Из воспоминаний Александра Карловича Гриббе
По выступлении, в 1831 году, действующих батальонов гренадерского корпуса в поход против польских мятежников, командование новгородскими военными поселениями, равно как и всеми резервными батальонами гренадерского корпуса, принял генерал-лейтенант Эйлер.
Резервный батальон гренадерского графа Аракчеева полка, в котором я служил тогда, отстояв свою очередь караула в Новгороде, выступил, в конце мая, в лагерь, где были собраны, как резервные батальоны 1-й и 2-й гренадерских дивизии, так и артиллерия; батальоны же 3-й дивизии гренадерского корпуса, по случаю начавшейся тогда холерной эпидемии, содержали карантинную линию в уездах Новгородской губернии.
По приходе нашем в лагерь, туда начали прибывать усиленные партии рекрут, из которых формировались маршевые роты и отправлялись в действующую арию.
Наш лагерь представлял собою нечто вроде "палочно-кулачной академии", в которой, - битье людей начиналось с утренней зари и кончалось с вечерней. Особенно сильно страдали несчастные чухны и латыши, которые, по совершенному незнанию русского языка, весьма туго поддавались обучению и уясняли себе мудрости военной науки.
Так продолжалось до конца июля месяца, когда вспыхнул мятеж в Старой Руссе.
Тотчас же, по получению известий об этом, в Руссу были отправлены резервные батальоны 2-й гренадерской дивизии, под командой генерал-майора Леонтьева, а вслед за тем, в лагерь приехал сам генерал-лейтенант Эйлер и, взяв с собой 1-й и 2-й карабинерные батальоны, выступил туда же.
Но, не доходя 2-х верст до Руссы, Эйлер, - один Бог ведает, по каким соображениям, остановил свой отряд бивуаком, под селением Дубовицы, и оттуда стал рассылать свои приказания.
Между тем, Старая Русса сильно волновалась. Остававшийся там, за старшего, артиллерийский генерал Мевес, был убит мятежниками. Думая "подействовать на народ увещаниями", он вышел на площадь и начал, было, доказывать всю "нелепость подозрения" в отраве; но мятеж зашел уже слишком далеко, чтобы можно было, одними словами, усмирить рассвирепевшую толпу.
Старый генерал был сбит с ног и растерзан народом. Такая же участь постигла и полицеймейстера Старой Руссы, полковника Манжоса, которого в особенности не любили жители за разные притеснения.
По прибытии в Руссу генерала Леонтьева с четырьмя батальонами гренадер, там, - сначала, все утихло. Батальоны расположены были на улицах, бивуаками, что, со стороны Леонтьева, было, конечно, большой ошибкой, так как жители могли свободно сообщаться с солдатами и передать им свое "мятежное настроение".
Действительно, спокойствие, восстановившееся в городе с приходом батальонов 2-й гренадерской дивизии, продолжалось недолго и скоро мятеж вспыхнул с удвоенною силою: купцы, мещане, рабочий батальон, военные поселяне, - все восстало.
Стоявший на площади батальон принца Павла Мекленбургского полка, при котором находился и сам Леонтьев, выдал мятежникам как этого генерала, так и всех своих офицеров; другие батальоны, "подговоренные" городскими обывателями и поселянами, последовали "примеру мекленбургцев" и спокойно смотрели, как бунтовщики вытаскивали из фронта их офицеров.
Тут же началась и кровавая расправа с несчастными жертвами, большая часть которых была замучена.
Генерал-лейтенант Эйлер, стоявший в это время с карабинерными батальонами в двух верстах от Руссы, конечно, был извещен "о трагической смерти Леонтьева и офицеров", но, не надеясь, вероятно, на свои войска, не решился вступить в "бунтующий город".
Не сходя с занятой им позиции, он отправил в лагерь приказание, чтобы "немедленно выступили в Руссу, форсированным маршем, батальоны графа Аракчеева и Наследного Принца Прусского полков, со всей, находившейся в лагере, артиллерией".
В то же время, батальону Императора Австрийского полка, приказано было "следовать в свой округ", так что в лагере оставались один батальон короля прусского полка и команды рекрут, не только невооруженных, но даже ещё и не обмундированных.
Со времени выступления из лагеря первых батальонов с генералами Леонтьевым и Эйлером, мы находились в очень понятном тревожном ожидании - "чем-то кончится это неожиданное возмущение поселян", возмущение, о котором до нас доходили самые противоречивые слухи.
Что причиной бунта была холера - это мы знали; но при каких условиях, вследствие чего вспыхнуло это возмущение, чем именно оно мотивировано, - все это оставалось для нас тайной.
По первой тревоге мы были готовы. Гренадеры позапасливее захватили с собой хлеба и сухарей, но большинство отправилось налегке, в надежде, что ротные котлы вовремя подъедут к ночлегу. Двухбатальонный отряд наш выступил из лагеря, под командой генерал-майора Томашевского.
О том, что происходило в это время в Руссе, о тех "страшных сценах избиения офицеров", - мы ничего еще не знали; вообще, все дело представлялось нам далеко не таким серьёзным, каким оно оказалось впоследствии, тем более, что мы не допускали и мысли, чтобы "отлично дисциплинированные войска могли возмутиться и оказать явное неповиновение начальству".
Не доходя деревни Горцы, нам стали попадаться навстречу бегущие со всех сторон поселяне - кто с дубиной, кто с рогатиной, а кто и просто с булыжным камнем в руках или за пазухой.
Когда же мы вошли в деревню, то увидели толпу народа человек до тысячи, тащившую совершенно голого и страшно избитого человека. Несчастный этот оказался объездным доктором Смысловым, которого поселяне заподозрили в отравлении народа, уверяя, что "он ездил по полям, рассыпая по ним какое-то зелье, а также отравлял и колодцы, через что люди умирали в сильных мучениях".
Томашевский приказал подать воды из отравленных, будто бы, колодцев, пил эту воду сам и всем нам предложил выпить.
- Не блажите, ребята, не слушайте вы советов людей неблагонамеренных, - уговаривал ваш генерал поселян.
Но увещания уже не действовали; возмущение разрослось с такой силой, что словами невозможно было усмирить его. Избитого Смыслова мы взяли с собой, и, прикрыв кое-как его наготу, посадили на дрожки и двинулись далее.
Выйдя из деревни Горцы и пройдя версты две полем, видим, - из ржи выходит человек в халате, с кинжалом в руке и умоляет "спасти его от разъярённых поселян, которые ищут его". Человек этот, оказался помощником командира одной из поселенных рот Барклая-де-Толли полка, - капитаном Бирюковым.
Взяли мы и его в середину колонны и пошли вперед, на село Коростыно. Начиная от деревни Горлицы до села Коростына, в котором был расположен штаб Барклаевского полка, - толпы поселян шли, бежали, ехали, вооруженные камнями, кольями и косами, и когда мы подошли к этому селу, там уж собралось до 5000 человек.
Вся эта толпа неистово кричала, чтобы "мы не входили, что они не впустят нас в деревню".
Генерал Томашевский выслал вперед полувзвод с офицером, вроде парламентера, для увещания мятежников. На совет "успокоиться и разойтись по домам", и на заявление, что, "в противном случай, по ним будут стрелять", - обезумевшие поселяне отвечали градом ругательств и, в свою очередь, предложили нам "убираться восвояси".
Тогда Томашевский выслал 7-ю фузилерную роту нашего полка (графа Аракчеева), под командоЙ капитана Колотинского, и приказал "занять гауптвахту, находившуюся у заставы", при самом въезде в село. Рота, построенная в колонну "к атаке", стремительно бросилась в штыки, - толпа отхлынула и гауптвахта была занята.
Сдав на этот пост избитого доктора Смыслова и капитана Бирюкова, отряд наш вступил в село Коростыно.
Проходя мимо построек полкового штаба, видим, - оттуда выбегает писарь или фельдшер, с криком, что всех убивают!
Но наш генерал, Бог уже знает почему, не обратил внимания на это обстоятельство и мы, в стройном порядке, в ногу и с барабанным боем, прошли все село и остановились уже за версту от него, тылом к озеру Ильменю.
Тут людям дан был отдых; но только что наши солдаты сняли ранцы, как мы увидели, что из Коростына идет на нас толпа поселян, человек в тысячу.
- Надевай ранцы! - раздалась команда, и отряд наш переменил позиции, построившись фронтом к селу Коростыну, имея между батальонами артиллерию. Затем скомандовали "зарядить орудья и ружья".
Не доходя шагов ста до отряда, толпа остановилась и из середины ее вышел мужик, с повязанным, через левое плечо, полотенцем. Очевидно, это был "парламентер" и, действительно, он не замедлил обратиться к отряду с речью.
- Господа служивые! Нам и вам остается жить только до Ильина дня! Ваши и наши начальники взяли с поляков деньги, чтобы извести всех нас. Не выдавайте нас, братцы, а мы вас не выдадим! - крикнул он в заключение.
В ответ на это "воззвание" последовала команда артиллерии "дать залп картечью", а из батальонов вызваны были стрелки; но едва только эти последние рассыпались, как артиллеристы закричали, им: - Если вы сделаете выстрел, то мы засыплем вас картечью! - и с этими словами потушили фитили.
Начальник артиллерии, полковник Грязнов, бросился к своим артиллеристам: - Опомнитесь, братцы! Что вы делаете!? Вспомните вашу присягу! Но смута успела уже проникнуть и в наш отряд.
Еще мгновение и, может быть, оба батальона последовали бы примеру артиллерии, а затем, - и всех нас, офицеров, - постигла бы та же участь, какую уже испытали многие из наших несчастных сослуживцев.
Генерал Томашевский понял, что это мгновение должно решить "вопрос о жизни и смерти всего, что носило эполеты". Он выбежал вперед, выхватил из рук флангового гренадера батальона графа Аракчеева полка, Хорунги, ружье, и приложился. Выстрел грянул, - парламентер мятежников зашатался и, как сноп, упал на землю: пуля попала в самое сердце.
Вслед за тем послышались выстрелы и в цепи, хотя стрелки наши и стреляли вверх. Толпа поселян заколыхалась и начала отступать. Сначала она медленно отходила назад, но скоро отступление перешло в бегство.
Отряд наш двинулся за бегущими и снова вступил в Коростыно.
Кучка поселян засела в каменном саду и встретила нас градом каменьев; просвистело даже несколько пуль, никого, впрочем, не задевших. Так как солдаты наши или не хотели стрелять, или же палили вверх, то многие офицеры выхватывали у них ружья и стреляли в сад; но выстрелы эти не наносили, по всей вероятности, никакого вреда мятежникам, прикрытым густой чащей деревьев, - хотя после они и уверяли, что у них было ранено около восьми человек.
Чтоб еще более устрашить смятенную уже толпу, Томашевский вызвал вперед орудие и приказал "сделать выстрел вдоль улицы". Тяжелое орудие, запряженное в 6 лошадей, выехало на дорогу, но, при повороте на узком полотне шоссе, передок соскочил со шкворня и пушка застряла поперёк дороги, загородив собою путь.
Эта, очень простая случайность, едва не повлекла за собою горестных последствий.
Наступавшие сзади батальоны, наткнувшись на орудие, - шарахнулись назад. Произошла суматоха, среди которой передние ряды, напираемые задними, падали; наступавшие, в свою очередь, толклись на месте, тоже падали, смятые напором, и вдруг, под влиянием какой-то необъяснимой "паники", вся эта масса бросилась бежать.
Положение офицеров выходило очень критическое. Некоторые из них были увлечены толпой в общем бегстве; другие же, с недоумением, столпились около орудия; но скоро и эти, не желая попасть в руки ожесточенных мятежников, последовали за разбежавшимся отрядом.
Когда мы выбежали из села и очутились в поле, то увидели, что весь "наш отряд храбрых гренадер" рассыпался по полю, засеянному рожью; пришлось употребить в дело горнистов, чтобы собрать это "рассеявшееся стадо".
Когда, наконец, все были собраны и оставленное орудие выручено из "позорного плена", - мы двинулись далее, по дороге в Руссу. Отошли мы, однако, недалеко: наступала уже ночь и люди, находившиеся в походе с раннего утра, были крайне утомлены; пришлось остановиться на ночлег.