— Ты серьёзно? Тридцать первое декабря, а ты опять на работу собираешься?! — Людмила швырнула стул в коридор.
Виктор застыл в дверях кухни, держа в руках форменный китель. На белоснежной рубашке уже красовались погоны начальника поезда.
— Людочка, ну я же предупреждал ещё неделю назад...
— Предупреждал! — она развернулась к нему, вытирая руки о фартук. — Каждый год одно и то же! Салаты режу одна, стол накрываю одна, куранты встречаю с телевизором! А ты где? В своём чёртовом составе!
— Это не просто состав, — Виктор положил китель на спинку стула. — Это последний рейс года. Люди домой едут к семьям, к детям. Кто-то впервые внуков увидит...
— А мне что, не хочется мужа рядом иметь?! — голос Людмилы дрогнул. — Двадцать три года замужем, и каждый Новый год я одна! Соседки мужей своих видят, дети отцов, а я что? Оливье готовлю и жду, когда ты в три ночи притащишься!
Виктор тяжело вздохнул и присел на табурет. За окном уже начинало темнеть, хотя было всего четыре часа дня.
— Слушай, может, в этот раз... — он замялся. — Может, поедешь со мной?
Людмила застыла с разделочным ножом в руке.
— Что?
— Ну да, — Виктор оживился. — Поедешь со мной в рейс! Там вагон-ресторан есть, я попрошу ребят накрыть столик. Встретим Новый год в пути! Романтика же, правда?
— Романтика?! — она чуть не задохнулась от возмущения. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Я тут три дня готовлю! Селёдку под шубой сделала, столичный салат, холодец варила! А ты предлагаешь всё это бросить и поехать в твой грохочущий железный ящик?!
— Людочка...
— Не Людочка мне! — она ткнула ножом в его сторону. — Знаешь, сколько я тебя ждала в прошлом году? До пяти утра! Шампанское выдохлось, салаты заветрились, а я сидела и смотрела в окно, как у соседей огни горят, музыка играет...
Виктор встал и попытался обнять жену, но она отстранилась.
— Уходи уже, раз решил. Только потом не жалуйся, что дома холодно и пусто!
Он молча взял китель и направился к двери.
— И кстати, — крикнула ему вслед Людмила, — в холодильнике ничего не оставлю! Всё отнесу Зинке, пусть она с мужем отмечает!
Дверь хлопнула. Людмила осталась одна на кухне, где на столе высились миски с недоделанными салатами.
Она опустилась на стул и уставилась на недорезанную морковку. Двадцать три года. Столько она терпела эти бесконечные рейсы, дежурства в праздники, ночные смены.
Вспомнилось, как они познакомились. Людмила тогда работала в буфете на вокзале, а Виктор был молодым проводником. Подходил каждый день, покупал чай с лимоном и болтал без умолку. Смешной такой был, нескладный.
— Выходи за меня, — сказал он как-то вечером. — Будем вместе по стране кататься.
Она засмеялась тогда:
— Да кому нужна такая жизнь? В поездах мотаться?
— Мне нужна, — серьёзно ответил он. — И тебе тоже. Только ты ещё не знаешь.
Но она не поехала. Выбрала спокойную жизнь: квартира, работа в магазине тканей, огород на даче. А Виктор карьеру делал — от проводника до начальника поезда дорос.
Людмила встала и принялась яростно нарезать морковь. Слёзы текли по щекам, но она не понимала — от лука это или от обиды.
В прихожей зазвонил телефон. Она вытерла руки и сняла трубку.
— Людка, это я, Зинка! — голос соседки звучал возбуждённо. — Ты представляешь, мой Толик премию получил! Огромную! Говорит, поедем куда-нибудь! Может, в Сочи махнём на недельку!
— Поздравляю, — глухо ответила Людмила.
— А ты что такая грустная? Витя опять в рейс уехал?
— Ещё не уехал. Собирается.
— Ох, Людка... Ну ты уж держись там. Может, к нам зайдёшь вечером? Вместе отметим!
