— Я невидимка, — сказала я своему отражению в зеркале библиотеки. — Сорок девять лет жизни, и я просто не существую для мира.
Серые волосы, которые крашу раз в полгода. Морщинки у глаз. Никакой косметики — зачем? Кто посмотрит? Я — Людмила. Библиотекарь районной библиотеки в Твери. Пятнадцать лет на одном месте. Каждый день одно и то же: книги, формуляры, тишина.
Утром встаю, кормлю кота Барсика, иду на работу. Вечером возвращаюсь, ужинаю перед телевизором, ложусь спать. Повторяю. Друзей нет — всех отпугнула занудством и вечными жалобами. Родственники разъехались, не звонят. Родители пять лет назад ушли. Сначала отец, потом мать — через восемь месяцев, словно не смогла без него.
Замужем не была. В двадцать пять влюбилась — парень выбрал подругу. Ярче я, говорил. Интереснее. После этого решила: зачем пытаться? Ушла в книги. Стала частью стеллажей — такой же пыльной и незаметной.
Сегодня пришла молодая мама с трёхлетним сыном. Спросила: «Скажите, а у вас есть детские книжки?» Я показала. Она улыбнулась: «Ой, спасибо, бабушка!» Взяла книги и ушла.
Бабушка. Мне сорок девять. Я для неё — бабушка. Не женщина. Не Людмила. Бабушка.
Я открыла камеру в телефоне, посмотрела на себя. Да, похоже. Старая. Серая. Невидимая. Выключила телефон, села за стол. Подумала: «Если я умру завтра, напишут в некрологе — библиотекарь Людмила Сергеевна. Одинокая. Детей нет. Внуков нет. Но для посторонних — бабушка».
Закрыла библиотеку ровно в шесть, как всегда. Пошла домой. Суббота. Впереди два дня пустоты. Телевизор, кот, тишина.
Зашла в подъезд, вызвала лифт. Поднялась на пятый этаж. Открыла дверь. Барсик встретил мяуканьем — единственное живое существо, которому я нужна.
Поужинала. Села перед телевизором. Смотрела какую-то мелодраму про любовь. Выключила — противно. Легла спать. Смотрела в потолок. Думала: «Вот и всё. Сорок девять лет. Половина жизни прошла. Вторая половина будет точно такой же. Пока не закончится».
Заснула. Проснулась в воскресенье. Кот орал — проголодался. Покормила. Выпила кофе. Посмотрела в окно. Серое небо, серый двор, серая жизнь.
Вечером вспомнила — надо вынести мусор. Взяла пакет, вышла на лестничную клетку.
Спустилась к мусорным контейнерам. Выбросила пакет. Уже разворачивалась к подъезду, как услышала — плач. Детский. Надрывный, отчаянный.
Обычно прошла бы мимо. Не моё дело. Но плакал ребёнок так, словно мир рухнул.
Зашла в соседний подъезд. На лестничной клетке между вторым и третьим этажом сидела девочка лет семи. Тёмные волосы растрепаны, глаза красные. В руках порванный альбом. Рисунки разорваны, валяются вокруг.
Девочка пыталась скотчем склеить листы. Пальцы дрожали. Слеза упала на бумагу, красная краска поплыла, превращая нарисованного кота в бесформенное пятно.
— Что случилось? — спросила я.
Девочка всхлипнула, не поднимая головы:
— Мальчишки... порвали... это для мамы было...
— Где мама?
— Уехала... надолго... я с бабушкой живу... — Новый приступ рыданий.
Я села рядом. Неловко положила руку на плечо. Девочка вдруг прижалась ко мне и зарыдала в плечо. Горячие слёзы мокрили мою кофту.
Что-то внутри меня треснуло. Словно лёд, который держал много лет, дал первую трещину.
— Как тебя зовут?
— Вера, — прошептала она.
— Вера, пойдём. Покажешь, где живёшь. Бабушка волнуется.
Она кивнула. Взяла меня за руку. Маленькая ладошка — холодная, липкая от слёз.
Поднялись на третий этаж. Вера позвонила в дверь. Открыла пожилая женщина лет семидесяти. Увидела внучку, меня — настороженно посмотрела.
— Что случилось?
