Найти в Дзене
Непотопляемый Перчик

Дед из непроходимой топи

Тайга — не просто скопление деревьев и болот. Это — память которая иногда оживает. Не призраком или видением, а чем-то более осязаемым и оттого более тревожным — голосом из былого, плотью из забытой легенды. Особенно в тех местах, где карта пестрит белыми пятнами, отмеченными лишь одним словом: «болото». Такие места хранят свои истории не в книгах, а в шёпоте корявых сосен, в странных встречах и в предостережениях, которые передаются из уст в уста. Расскажу подобную историю, про одно событие, которое произошло в глухомани Вятского края, на стыке трёх районов — Верхнекамского, Омутнинского и Белохолуницкого. Ориентиром этого местам может служить нежилой ныне посёлок Ольховка на речке Чёрная Холуница. Места там на редкость дикие, сильно заболоченные, и оттого безлюдные. Осенью 1996 года мы втроём рубили там на заказ сруб для большой бани, в шестидесяти верстах от райцентра. Пристанищем нашим служила старая охотничья изба. Работа была нелегкая, и к вечеру, мы ценили тишину и покой. Сиде
Картинка сгенерирована на платформе Шедеврум
Картинка сгенерирована на платформе Шедеврум

Тайга — не просто скопление деревьев и болот. Это — память которая иногда оживает. Не призраком или видением, а чем-то более осязаемым и оттого более тревожным — голосом из былого, плотью из забытой легенды. Особенно в тех местах, где карта пестрит белыми пятнами, отмеченными лишь одним словом: «болото». Такие места хранят свои истории не в книгах, а в шёпоте корявых сосен, в странных встречах и в предостережениях, которые передаются из уст в уста.

Расскажу подобную историю, про одно событие, которое произошло в глухомани Вятского края, на стыке трёх районов — Верхнекамского, Омутнинского и Белохолуницкого. Ориентиром этого местам может служить нежилой ныне посёлок Ольховка на речке Чёрная Холуница. Места там на редкость дикие, сильно заболоченные, и оттого безлюдные. Осенью 1996 года мы втроём рубили там на заказ сруб для большой бани, в шестидесяти верстах от райцентра. Пристанищем нашим служила старая охотничья изба.

Работа была нелегкая, и к вечеру, мы ценили тишину и покой. Сидели у потрескивающей печки, варили «грибовенку» — густую похлёбку из даров леса. В избе пахло дымом, сушёной травой и смолой. Комарье, хоть и начиналась осень, не давало покоя. Говорили мало, усталость брала своё. И вдруг — шаги за дверью. Не звериные, не осторожные, а твёрдые, человеческие. Дверь скрипнула, и в сгущающиеся сумерки порога вошёл старик.

Вид его был… архаичен. Одет в посконную, домотканую рубаху и портки, заправленные в кожаные сапоги. Лицо — как корень вековой сосны, изборождённое морщинами, густая борода, глаза под густыми, седыми бровями глядели ясно и остро. Поздоровался он необычно, растягивая слова, с такими оборотами, которых в нашей речи уже лет сто как не услышишь: «Доброго здравия, люди добрые. Можно ль к вам на огонёк? Отдохнуть с дороги?»

— Да чего ж нельзя-то, дедушка, проходи, — отозвались мы, подвинувшись.

Присел он на лавку, погрелся. Разговорились. О деле нашем расспросил, о грибах, о звере. Речь его была мудрёной, но понять всё же можно было. И чем дольше он говорил, тем сильнее росло во мне недоумение. Откуда в этой абсолютной глухомани, где на сорок вёрст кругом ни одной живой души, взялся этот старик?

— Дедушка, а ты-то сам откуда? — не удержался я. — Места тут пустые, мы одни.

Старик усмехнулся, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, знающее.

— А я-то… с той стороны, — кивнул он в сторону окна, за которым уже чернела стена леса. — Со стороны голубых болот иду.

Я насторожился. Местность вокруг я знал, исходил вдоль и поперёк за годы охоты. Но «голубых»… такого названия не слыхивал.

— Не доводилось бывать на таких, — честно сказал я. — Хоть и кажется, что каждый угол здесь ведом.

— Ве-дом, говоришь? — старик хмыкнул, — Ну, знаешь и знаешь.

Весь вечер он провёл с нами, рассказывал о невиданных грибных местах, о полянах, где ягода «родится размером с кулачище», манил с собой: «Пойдём, покажу, тут ого-го какие места есть, вам и не снились». Но мы были при деле, сруб под баню рубить надо было, да и что-то внутри настораживало — слишком уж настойчиво звал он, особенно меня. На ночь остался, устроился на лежанке возле печи.

Утром его не было. Исчез бесследно. Но самое странное — дверь была заперта изнутри на крепкую щеколду, а окно — крохотное, волку не пролезть, не то что человеку. Словно он растворился в воздухе дымной избы.

Днём приехал хозяин этой избы, местный охотник, проведать нас и своё хозяйство. За обедом я, между делом, и рассказал про ночного гостя. Лицо охотника сразу стало жёстким. Он отложил ложку.

— Какой такой дед? Старый, по-старому говорящий?

— Самый что ни на есть.

— И… тебя звал с собой? — спросил он, пристально глядя на меня.

— Да, всё подбивался в лес с ним пойти.

Хозяин медленно перекрестился.

— Слушай меня, парень. Забудь дорогу в тот лес. Совсем. Не ходи. А то… не вернёшься. Или выйдешь потом… не в себе.

Мы замерли.

— Да что ты, шутишь?

— Какие шутки, — голос его стал тихим и суровым. — Этот дед… он тут давно. Не меньше полутора сотен лет народ смущает. Заманивает в свою сторону. Кто послушает — либо пропадёт навеки, либо выйдет к людям умом тронутый, бормочущий невесть что. А кто и выходит целым, так больше ни о какой охоте в тех местах и слышать не хочет. Болота те — нечистые. Голубые топи. Про них и бабки раньше страшные сказы сказывали.

Позже, уже по возвращении, я наводил справки у стариков из Кикнурского, Санчурского, Яранского районов. И везде слышал одно и то же: да, есть такой, дед-лесовик, или как его ещё — «Хозяин голубой топи». Боятся его пуще лесного огня. Ни в одном селе он никогда не жил, но «является» издревле. Никто не знает, кто он такой. Бродяга-отшельник? Или нечто иное — древний дух места, хранитель (а может, и страж) тех самых непроходимых, гибельных болот?

На охоту в те края меня потом звали. Собирался. Но в последний момент всякий раз вспоминал ясный, острый взгляд того деда и суровое, перекошенное страхом лицо хозяина избы. И отказывался. Прошло много лет, а чувство от той встречи — смесь живого любопытства и леденящего, первобытного ужаса — не угасло. Будто сам лес через того странного вестника дал понять: есть границы, которые человеку переступать не должно. И есть старики в тайге, которые старше самых древних деревьев.

Кто он был? Заблудший отшельник, сохранивший в глухомани язык и уклад предков? Или же плоть от плоти той самой легенды, дух-хранитель, «леший» в самом архаичном понимании — не вредитель, а древний хозяин, чей закон мы, пришлые, нарушили своим стуком топоров и дымом костра? Тайга не терпит суеты и чужаков. Она проверяет. Иногда — морозом и голодом. А иногда — явлением старца у порога, чей приветливый взгляд таит в себе бездонную, нечеловеческую глубину и вопрос: «А уверен ли ты, человек, что это твой лес?»

Мы фиксируем факт: встреча была. Свидетельств несколько. Объяснения в целом не разнятся. Но само существование подобных преданий, совпадающих в деталях у народов, разделённых сотнями вёрст, говорит об одном: тайга живёт по своим законам, и человек, даже самый опытный, в нём — лишь гость. И у тайги есть голос. Порой он звучит шелестом листьев, рёвом зверя. А порой — странной, забытой речью нежданного гостя, который пришёл неизвестно откуда и ушёл неизвестно куда, оставив после себя лишь ощущение, что за привычной чащей мира притаилась иная, древняя и безмолвная реальность. И она смотрит на нас.

ОЧЕНЬ рекомендую прочитать рассказы «Оборотная сторона поляны (лесная мистика)», «Выходные в гиблом месте»

Написал Евгений Павлов-Сибиряк, автор книг - Преодолевая страх, Невероятная мистика. Приобрести книги со скидкой 10 % вы можете ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ.