Несмотря на то, что от Кристины отвернулась практически вся деревня, два человека будто не замечали этой натянутой тишины и косых взглядов: Иван и Алёна. Их присутствие стало для неё тем самым островком тепла, без которого уже трудно было представить жизнь.
Алёна теперь бывала у Кристины не как гостья, а как постоянная обитательница. Она входила в дом с той непринуждённой лёгкостью, которая бывает только у очень близких людей: скидывала куртку на крючок, шумно ставила сумку на пол и тут же принималась хозяйничать.
— Крис, а можно я тут вот это переберу? — спрашивала она, уже доставая из шкафа коробки. — А то у тебя всё как у мышки в норке!
Её голос звенел, наполняя комнаты жизнью. Она переставляла банки, протирала полки, напевала что‑то под нос. Иногда оставалась ночевать, тогда на кухне допоздна горел свет, слышался звон чашек и её заразительный смех.
Кристина наблюдала за подругой с тёплой улыбкой. Алёна приносила с собой не просто порядок, она возвращала ощущение дома, настоящего, живого, где всегда пахнет чем‑то вкусным, где звучат голоса и нет места одиночеству.
Однажды вечером, когда Алёна пекла пироги, Кристина села у окна, глядя, как за стеклом медленно сгущаются сумерки.
— Знаешь, — тихо сказала она, — иногда мне кажется, что без тебя я бы тут совсем пропала.
Алёна обернулась, вытерла руки о фартук и подошла, обняла за плечи.
— Ну что за глупости! — фыркнула она, но в голосе не было насмешки, только нежность. — Мы же команда. Всегда были.
И Кристина вновь почувствовала: да, они команда. И это нерушимо.
*****
Иван стал появляться у её дома всё чаще. Сначала по делу: привозил дрова, хотя в доме давно были проведены все коммуникации. Топить баню по воскресеньям превратилось для Кристины в священный ритуал, и он знал это. Потом появились другие поводы. Вот он стучит в окно, улыбается:
— Привёз парного молока. Ещё тёплого.
В руках стеклянная банка, или баночка густой, желтоватой сметаны, сверху чуть покрытая капельками влаги.
Сначала их разговоры были короткими, дежурными:
— Как дела?
— Нормально.
— Баню сегодня топишь?
— Да, собираюсь.
Но постепенно они перешли к долгим, неторопливым беседам за кухонным столом. Иван, теряя свою привычную угрюмую сдержанность, рассказывал о хозяйстве:
— Корова, она как человек. По глазам сразу видно, если что не так. Вот блестят, значит, здорова. А если потускнели, надо смотреть, что не так…
Он говорил спокойно, размеренно, и в его голосе звучала такая любовь к своему делу, что Кристина невольно замирала, слушая. А потом наступала её очередь. Она делилась обрывками детских воспоминаний:
— Мы тогда с Алёной решили, что сможем переплыть речку на самодельном плоту. Набрали досок, связали верёвками… В итоге плот развалился на середине, а мы обе мокрые, грязные, в ссадинах кое‑как доплыли до берега. Родители нас потом месяц не отпускали дальше огорода!
Оба смеялись, и в эти моменты прошлое оживало не грустное, а тёплое, цельное, полное приключений и смеха.
Кристина робела рядом с Иваном. Каждый раз, когда его «уазик» останавливался у ворот, её сердце начинало трепетать, как пойманная птица, а ладони становились чуть влажными. Она старалась не показывать этого, делала вид, что занята у плиты или с рассадой, что‑то бормотала себе под нос, переставляла горшки.
Но он всё равно замечал.
Иногда она ловила на себе его пристальный взгляд. Он задерживался на ней дольше, чем того требовала обычная вежливость. В его глазах читалось что‑то неуловимое: то ли интерес, то ли вопрос, то ли просто тихое внимание, от которого внутри всё замирало.
Однажды, когда он уже собирался уходить, Кристина вдруг спросила:
— Ты… часто будешь приезжать?
Вопрос вырвался сам собой, и она тут же пожалела, слишком уж явно прозвучала в нём надежда.
Иван остановился на пороге, обернулся. На лице играла лёгкая улыбка.
— А ты хочешь, чтобы я приезжал?
Она не ответила сразу. Просто кивнула, глядя в пол.
— Тогда буду, — сказал он просто.
И ушёл.
А она осталась стоять у окна, чувствуя, как внутри разгорается что‑то новое, робкое, как первый весенний цветок, пробивающийся сквозь старую листву.
Позже, когда Алёна уже спала в соседней комнате, а за окном наступила полная тишина, Кристина села на крыльцо. Воздух был напоён запахом трав, где‑то вдали стрекотали кузнечики.
Она обхватила колени руками, посмотрела на звёзды.
«Он будет приезжать. Он сказал будет».
Эти слова крутились в голове, как заклинание. Она пыталась убедить себя, что это ничего не значит, что это просто вежливость, но сердце упорно твердило другое.
«А если это начало? Если это — шанс?»
*****
Череда бытовых магических эпизодов и растущие, как сорняки, слухи неожиданно прервались гостем, приехавшим прямиком из прошлого.
Кристина возилась во дворе, пытаясь силой воли справиться с заржавевшим замком на сарае. Солнце стояло в зените, воздух дрожал от зноя, а её ладони уже саднило от тщетных попыток повернуть неподатливый механизм. В ушах стучала кровь, смешиваясь с монотонным стрекотом кузнечиков.
И вдруг звук двигателя, резкий в этой сонной деревенской тишине. Кристина выпрямилась, прищурилась от солнца. К её калитке, едва не задев колесом клумбу с астрами, подкатил огромный внедорожник цвета мокрого асфальта. Он выглядел настолько чужеродно и глянцево на фоне почерневших изб и чёрной земли, что казался миражом, блестящим, нереальным, словно свалившимся сюда из другого мира.
Из водительской двери вышел Артём. Он был одет в безупречно сидящую на нём рубашку, а его ботинки, явно не предназначенные для грунтовых дорог, бесшумно и с некоторым пренебрежением ступили на траву. Он убрал в карман последнюю модель телефона, и на его тщательно выбритом, ухоженном лице расцвела деловито‑радостная, отработанная до автоматизма улыбка, та самая, которую Кристина когда‑то по глупости принимала за искреннее чувство.
— Кристина? Надо же, какая встреча! — его голос резал слух после хрипловатых, простоватых деревенских говоров. — Я как раз в этих краях по работе… в области, — он сделал многозначительную паузу, давая понять, что «область» это нечто бесконечно далёкое, глухое и не стоящее подробного упоминания. — И вдруг вспомнил, что ты где‑то тут осела… Решил заехать. Проведать. Увидеть, как ты.
«Он здесь не по работе», — мгновенно поняла она. Его работа не состояла из разъездов по глухим деревням. Всё это — лишь предлог. Но какой?
Кристина застыла с неподатливым замком в руках, чувствуя, как твёрдая почва под ногами внезапно превращается в зыбкий песок. Все её недавно обретённое спокойствие, та хрупкая уверенность, что начала прорастать сквозь страх, мгновенно испарились, оставив в груди лишь ком и оглушающую пустоту.
— Артём, — выдавила она, и собственный голос показался ей чужим.
Он подошёл ближе, преодолевая разделявшие их несколько шагов. От него пахнуло волной дорогого парфюма с нотами сандала и чего‑то металлического: запахом денег, клубных кресел и успеха. Этот аромат ударил в нос, заставил сердце сжаться от болезненного воспоминания о той жизни, которую она оставила позади.
— Ты выглядишь… — его оценивающий взгляд скользнул по её старому, растянутому свитеру, по рабочим штанам, запачканным землёй, — …по‑деревенски. Мило. Натурально.
Кристина невольно сжала пальцы на замке, так, что побелели костяшки. Она хотела что‑то ответить, но слова застряли в горле. Вместо этого она просто стояла, глядя на него, пытаясь понять, что скрывается за этой показной улыбкой.
«Зачем он приехал? Что ему нужно?» — мысли метались в голове, как птицы в клетке.
— Я не могу перестать думать о тебе, Крис…— слова звучали фальшиво, как старая пластинка с затёртыми нотами.
Артём стоял перед ней, понизив голос до полушёпота, каким когда‑то умел заставить её раствориться в моменте, забыть обо всём. Его карие глаза играли той самой хищной, выверенной нежностью, настолько убедительной, что когда‑то она принимала её за настоящую любовь.
— Я был слепым идиотом. Эта… вся история с Ирой — это была колоссальная ошибка. Одно сплошное недоразумение. Я всё переосмыслил. Прости меня. Мне нужна ты, а не она…
Он протянул руку, чтобы, как бывало раньше, коснуться её щеки. Но Кристина резко отпрянула, будто от прикосновения раскалённого железа. Кожа на месте воображаемого ожога горела.
— Ты простишь меня? — он смотрел на неё снизу вверх (он был чуть ниже), и в его взгляде плескалась смесь мольбы и расчёта. — Вернись. Мы всё исправим. Всё будет как раньше. Только лучше. Я обещаю.
«Как раньше…»
Мысли хлынули потоком, затягивая в водоворот воспоминаний.
Бесконечные рабочие уик‑энды. Её одинокие вечера у телевизора. Тихие упреки, что она «недостаточно амбициозна». Стресс. Жизнь на показ. Бег по кругу в золотой клетке его ожиданий. И та ночь, когда она нашла в его телефоне переписку, такую же гладкую и фальшивую, как его улыбка.
Каждое воспоминание, как острый осколок стекла в груди.
— Я… не могу, — прошептала она, судорожно сжимая замок.
Тот вдруг издал звонкий щелчок, открывшись. Магия сработала сама собой, повинуясь буре внутри неё. Но сейчас это не имело ровно никакого значения.
— Не можешь или не хочешь? — в его бархатном голосе внезапно прозвучали знакомые стальные нотки нетерпения и превосходства. — Кристина, опомнись, ради всего святого! Очнись! Что ты тут делаешь? В этой богом забытой дыре? Ты же себя хоронишь заживо! Посмотри на себя! Ты создана для другого! Для большего!
Его слова били точно стрелы: метко, расчётливо. Он говорил, а она смотрела на него и видела уже не того человека, от которого бежала в панике, не монстра из своих кошмаров.
Она видела просто хорошо одетого, уверенного в своей правоте мужчину, стоящего на пороге её дома. На пороге той самой жизни, которую он с таким презрением называл «дырой».
Ветер шелестел листьями, принося с собой запах влажной земли и цветущих трав. Живой, настоящий, совсем не похожий на искусственный аромат его парфюма.
Кристина глубоко вдохнула, чувствуя, как внутри что‑то твёрдое, давно копившееся, наконец встаёт на место.
— Я дома, Артём, — сказала она чуть громче. — И я никуда не вернусь.
Его лицо исказилось на мгновение: смесь злости, обиды и неподдельного изумления. Но он, опытный переговорщик, мгновенно взял себя в руки, натянув маску понимания.
— Хорошо. Я понимаю. Ты в шоке, тебе нужно время. Я… я заеду завтра. Мы спокойно, по‑взрослому всё обсудим. Без эмоций.
И, не дожидаясь ответа, который, видимо, считал уже само собой разумеющимся, он развернулся на каблуках и быстрым шагом направился к машине.
Внедорожник заурчал мотором, фары вспыхнули, осветив на мгновение покосившийся забор и клумбу с астрами. Машина плавно тронулась с места, оставляя на ухабистой дороге тёмные следы от колёс.
Кристина стояла и смотрела ему вслед, пока машина не скрылась за поворотом,растворяясь в дымке сумерек.
В ушах стоял оглушительный звон. В груди бушевала настоящая буря, в которой клубились и старые, невыплаканные обиды, и жалость к той, прежней себе, и гнев на его наглость, и… пугающая, крошечная, ядовитая искорка сомнения.
«А что, если в его самоуверенности есть крупица правды? Что если я и вправду закапываю здесь свой талант, свои возможности, всё, чем могла бы стать, в этой „дыре“, вместе с картошкой на огороде и ржавыми замками?»
Она опустила взгляд на свои грязные в царапинах руки. Ветер усилился, шевеля её волосы, принося с собой свежесть приближающегося дождя. Где‑то вдали прогремел первый раскат грома.
Кристина медленно развернулась и пошла к дому. Каждый шаг давался нелегко, будто она пробиралась сквозь густую, невидимую завесу. Войдя внутрь, она закрыла за собой дверь. В доме было тихо, она подошла к окну, посмотрела на темнеющее небо.
Первые капли дождя ударили по стеклу.
Кристина прислонилась к стене, закрыла глаза.
«Я сделала выбор. Это мой дом. Моя жизнь. И я не отдам её никому».
Дождь за окном усиливался, барабаня по крыше, смывая следы колёс, размывая границы между прошлым и настоящим.