Пугающий рассказ по мотивам истории, которой поделилась читательница с ником Скептик. Но вначале короткое сообщение.
Друзья, до 22 декабря вывода денег с платформы не будет. Если вы хотите выразить свою благодарность за мою работу, то можно это сделать, отправив донат через красную кнопку «ПОДДЕРЖАТЬ».
А сейчас слово Скептика.
Я стала свидетелем странного и пугающего события только один раз в жизни. Летом 1965-го. Меня, городскую девочку, на пару выходных дней отправили к дальней тётке в глухую таёжную деревушку, затерянную среди лесов и болот. Это была моя первая и единственная поездка туда. Попала я туда как раз в тот самый момент, когда эта жуть произошла.
Лето 65-го выдалось знойным. Жара стояла такая, что воздух над крышами низких изб колыхался, как дрожжевое тесто, а смолистый запах хвои смешивался с тяжёлым духом нагретой земли. Мне одиннадцать, и я, в своих нарядных сандаликах, чувствовала себя чужим, любопытным зверьком в этом мире тёмных брёвен, колодцев-журавлей и бесконечного звона комаров.
В тот день тётка, женщина суровая и молчаливая, как и все местные, вынесла вердикт, от которого внутри всё съёжилось от досады:
— На озеро — ни ногой. Запрещаю.
Озеро было видно прямо за огородами, за полосой чахлого ольшаника. Вода в нём, говорили, ледяная, даже в такую духоту. У берега — по колено, но сделаешь два шага — и проваливаешься в чёрную, бездонную ямину. А ещё… Тётка, понизив голос до скрипучего шёпота, добавила, словно делая мне великое одолжение, посвящая в страшную, взрослую тайну:
— Место гиблое. Не наше. И хозяева там… не любят чужих. На дне кашу свою варят.
В одиннадцать лет в сказки уже не веришь. Вернее, не хочешь верить, особенно когда вокруг столько нового и интересного. Но запрет, произнесённый таким тоном, был крепче любой веры. Он был законом этой странной, пахнущей дымом и травой жизни. Законом, который отчаянно хотелось нарушить, едва за тёткой захлопнулась дверь в сени.
Меня послали в огород — нарвать огурцов, выдернуть морковки на ужин. Я поплёлась, ступая босыми ногами по горячей земле. Огород тёткин был на пригорке, и с него озеро открывалось как на ладони. Оно лежало внизу, овальное, тёмно-зелёное, словно огромный, затянутый ряской глаз, вставленный в лицо земли. И в этом глазу что-то происходило.
Я увидела, как два пацана, постарше меня, волокли к воде допотопную, просмолённую долблёнку. Бросили её на воду возле самого берега, прыгнули внутрь. Я присела за куст смородины, забыв про огурцы. Интересно же. Запретное всегда интересно.
Они отплыли на середину, недалеко — озеро-то невелико. Достали удочки. И началось. Клювало так, будто они опустили крючки не в воду, а в переполненный рыбой садок. Крупные рыбины — одна за другой, живой серебряный дождь, хлопающий по дну лодки. Пацаны азартно копошились, нанизывая рыбу на кукан. За десять минут наловили столько, что любой взрослый рыбак позавидовал бы.
Нарыбачившись, решили плыть к берегу. Сложили удочки, взяли вёсла. И тут началось странное.
Они упорно гребли. Их худые спины напрягались под выгоревшими рубахами. Но лодка, послушная до того, вдруг плавно, почти вежливо, развернула нос и пошла… вдоль берега. Параллельно ему. Не к суше, а мимо неё. Будто между берегом и лодкой встала невидимая, упругая стена.
Пацаны переглянулись. Я видела, как их веселье сменилось недоумением. Они рванули к противоположному берегу. Тот был чуть дальше, но казался достижимым. Та же история. Метра за три до камышей лодку плавно разворачивало и несло вдоль кромки воды. Они гребли изо всех сил, но... Бесполезно. Лодка, будто попав в невидимую круговую струю, плавно описывала овал, повторяя форму озера, но не приближаясь к спасительной тверди ни на сантиметр. Проклятый круг. Ловушка.
Они проплыли так один круг, второй. Их лица, загорелые и весёлые ещё полчаса назад, были серыми, искажёнными гримасой ужаса. Они закричали. Сначала зло, потом отчаянно, потом — умоляюще, их голоса, пронеслись над водой и долетели до меня, сидевшей с открытым ртом.