— Я соседка, — объяснила я. — Вера плакала на лестнице. Мальчишки порвали её рисунки.
Бабушка вздохнула, обняла Веру:
— Опять эти хулиганы... Спасибо вам. Проходите, чаю попьёте.
Я хотела отказаться. Но Вера посмотрела на меня — глаза полные надежды. Я кивнула:
— Спасибо.
Квартира старенькая, но чистая. Всё аккуратно, скромно. Вера убежала в комнату. Бабушка поставила чайник.
— Нина Петровна, — представилась она. — Спасибо, что помогли. Вера у меня ранимая. Всё близко к сердцу принимает.
Я села за стол. Нина Петровна разлила чай, поставила печенье.
— Где мама Веры?
Бабушка вздохнула:
— На вахте. На Севере работает, в столовой. Поваром. Три месяца там, неделю дома. Деньги хорошие платят. Копит на квартиру. Мы вдвоём в однушке живём. Вере в школе говорят — бомжиха. Дочка хочет свою квартиру купить, чтобы Вера не стеснялась.
Я молчала. Нина Петровна смотрела в чашку:
— Отец ушёл, когда Вере год был. Нашёл молодую. Дочка одна тянет всё. Я помогаю, как могу. Но силы уже не те. Артрит замучил. Дочери не говорю — переживать будет.
Вера вышла из комнаты. Принесла новый альбом. Показала мне рисунки. Дом, цветы, семья — мама, бабушка, она сама.
— Красиво рисуешь, — сказала я.
— Я для мамы рисую, — тихо ответила Вера. — Каждый день. Копию. Когда мама приедет, подарю. Она обрадуется.
— Обязательно обрадуется, — кивнула я.
Нина Петровна тяжело поднялась, взяла чашки. Я заметила — руки дрожат, движения медленные. Села обратно, потёрла колени.
— Вы давно здесь живёте? — спросила я.
— Всю жизнь. Тридцать лет в этой квартире.
Мы помолчали. Вера листала альбом, показывала рисунки. Я смотрела — и вдруг поняла: она молчит. Не болтает, как обычные дети. Тихая. Замкнутая.
— Вера, а в школе у тебя друзья есть? — спросила я.
Девочка опустила голову. Молчала.
Нина Петровна вздохнула:
— Её там травят. За старую одежду, за то, что с бабушкой живёт. Вера перестала в школе говорить. Совсем. Только записками отвечает. Учителя грозят на второй год оставить.
Я похолодела. Вспомнила себя. Девятый класс. «Люда-косая» — так меня звали. Я тогда молчала. Терпела. Научилась быть невидимкой.
Посмотрела на Веру. Она сидела, обняв альбом. Маленькая. Беззащитная. Невидимка.
— Вы дочери говорили? — спросила я.
— Нет, — Нина Петровна покачала головой. — Зачем волновать? Она там с ума сойдёт от переживаний. Ничего ведь не сможет сделать.
Прошёл месяц. Я записала Веру в художественную студию. Купила новый рюкзак, красивые тетради, альбомы для рисования. Каждый день забирала из школы, гуляла с ней в парке, помогала с уроками.
Вера начала меняться. Сначала шептала мне ответы. Потом заговорила тихо, но уже вслух. С бабушкой тоже начала разговаривать. В студии преподаватель сказала — талантливая девочка.
Я тоже менялась. Просыпалась утром и знала — меня ждут. Спешила на работу, потом бежала в школу. Вечером мы пили чай втроём — я, Вера, Нина Петровна. Рассказывали про день. Смеялись.
Вера принесла из студии диплом — первое место за лучший рисунок. Прибежала, бросилась мне на шею:
— Тётя Люда! Смотрите! Я победила!
Я обнимала её, гладила по голове. Нина Петровна плакала от счастья:
— Спасибо вам... спасибо...
В тот вечер Вера нарисовала новую картинку. Показала мне. На рисунке две фигуры держались за руки. Одна маленькая, другая большая.
— Это мы, — сказала Вера. — Вы и я.
Я смотрела на рисунок. Горло сжало. Слёзы навернулись. Я отвернулась, вытерла глаза.
— Красиво, — прошептала я.
