Часть первая: Зимний приход
Декабрь на станции «Заря-7» начинался не с календаря, а с тишины.
Сергей Волков прибыл 3 декабря. Точнее, он сам думал, что прибыл — но на перроне, где его должен был ждать вездеход, стояла лишь метель и старый деревянный щит с выцветшей с названием пустынной станции и указателем до метеостанции «Заря-7». Никого не было. Только ветер, воющий в проводах, и снег, уже залепивший следы от шин — если они и были.
Он шёл пешком два часа. Станция выросла из тумана, как корабль-призрак: двухэтажное металлическое здание с покосившимися антеннами, обледеневшими солнечными панелями и дверью, запертой на ржавый замок. Ключ он нашёл под камнем — именно там, где указывала инструкция, хотя камень был покрыт снегом, а инструкция — написана двадцать лет назад.
Станция не была заброшена. Просто потеряна во времени.
Внутри пахло маслом, пылью и холодом — не просто морозом, а именно холодом, пропитавшим стены, пол, воздух. Такое ощущение, будто безжизненное здание дышало льдом. Сергей включил генератор. Он чихнул, закашлялся, но заработал — сначала неровно, потом ровнее, как старый пёс, вспомнивший, зачем живёт. Свет в коридоре мигнул, потом загорелся тусклый, желтоватый.
Он положил рюкзак в комнату №3 — свою. На стене висел календарь 1989 года. Он не стал его снимать.
Напарник приехал на третий день. Его звали Артём. Ему было тридцать четыре, и он улыбался так, будто верил: мир — это задача с решением.
— Ты первый, кто ждёт меня здесь, — сказал он, стягивая перчатки. — Обычно встречали пустотой.
Сергей кивнул, протянул кружку с чаем. Артём принял её, поставил на стол, потом включил кассетную магнитолу, стоявшую на полке. Из динамиков хрипло потекла музыка — что-то советское, с треском и потрескиванием. Сергей не стал возражать. Он знал: Артём не слушал музыку. Он слушал шум. Любой шум. Чтобы не слышать тишину.
Первые дни прошли в рутине.
Утро — проверка внешних датчиков. Обед — тушенка с гречкой. Вечер — запись в дневник, чтение томика Бунина, найденного в библиотечном шкафу под слоем пыли. Ночь — сон, прерываемый завываниями ветра. На станции всё работало автоматически, но требовало контроля. Особенно сейчас, в декабре, когда полярная ночь уже почти легла на землю, и солнце лишь мелькнуло на южном горизонте на час-полтора, как больной, выглянувший из-за занавески.
Сергей вёл дневник. Аккуратно, без эмоций. Только факты.
4 декабря.
Температура снаружи: −32°C. Ветер 12 м/с. Обледенение солнечных панелей — 80%. Генератор работает нестабильно. Связь с базой — 30 секунд в 18:00. Передал данные. Ответа не последовало.
5 декабря.
Артём настроен оптимистично. Установил дополнительный микрофон для записи звуков метели. Говорит, что интересно, как звучит тишина, когда её ломают. Не стал ему объяснять, что тишина не ломается. Она растёт.
6 декабря.
В камерах наблюдения — аномалия. В 03:17 на восточной камере — тень, движущаяся против ветра. Скорость ветра — 18 м/с. Тень — медленно, уверенно. Направление — к станции. Проверил территорию утром. Следов нет. Снег цел. Артём сказал, это отражение от льда. Я не стал спорить.
Той ночью Сергей заснул за столом. Проснулся на лестнице в подвал — босиком, в майке, при −30°C на улице. Не помнил, как туда попал. В подвале было темно, но он чувствовал — кто-то стоял у дальней стены. Не дышал. Не шевелился. Просто был.
Он вернулся наверх. Не включал свет. Сидел в темноте, пока генератор не начал трещать, как костями.
Артём изменился на седьмой день.
Сначала — мелочи. Он перестал включать магнитофон. Потом перестал есть. Потом начал смотреть в окно — часами, без движения.
— Ты видишь это? — спросил он однажды утром.
— Что?
— Отражение. Оно… не повторяет.
Сергей подошёл. В окне — их двое. Он и Артём. Артём моргнул. Отражение — нет.
— Ты устал, — сказал Сергей.
— Нет. Оно просто… не хочет, чтобы я видел себя.
В тот же день Артём нашёл в подвале старую кассету. На этикетке было написано: не включать. 1983. Он вставил её. Сначала — шум снега. Потом — голос. Мужской, хриплый, без эмоций:
«…оно не ветер. Оно не метель. Оно — между. Оно не хочет, чтобы мы говорили. Оно хочет, чтобы мы молчали…»
Запись оборвалась. Артём вынул кассету, сломал её пополам и выбросил в сугроб.
Но он не включил музыку больше никогда.
Сергей начал замечать странные вещи в себе.
Однажды, умываясь, он увидел в зеркале — его правый глаз моргнул на долю секунды позже левого. Он закрыл глаза, открыл. Всё нормально.
В дневнике появились записи, которых он не писал.
10 декабря.
Он знает. Но делает вид, что не знает. Это хуже. Это значит — он уже внутри.
Почерк был его. Каждая черта — его. Но он не писал этого.
Он спросил Артёма:
— Ты читал мой дневник?
— Нет, — ответил Артём. — Но он читает тебя.
Ночью Сергей проснулся от стука.
Тук-тук-тук.
В стену. Три раза. Ровно. Как по коду.
Он встал, подошёл к стене. Приложил ухо. Тишина. Потом — шёпот:
— Не смотри в окно.
Он отпрыгнул. Включил фонарь. Никого.
Утром Артём сидел на кухне. Смотрел в пустую чашку.
— Оно злится, — сказал он без поворота головы. — Ему не нравится, что мы здесь. Мы нарушили покой.
— Кто «оно»?
— То, что было до нас. То, что будет после.
Сергей пошёл к радиостанции. Попытался выйти на связь. Только помехи. И в них — ритм. Три удара. Тук-тук-тук.
На двенадцатый день Артём перестал откликаться на имя.
Сергей вошёл в его комнату. Артём сидел у окна. Спина прямая. Плечи напряжены.
— Артём?
Тот медленно повернулся. Очень медленно. Как будто суставы скрипели.
Его лицо было спокойным. Но уголки губ дрожали — не от страха, а от усилия. Он пытался не улыбаться. И не мог.
— Оно говорит, что я неправильный, — прошептал он. — Что я слишком… шумный.
— Мы уедем, — сказал Сергей. — Завтра. Как только погода улучшится.
Артём покачал головой.
— Погода — это оно.
Той ночью Сергей не спал. Сидел в коридоре с фонарём. Слушал. Ветер стих. Совсем. Ни звука. Только тишина — плотная, как стекло.
И в этой тишине — дыхание.
Где-то за спиной.
Он не обернулся.
Любите страшные истории? Подписывайтесь на канал, ставьте палец вверх и пишите комментарии! Отличного Вам дня!