Крики услышала не только я. Тётка выскочила в огород хмурая. Я, не в силах вымолвить слово, лишь ткнула пальцем в сторону озера. Она глянула — и её лицо стало таким, каким не должно быть у взрослого, сильного человека: обездвиженным от внезапно нахлынувшего, древнего страха. Она не закричала. Она издала какой-то горловой, звериный звук и рванула с места к соседям.
Потом всё было как в замедленном, шумном, пыльном кошмаре. Тётка всполошила всю улицу. Из домов высыпали мужики, бабы, старики. Никакой паники — только сосредоточенная, молчаливая спешка, в которой читалось: «Опять. Чёрт побери, опять».
Мужики, не сговариваясь, потащили из сараев верёвки. Связали их узлами, которые, как я потом поняла, были не простыми, а «наузами» — особыми, обережными. Они опоясали озеро этой длинной верёвкой, но не по воде, а по берегу, держа её высоко, чтобы даже кончик не коснулся поверхности. Один стоял рядом с нами, другой, разматывая кольца, побежал на противоположный берег.
— Чтобы хозяин за верёвку не ухватился! — рявкнул кто-то в толпе, и это прозвучало не как метафора, а как суровая инструкция по выживанию.
Лодка с замершими в ней пацанами всё так же послушно скользила по своему проклятому кругу. Когда она поравнялась с натянутой над водой линией, пацаны впились в неё мёртвой хваткой. Уперлись ногами в борта и начали подтягиваться, отчаянно, с судорогой в каждом мускуле.
Их вытаскивали из чужой стихии. Метра за три до берега лодка, словно обидевшись, резко перевернулась вверх дном. Пацаны повисли на верёвке, и тут стало видно «течение» — то самое, что водило лодку по кругу. Вода вокруг них буквально кипела, закручиваясь в воронки, будто под ними работали какие-то невидимые, могучие винты. Их сносило, верёвка натягивалась, как струна.
Двое самых крепких мужиков, уже обвязавшись другой верёвкой за пояс (страховка на случай, если их тоже «затянет»), шагнули в воду по грудь. Лица у них были не героические, а сосредоточенно-злые, как у людей, идущих на тяжёлую и грязную работу. Они вцепились в мальчишек и, с помощью тех, кто стоял на берегу и тянул изо всех сил, выволокли их на сушу. Те были синие от холода и страха, не могли говорить, только тряслись мелкой дрожью.
Всё. Казалось бы, конец. Спасение.
Толпа зашумела, задвигалась. И тут из самой её гущи, выползла, опираясь на палку, скрюченная, почти карликовая старуха. Баба Груня. Самая древняя в деревне. Она подошла к самому краю воды, туда, где на песок выплеснулось несколько серебристых рыбин из перевернувшейся лодки, и плюнула в озеро с такой силой, на какую, казалось, её тело было не способно.
Её беззубый, шипящий шёпот прорезал весь шум:
— Хозяева-то… похлёбку свою мешают. В большой чашке. От того вода и кружит, мешается. А улов… — она ткнула палкой в сторону выброшенной рыбы, — улов они назад взяли. За такую дерзость.
Она повернулась и поплелась назад, бубня что-то себе под нос, а за ней, будто подхваченные внезапным ветром, все молча, быстро разошлись по домам. Меня тётка, не говоря ни слова, схватила за руку и почти бегом потащила с этого берега. Её пальцы впились мне в запястье больно, но по-настоящему больно стало потом — от тишины. От той тяжёлой, всеобщей тишины, которая накрыла деревню, будто саван. Никто не праздновал спасение. Его не праздновали. Его пережили. Как болезнь. Как грозу. Как нечто, что должно было случиться, потому что кто-то нарушил древний, нерукотворный закон.
На следующий день меня отправили обратно в город. Больше я в той деревне никогда не была. Но тот овальный, зелёный глаз озера, та невидимая стена в воде и шипящий шёпот Бабы Груни остались со мной навсегда. Я была там всего один раз. Одни выходные. Но этого хватило, чтобы понять: есть миры, которые существуют бок о бок с нашим, и граница между ними иногда тоньше плёнки озёрной ряски. И переступить её можно даже не по своей воле. Достаточно просто быть чересчур любопытным. Или чересчур голодным. До чужой рыбы.
ОЧЕНЬ Рекомендую ознакомиться с рассказом «Зарок или Тёмной ночью возле брода (Страшная история)».
Написал Евгений Павлов-Сибиряк, автор книг - Преодолевая страх, Невероятная мистика. Приобрести книги со скидкой вы можете -ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ. Послушайте рассказы -ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