Вечером вернулась домой. Села на диван. Барсик запрыгнул на колени. Я гладила его, думала: «Вот оно. Счастье. Такое простое. Кому-то нужной быть».
В субботу зазвонил звонок. Я открыла дверь.
На пороге стояла молодая женщина лет тридцати двух. Измученная, бледная, глаза красные.
— Вы кто? Где моя дочь? Что вы с ней делаете?!
Я опешила:
— Простите... вы...
— Я Олеся. Мать Веры. Отвечайте — кто вы такая?!
Из квартиры напротив выбежала Нина Петровна:
— Олеся... ты же должна была приехать через две недели...
— Меня уволили досрочно, — Олеся тряслась. — Собирала вещи, нашла на телефоне Веры ваши фотографии! Кто эта женщина?! Почему моя дочь везде с ней?! Почему вы скрывали от меня?!
Вера выбежала:
— Мама! Мама приехала!
Олеся присела, обняла дочь. Потом выпрямилась, посмотрела на меня:
— Вера, иди в комнату.
— Но мама...
— Немедленно!
Вера ушла. Олеся шагнула ко мне:
— Я работаю как проклятая три года! Рву жилы, чтобы дать дочери будущее! А вы... КТО ВЫ?! Какое право лезть в нашу жизнь?! Зачем вам чужой ребёнок?!
Я пыталась объяснить:
— Я просто хотела помочь... Вера плакала, её травили...
— Помочь?! — голос Олеси сорвался на крик. — Я её мать! Не вам решать, что нужно моей дочери! Вы думаете, я не знаю, как это бывает?! Сначала подарки, доброта, доверие — потом ребёнок пропадает! Откуда я знаю, кто вы?! Что вам от неё нужно?!
Я отступила. Спина уткнулась в стену.
— Я... я соседка... просто соседка...
— Соседи не водят чужих детей по студиям! — Олеся тряслась вся. — Не покупают им вещи! Что вам нужно от моей дочери?! Отвечайте!
Из комнаты закричала Вера:
— Мама, не надо! Тётя Люда хорошая!
Нина Петровна попыталась вмешаться:
— Олеся, послушай...
— Мама, молчи! — Олеся развернулась ко мне. — Убирайтесь! И больше никогда — слышите, никогда! — не подходите к Вере!
Дверь захлопнулась перед моим лицом.
Я стояла на лестничной клетке. В ушах звенело. Руки дрожали. За дверью слышала рыдания Веры:
— Мама, зачем ты её прогнала?! Она мне помогала! Я её люблю!
Голос Олеси дрогнул:
— Ты... ты её любишь больше, чем меня... я три года... я так старалась...
Тишина. Потом Олеся тоже заплакала.
Я прислонилась к двери. Слушала, как плачут двое. Мать и дочь.
Поплелась домой. Открыла дверь. Барсик встретил мяуканьем. Я села на пол в коридоре. Смотрела в пустоту.
«За дверью плачут двое. И я поняла — я не просто разрушила свою жизнь. Я разрушила их. Обеих».
Села на диван. Смотрела в окно. Серое небо. Серый двор.
Взяла телефон. Позвонила старой подруге. Рассказала всё. Она выслушала, вздохнула:
— Люда, милая... ты одинокая женщина, которая привязалась к чужому ребёнку. Это твоя проекция. У Веры есть мать. Семья. Ты нарушила границы. Отпусти.
Я положила трубку. Подумала: «А если она права? Если я просто использовала чужое горе для своего счастья?»
Три дня не выходила из дома. Не ела. Лежала, смотрела в потолок. Барсик мяукал, требовал еды. Я кормила его автоматически.
На четвёртый день зазвонил звонок.
Открыла дверь. На пороге стояла Нина Петровна. Лицо осунувшееся, глаза покрасневшие.
— Олеся не знает... она не знает, как было плохо. Я не рассказывала — боялась волновать. Но теперь... Вера снова замолчала. Совсем. Даже мне не отвечает. Только плачет и рисует вас.
Она протянула мне листок. Я взяла. На рисунке две фигуры держались за руки. Внизу кривыми детскими буквами: «Тётя Люда, вернись».
Слёзы потекли по моим щекам.
Вторая часть пока доступна только по подписке Премиум: