Воздух в горах был таким чистым, что им можно было порезаться. Или это просто у меня внутри все натянулось до предела? Вокруг — двенадцать женщин в безупречных белых костюмах для йоги, и я, Диана Раневская, в своем любимом растянутом худи, чувствующая себя здесь как сорняк на альпийской горке.
В центре круга полыхало пламя. Высокое, прожорливое.
— Вы пришли сюда, чтобы переродиться! — голос Илоны, нашего коуча-суперженщины с кубиками пресса вместо души, разносился над поляной. — Прошлое — это балласт. Ваша привязанность к боли — это кандалы. Пока вы держитесь за свои детские обиды, вы — жертвы. Хотите быть сильными? Сожгите свою слабость!
Она эффектно бросила в костер какую-то записную книжку. Толпа выдохнула.
Настала моя очередь. В руках я сжимала старую, пожелтевшую фотографию с заломанными углами. На ней — лето, мне семь, и папа держит меня за руку. Это было за месяц до того, как он ушел, и за год до того, как мама начала «воспитывать во мне характер» с помощью ледяного молчания и бесконечных упреков. Это единственное доказательство того, что когда-то я была любима просто так. Не за достижения. Не за силу. Просто потому что я есть.
— Диана, мы ждем, — Илона подошла ко мне вплотную. От нее пахло дорогим парфюмом и пугающей уверенностью в собственной правоте. — Что это? Фотография из детства? Выбрось. Это всего лишь кусок бумаги, который тянет тебя на дно.
— Я не могу, — мой голос предательски дрогнул. — Это единственное фото с отцом.
Илона картинно вздохнула, обернувшись к остальным девчонкам, мол, посмотрите на этот запущенный случай.
— Ты никогда не станешь сильной, если будешь жалеть себя! — отчеканила она, глядя мне прямо в зрачки. — Ты цепляешься за мертвое прошлое, Диана. Ты выбираешь быть слабой. Дай сюда.
Она протянула руку, чтобы выхватить фото. В этот момент внутри меня что-то коротнуло. Знаете, этот звук, когда рвется струна? Только это была не струна, а мой многолетний предохранитель.
— Не трогай, — сказала я тихо.
— Что? — она вскинула идеально выщипанную бровь.
— Я сказала: убери от меня свои руки, Илона.
Я сделала шаг назад от костра, прижимая снимок к груди так сильно, что острые края впились в ладонь. Илона замерла. Она привыкла к послушанию. Она продавала нам «силу», которая на деле была просто анестезией.
— Сила — это не про то, чтобы забыть, как тебя предавали, — я почувствовала, как по щеке ползет злая, горячая слеза. — Сила — это помнить все и при этом не сдохнуть. А ты предлагаешь нам просто стать роботами.
— Ты срываешь практику, — прошипела она, теряя свой «просветленный» вид. — Ты либо в круге, либо уходишь вон. Без возврата денег и без права на второй шанс. Выбирай: твоя жалость к себе или твое будущее?
Я посмотрела на пламя, потом на женщин, которые смотрели на меня с ужасом и... завистью.
Я развернулась и пошла прочь от костра. Спиной я чувствовала их взгляды — липкие, испуганные, жадные. Шла по темной тропе к своему домику, едва сдерживая желание сорваться на бег. Гравий хрустел под кроссовками так громко, будто я ломала кости собственной трусости.
В комнате я за полторы минуты скинула вещи в чемодан. Сердце колотилось где-то в горле. В голове набатом стучало: «Ты никогда не станешь сильной...». Да пошла ты, Илона, со своей стерильной силой.
Я уже вышла на крыльцо, когда из тени соседнего коттеджа отделился силуэт. Я вздрогнула.
— Диана, подожди!
Это была Марина. «Миссис Совершенство» этого заезда. Жена какого-то нефтяного магната, всегда с безупречной укладкой даже на утренней медитации. Сейчас ее волосы были растрепаны, а на лице — жирные пятна от туши.
— Ты с ума сошла? — прошептала она, оглядываясь. — Она же тебя уничтожит. Ты не понимаешь, у Илоны связи, она... она не просто тренер.
— Марина, мне плевать. Я забираю себя и свое «прошлое» отсюда. И тебе советую.
Марина вдруг схватила меня за локоть. Ее пальцы дрожали.
— Я не могу. Диана, она записывает наши «сессии по раскрытию». Те, что индивидуальные. Где мы должны были «выпустить демонов».
Я замерла. Внутри все похолодело.
— В смысле — записывает?
— На видео. В кабинете спрятана камера. Она сказала мне вчера, что если я решу забрать взнос или уехать раньше, то мой муж узнает... узнает все, что я рассказала о своем детстве. О том, что мой отец был... — она всхлипнула, не в силах договорить. — Он известный человек, Диана. Это разрушит его репутацию. И мою жизнь. Она называет это «страховкой от слабости». Мол, так мы будем замотивированы идти до конца.
— Это не мотивация, Марина. Это шантаж. Это уголовка.
Я посмотрела на главный корпус, где в окне второго этажа горел свет. Кабинет Илоны. Там, в маленьком черном ящике, хранились наши слезы, упакованные в компромат. Весь этот ретрит был не про освобождение. Это была ферма по выращиванию послушных жертв, которые будут платить вечно, чтобы их «грязное белье» не вывесили на флагшток.
— У нее там ноутбук, — Марина размазывала слезы по щекам. — И сейф. Она завтра уезжает в город на конференцию. Сказала, что мы должны провести день в «молчаливом покаянии».
— Знаешь что? — я почувствовала, как страх сменяется холодным, расчетливым бешенством. — Покаяния не будет. Будет обыск.
— Ты с ума сошла? Ты хочешь туда залезть?
— Нет, Марина. Мы туда залезем. Прямо сейчас. Пока они там у костра поют мантры своей «силе».
***
Замок на двери кабинета поддался на удивление легко — Илона была слишком уверена в своем превосходстве, чтобы тратиться на серьезную охрану. Марина осталась на шухере, бледная как смерть, а я скользнула внутрь.
В кабинете пахло сандалом и пафосом. Ноутбук стоял на столе, маняще поблескивая яблоком на крышке. Пароль? Ха. На стене висела огромная грамота с ее девизом: «Power-2025». Подошло с первой попытки. Банально до тошноты.
Я быстро нашла папку «Архив». Видеофайлы были подписаны фамилиями: «Марина — насилие», «Светлана — депрессия», «Ольга — долги». У меня внутри все перевернулось. Эта женщина торговала чужим адом, аккуратно рассовывая его по папкам.
Пока файлы копировались на мою флешку, я машинально дернула ящик стола. Он был заперт, но старая пилочка для ногтей и ярость — отличное комбо. Внутри лежала синяя папка. Не «духовная», а вполне себе бумажная.
Я пробежала глазами по документам и едва не рассмеялась. Наша «скала», наша «неуязвимая Илона» на самом деле была Инной Кузнецовой из Жмеринки. Три кредита в стадии дефолта, решение суда о запрете на выезд и — вишенка на торте — справка о том, что ее «диплом психолога Гарварда» куплен в переходе за пятьсот баксов.
— Диана, она идет! — прошипела в щель двери Марина.
Я выдернула флешку и захлопнула ноутбук. На крышку я положила копию ее долговой расписки и написала маркером всего пять слов.
А затем выскользнула через окно за секунду до того, как ключ повернулся в замке.
Утром на завтраке Илона не появилась. Не появилась она и на итоговой медитации. Помощница, заикаясь, объявила, что «мастеру срочно пришлось уехать по делам личного роста».
Я сидела на террасе, пила обжигающий кофе и смотрела, как женщины одна за другой пакуют чемоданы. Марина подошла ко мне, молча обняла и впервые за весь ретрит улыбнулась — по-настоящему, одними глазами.
В моем кармане лежала флешка — гарантия того, что ни одно видео никогда не увидит свет. Я знала, что Инна-Илона сейчас несется в аэропорт, понимая, что ее карточный домик рухнул.
Знаете, что я написала на той записке?
«Слабость — это врать себе, Инна».
Я посмотрела на фото папы. Он улыбался мне из 1998 года. И в этот момент я поняла: сила — это не про отсутствие боли. Это про право эту боль чувствовать. Про право не выбрасывать свое прошлое в костер только потому, что какая-то пустышка в обертке гуру назвала это балластом.
Я больше не жалела ту маленькую девочку на фото. Я ею гордилась. Она выжила, чтобы я сегодня смогла дышать полной грудью.
Настоящая сила начинается там, где ты разрешаешь себе быть уязвимой. Твои шрамы — это не признаки слабости, это карта твоих побед. И ни один человек в мире не имеет права заставлять тебя стыдиться того, что сделало тебя тобой.