к ребёнку. Не на ревизию.
Лена не отвечает. Берёт одно блюдце. Второе. Чашки переставляет, чтобы рисунок был лицом вперёд. Считает в голове.
Один раз она сбилась. Чашек вроде бы десять, а у неё получилось девять. Сердце подпрыгнуло, она стала рыться, думать, куда засунула. Нашла в сушилке. Села на табурет и минут пять просто сидела. Без мыслей. Саша заходит:
— Ты что, заболела?
— Почти, — выдыхает. — Нашла.
— Кого?
— Синюю чашку.
Саша фыркает:
— Я думал, наш ребёнок уехал в чужой город и не звонит.
Ему смешно. Лене — нет.
Галина Петровна приезжает всегда одинаково: заранее звонит, уточняет, кто дома.
— Я на час, — говорит. — Я ж знаю, вы молодые, у вас дела. Мне внука увидеть.
Лена каждый раз думает, что внука там процентов тридцать от визита. Остальное — сервиз и рекомендации по жизни.
В тот день Лена уже на автомате поставила чайник, достала свой музей. Всё по отработанной схеме. Сын в комнате лего строит, Саша пообещал пораньше с работы вырваться.
Галина Петровна проходит на кухню быстро, верхнюю одежду снимает неспешно, осматривая пространство. Садится к столу.
— Ну что, как живёте. Лёша, чай будешь со мной пить? Или занят делами государственными?
Лёша прибегает, обнимается, задаёт свои бесконечные детские вопросы. Всё мило. До момента, когда Лена выставляет на стол чашки.
Сервиз в сборе, как на параде. Синие узоры переливаются. Лена даже руки вытерла ещё раз, чтобы не дай бог скользнуло.
— О, мои родные, — улыбается свекровь и тянется рукой. — Сколько лет, сколько зим. Не зря я его вам отдала.
Берёт чашку, осматривает. Блюдце поднимает к свету. На одном задерживается.
— А это что такое?
Лена понимает по интонации, что сейчас будет. Внутри всё сжимается, но в этот раз не от страха, а от усталости. Как будто этот вопрос слышит сотый раз.
— Где? — спрашивает всё-таки.
— Здесь. Видишь? Трещина. Волосок. Ты же видишь.
Трещина и правда есть. Тонкая, как нитка. Блюдце целое, но рисунок чуть треснул.
Лена помнит этот день. Это было зимой, обед на столе, сын лез куда-то, она резко дёрнула блюдце, оно легко стукнулось о край мойки. Даже не громко. Она потом полчаса разглядывала, решила, что так рисунку и положено, какая-то линия. Не придала значения.
— Ты понимаешь, — голос Галины Петровны поднимается, — это не просто блюдце. Это часть набора. Если одна часть страдает, страдает всё. Это семейная реликвия, я повторяю не первый раз.
— Бывает, — осторожно говорит Лена. — Мы десять лет им иногда пользуемся. Не в шкаф же его замуровывать.
— А надо было, — свекровь стучит пальцем по фарфору. — Ты не представляешь, сколько он стоит. И вообще, к вещам относятся так же, как к людям. Если вещь не берегут, и людей потом не берегут.
Лене в этот момент вдруг становится очень тихо внутри. Как будто выключили звук. Она слышит только своё нутро, которое шепчет: «Сколько ещё это можно».
— Я же его берегла. Столько лет. Потом вам, в добрые руки, — Галина Петровна продолжает. — А тут трещина. А завтра чашка где-нибудь пропадёт. Скажете — ребёнок. Потом тарелка разбилась. Всё рассыплется.
— Мам, ну Лена старается, — не очень уверенно вставляет Саша, появляясь на пороге кухни: он уже чувствует, что что-то не то.
Лёша притих в комнате, прислушивается.
Лена смотрит на блюдце, на синюю линию. Вдруг вспоминает, как в день свадьбы держала коробку неуверенными руками, а свекровь сверху командовала. Вспоминает все «а где у вас салфетки», «а почему полотенце мокрое», «ребёнка одели не так».
И понимает, что трещина вообще не в блюдце.
— Я же вас не ругаю, — голос свекрови приобретает официальный тон. — Я просто говорю. Обидно. Сердце болит. Я вкладывала душу.
Лена встаёт, молча идёт к шкафу. Достаёт пустую коробку, ту самую свадебную. Она у неё всё время хранилась, «на всякий случай», хоть Саша и говорил: выбрось.
Достаёт аккуратно, ставит на стол, открывает. Галина Петровна замолкает, следит глазами.
— Ты чего делаешь? — голос ниже.
Лена берёт по очереди чашки, блюдца, тарелки. Складывает в коробку. Никуда не спешит. Не театрально, а как будто давно решила. Шорох картона, лёгкий звон фарфора, запах старой упаковочной бумаги. Лёша притих на пороге. Саша стоит рядом, молчит.
— Лена. Ты что, — свекровь поднимается. — Не надо так. Я же просто заметила.
— Мам, спокойнее, — пробует мягко Лена, и сама удивляется, как ровно звучит голос. — Вы столько лет переживаете за этот сервиз. Я устала, если честно, переживать вместе с вами. Заберите его, пожалуйста. Пусть он живёт у того, кто его по-настоящему ценит.
Слово «по-настоящему» повисает в воздухе.
— Ты отказываешься от подарка? — поражённо спрашивает Галина Петровна. — Ты понимаешь, что говоришь?
— Это был не подарок, — Лена закрывает коробку и подвигает её ближе к свекрови. — Это был поводок.
Галина Петровна сначала даже не находит ответ. Смотрит на коробку так, как раньше смотрела на тот самый сервиз. В её голове явно ломается привычная картинка. Взгляд бегает от Лены к двери, от двери к шкафу.
— Я хотела как лучше, — говорит тише. — Чтобы у вас было всё, как у людей. Я же старалась.
Лена слышит это «как лучше» уже не первый раз. Обычно в ответ она кивает, оправдывается, спешит сгладить. Сегодня почему-то не получается.
— А получилось как получилось, — говорит. — Вы же его любите, этот сервиз. Прямо как ещё одного ребёнка. Заберите домой.
— А я тогда кто, по-твоему? — свекровь выпрямляется. — Тоже поводок? Ты мне что сейчас в лицо говоришь?
Саша делает шаг вперёд.
— Мам, — тяжело выдыхает, — ты правда каждый раз приезжаешь и проверяешь этот сервиз.
— Я? Проверяю? — она обижается. — Я просто смотрю, в каком он состоянии. Я за него отвечаю.
— Отвечает тот, у кого он дома, — спокойно говорит Саша. — Сегодня Лена права. Забери, пожалуйста. Если тебе так спокойнее.
— То есть ты на её стороне? — голос свекрови дрожит. — Сын против матери.
— Я на своей стороне, — Саша вдруг говорит фразу, которую от него никто не ждал. — Мне тоже надоело жить с ощущением, что дома музей, а не квартира. Я сына своего боюсь за стол посадить, чтобы ничего не задел.
Лёша тихо из-за двери:
— Пап, я аккуратный.
Саша улыбается ему.
— Ты самый аккуратный. Просто вещей меньше бояться надо, чем людей.
Галина Петровна смотрит на сына как на чужого. Потом на внука. Потом снова на коробку.
— Значит, так, да, — произносит медленно. — Ладно. Раз вы считаете, что я всех держу на коротком поводке, я заберу свою «верёвку». Но не надо потом говорить, что я вам ничего не дарила.
— Мам, ты много чего нам дарила, — мягче говорит Саша. — Не всё же через сервиз измеряется.
Он подходит к столу, берёт коробку.
— Я помогу донести до машины.
От этого она чуть сдаёт. Позволяет ему взять. Берёт сумку, одевается молча.
На пороге оборачивается к Лене:
— Ты ко мне когда придёшь, я тебе чай налью. Но из этих чашек ты пить не будешь.
— И слава богу, — улыбается Лена неожиданно для себя. — Я из своих попью.
Галина Петровна хмыкает, ничего не отвечает и выходит.
Дверь закрывается. В квартире наступает странная тишина. Не напряжённая, а пустая, как после громкого концерта, когда уши чуть звенят.
Лёша первым нарушает.
— Мама, а что такое поводок?
Лена садится на табурет. Смеётся. Нервы скачут где-то посередине, но смех выходит самый обычный.
— Это когда вроде как подарок, а радости мало. Одни обязанности.
— Как дневник по чтению, — серьёзно кивает Лёша.
Саша из прихожей:
— Смотри, наследник. Сравнил.
Заходит на кухню без коробки. Руки пустые.
— Отнёс? — спрашивает Лена.
— Отнёс. Машину не царапнул, сервиз не уронил, маму тоже, считай, целой оставил, — хмыкает. — Герой, а не сын.
— Она сильно обиделась? — Лена внимательнее смотрит.
— Обиделась. Но хотя бы честно. У неё всё по-честному: если ей больно — пусть весь мир узнает. — Он садится напротив. — Ты сегодня смелая.
— Я сегодня просто устала бояться блюдец, — пожимает плечами Лена. — Представляешь, утром чашку мыла, и меня накрыло. Я поняла, что у меня дома живёт вещь, которую я боюсь больше, чем проверку на работе.
Саша задумчиво:
— А я всегда думал, что это красиво. Что у нормальных людей так: реликвия, сервиз, всё по полочкам. И как-то не замечал, что ты этим платишь.
— Ты тоже им не пользовался, — напоминает Лена. — Только при гостях.
— Потому что мама в голове, видимо, стояла с надписью «руками не трогать», — честно говорит он. — Интересно, что она с ним будет делать.
— Не знаю, — отвечает Лена. — Её дело. Может, будет протирать по вечерам и вспоминать, как мы его «не берегли».
— Или спрячется за него, как раньше, — добавляет Саша. — Она через вещи любит разговаривать. Привычка.
Он встаёт, открывает шкаф. Смотрит на полки. Там пустое место, где стоял сервиз. Стекло без рисунков, пустота.
— Вот это да, — удивляется. — У нас теперь дыра во вселенной.
— Заполним, — пожимает плечами Лена. — Но чем-нибудь попроще.
Через два дня Лена заходит в «Фикс Прайс» по дороге с работы. Никакого особого плана. Просто нужны губки, мешки для мусора, всякая мелочь.
И вдруг взгляд цепляется за стеллаж с посудой. Самые обычные тарелки, белые, с едва заметной серой каёмкой. Кружки с надписями «Лучшее утро» и «Не буди во мне тигра». Что-то совсем простое, доступное.
Она берёт в руки одну, переворачивает. Никаких особых клейм, год выпуска обычный. Цена — копейки. Ставишь такую дома и не боишься.
«А чего мне, — думает. — Я что, хуже тарелки».
Набирает в корзину. Четыре тарелки глубоких, четыре мелких, пару кружек. Оставляет одну с надписью «Ну почти королева» просто потому, что понравилась. Продавщица на кассе улыбается:
— О, сервиз обновляете?
Лена хмыкает.
— Можно и так сказать. Повседневный.
Новый набор — если это можно так назвать — приживается дома быстро. Лёша расставляет тарелки сам.
— Это моя, — говорит уверенно, выбирая с маленьким рисунком кота. — Я её буду всегда брать.
— А если разобьёшь? — автоматически спрашивает Лена и сама себя ловит на этом.
— Купим другую, — пожимает плечами Лёша. — Тут же много.
Саша с кухни смеётся:
— Золотые слова. Я всегда говорил: посуда должна знать своё место, а не мы — её.
Вечером Лена впервые за долгое время наливает себе чай в кружку, которая стоит как булка хлеба. Сидит на кухне. Ничего особенного. Стол как стол.
В голове неожиданно всплывает картинка: Галина Петровна у себя дома, в своей квартире, наверняка уже переставляет тот самый сервиз на полку. Разговаривает с ним, как со старым знакомым. Может быть, ругает, может, жалеет. Лена не злится. Есть ощущение, что каждый сейчас занят своим делом.
Саша моет тарелки после ужина, нарочно громче, чем обычно.
— Ты что делаешь? — смеётся Лена. — Не жалко?
— Проверяю нашу нервную систему на прочность, — отвечает он. — Смотри, звенит — и живёт.
Лёша подхватывает:
— Пап, а если я чашку уроню?
— Поднимешь, — отвечает Саша. — Если совсем вдребезги — выкинем.
— И никто ругаться не будет? — уточняет.
Лена вмешивается:
— Ругаться будем, если вы друг друга уроните. А чашки… они для чая.
Её голос звучит спокойно, без надрыва. Просто констатация. Как будто в квартире что-то повернулось в другую сторону, и старые правила перестали работать.
Саша поднимает на неё взгляд.
— Ты знаешь, я думал, что мама сегодня нас вычеркнет из жизни за этот сервиз, — спокойно говорит он. — А потом понял: если отношения держатся на фарфоре, это не отношения.
— Ты серьёзно сейчас или красиво говоришь? — улыбается Лена.
— Как получится, — отвечает. — Но это приятно. Знаешь, как в детстве: когда тебе подарок дарят и разрешают им пользоваться, а не ставят на полку «на потом».
Лена кивает. В памяти всплывают все те годы, когда она жила «как у людей». С сервизом «на праздник», с «надо уважить», с «мама лучше знает». И как этот фарфор тихо стоял в шкафу, словно напоминание, что нельзя расслабляться.
Она смотрит на белую тарелку из «Фикс Прайса» и понимает, что расслабляется прямо сейчас. Не понемногу. Сразу. Потому что ничего страшного не происходит.
— Саш, — говорит. — Представляешь, десять лет я жила с мыслью: а вдруг она приедет и чего-нибудь не найдёт.
— Ну, теперь она приедет и точно ничего не найдёт, — ухмыляется Саша. — Вопрос закрыт.
Лена смеётся. Не потому, что шутка смешная. Потому что это, кажется, самый честный итог всех этих «семейных реликвий».
Где-то в коридоре тихо стукает дверца шкафа. Там, на верхней полке, теперь пустое место. Лена к нему привыкает. Как к пустому стулу после шумного гостя. Вроде бы сначала непривычно, а потом дышать легче.
Она берёт кружку с надписью «Ну почти королева», делает глоток и вдруг думает: «Ну и ладно. Мне и так нормально».