— Спасибо. Посмотрю.
Она повесила трубку и вернулась на кухню.
Прошло полчаса. Людмила почти закончила с салатами, когда входная дверь снова открылась.
— Забыл документы, — пробормотал Виктор, проходя в комнату.
Она молча продолжала резать огурцы. Слышала, как он роется в ящике стола, что-то бормочет себе под нос.
— Люд, — вдруг позвал он из комнаты. — Иди сюда на минутку.
— Некогда мне! Салаты доделать надо!
— Да ладно тебе, пять минут всего!
Она раздражённо бросила нож и прошла в комнату. Виктор сидел на краю кровати, держа в руках старый альбом с фотографиями.
— Смотри, — он ткнул пальцем в снимок. — Помнишь?
На фотографии они стояли у вагона. Людмила — молодая, в ярком сарафане, с распущенными волосами. Виктор обнимал её за плечи, улыбаясь во весь рот.
— Это когда я тебя первый раз в рейс уговорил съездить, — продолжил он. — До Питера. Ты тогда на Эрмитаж три часа смотрела, а потом всю обратную дорогу рассказывала, какие там картины.
— Это было давно, — Людмила отвернулась к окну.
— Двадцать два года назад, — он перевернул страницу. — А вот это уже через год. Мы в Сочи ездили, помнишь? Ты на рынке те бусы купила, янтарные. До сих пор где-то лежат.
— К чему ты это всё? — устало спросила она.
— А к тому, что мы раньше вместе были. Ты со мной в рейсы ездила, я тебе города показывал. А потом что случилось?
— Жизнь случилась! — резко обернулась Людмила. — Работа, дом, огород этот проклятый! Думаешь, мне легко было? Одной всё тянуть?
— Так ты же сама отказывалась ездить, — тихо сказал Виктор. — Я тебя звал каждый раз, а ты: "Нет, у меня дела, огурцы солить надо".
— Ну извини, что я не романтичная! — её голос сорвался на крик. — Извини, что хотела нормальную семью, где муж дома! Где можно вместе встретить Новый год, как люди!
Виктор встал и подошёл к ней:
— Люда. Поехали со мной. Прошу. Последний раз прошу.
Она посмотрела ему в глаза и вдруг поняла — он и правда просит. Не уговаривает, не настаивает. Просит.
— А салаты? — слабо сопротивлялась она.
— Возьмём с собой. В вагоне-ресторане поставим. Там ребята будут, они рады будут.
— Одеться не во что...
— Людочка, — он взял её за руки. — Мне всё равно, в чём ты. Хоть в этом фартуке поезжай.
Через час они сидели в служебном купе начальника поезда. Людмила смотрела в окно, где мелькали заснеженные поля и редкие огоньки деревень.
— Ну как? — спросил Виктор, принося два стакана чая. — Жалеешь, что согласилась?
Она молча взяла стакан. В купе было тепло и уютно. На маленьком столике стояла банка с селёдкой под шубой и тарелка с нарезанной колбасой.
— Помнишь, как я тебя в первый раз в рейс уговорил? — Виктор сел напротив. — Ты боялась, что укачает.
— Да не боялась я, — буркнула Людмила. — Просто неудобно было. Чужая я среди твоих коллег.
— Какая чужая? Они же тебя все знали! Проводница Таня до сих пор спрашивает: "Как Людмила Петровна? Что не приезжает?"
Она хмыкнула и отпила чай. За окном стемнело совсем, и теперь вместо пейзажей отражалась их комната — маленькая, тесная, но какая-то правильная.
— Витя, — вдруг сказала она. — А когда ты последний раз был дома на Новый год?
Он задумался:
— Не помню. Лет десять назад, наверное.
— И что мы тогда делали?
— Ты готовила, я телевизор смотрел, — он улыбнулся. — Поссорились из-за того, что я салат с майонезом съел до боя курантов.
— Ты всегда майонез лизал, — она тоже улыбнулась. — Говорил, что это такая закуска.
Поезд качнуло на стрелке. Людмила прижала стакан к себе, чтобы не расплескать.
— Слушай, а где твои ребята? Говорил же, что будут праздновать.
— В вагоне-ресторане. Я им сказал, что мы попозже придём.
— Почему попозже?
Виктор встал и достал из шкафчика бутылку шампанского.
— Потому что я хочу Новый год встретить только с тобой. Как в первый раз, помнишь? Когда мы в Питере застряли на вокзале.
— Как не помнить, — она отвернулась к окну. — Поезд наш ушёл, денег на гостиницу не было. Сидели в зале ожидания до утра.
— А в полночь я тебе предложение сделал, — он открыл бутылку. — Ты тогда сначала засмеялась.
— Потому что ты сказал: "Люда, давай поженимся, а то сидеть на вокзале скучно", — она улыбнулась сквозь слёзы.
— Ну и что? Зато честно! — он разлил шампанское по стаканам. — И ты согласилась.
— Дура я была, — тихо сказала Людмила.
— Нет, — Виктор сел рядом и обнял её. — Ты самая умная. Потому что выбрала меня.
Она прижалась к нему и заплакала — тихо, без рыданий. Просто слёзы текли, а он гладил её по волосам и молчал.
— Прости меня, — прошептал он. — За все эти годы. За то, что ты одна оставалась. За то, что я работу выбирал, а не тебя.
— Да ладно уж, — она вытерла глаза. — Сама виновата. Могла ездить, а не сидеть дома.
— Так поедешь теперь?
— Куда?
— Да куда угодно! — он засмеялся. — В следующий рейс, например. Или ещё куда. У меня отпуск в феврале будет — махнём в Прагу!
— В Прагу? — она недоверчиво посмотрела на него. — Ты серьёзно?
— А что, мы что, пенсионеры уже? Ещё поездим!
Людмила вдруг рассмеялась — громко, как давно не смеялась. Виктор подхватил её смех, и они сидели, обнявшись, пока за окном мелькали огни станций.
В половине двенадцатого в их купе постучали. На пороге стояла проводница Таня с подносом, на котором высились тарелки с закусками.
— Людмила Петровна! — она заулыбалась. — Как же я рада вас видеть! Думала, никогда больше не встречу!
— Танечка, милая, — Людмила встала и обняла девушку. — И я рада!
— Это вам от ребят, — Таня поставила поднос на стол. — Велели передать: с Новым годом и чтоб вы к нам в ресторан после курантов пришли. Там такое веселье будет!
— Обязательно придём, — пообещал Виктор.
Когда Таня ушла, Людмила посмотрела на часы. Оставалось десять минут до полуночи.
— Ну что, — Виктор поднял стакан с шампанским, — за нас?
— За нас, — она чокнулась с ним. — И за то, чтобы я больше не сидела дома одна.
— Не будешь, — серьёзно сказал он. — Обещаю.
Поезд мчался через ночь, а в окнах начали взрываться первые фейерверки. Где-то далеко куранты отбивали полночь.
— Смотри, — Людмила ткнула пальцем в окно, — какая красота!
Виктор обнял её со спины, и они стояли, глядя на разноцветные огни, что вспыхивали в небе над заснеженными полями.
— С Новым годом, Людочка, — прошептал он ей в ухо.
— С Новым годом, — ответила она и развернулась, чтобы поцеловать его.
А поезд мчался дальше, увозя их в новую жизнь, где не будет одиночества и обид. Где они снова будут вместе — как тогда, двадцать два года назад, когда всё только начиналось.
Из вагона-ресторана донеслась музыка и смех. Людмила взяла мужа за руку:
— Пошли к твоим ребятам. Надо же Новый год отметить!
Они вышли в коридор, и тут же их окружили проводники, механики, повара — все, кто работал в этом рейсе.
— С Новым годом! — кричали они, обнимая Людмилу. — Как хорошо, что вы приехали!
И она поняла — это её семья тоже. Эти люди, которые столько лет работают с Виктором, которые ждали её, скучали.
Она была не одна. Никогда не была.