Не родись красивой 35
Фрол вошёл в избу тяжёлой, медленной походкой. Обвел глазами избу, задержал взгляд на Евдокии, потом взглянул на Ольгу, что сидела тихо, стараясь быть незаметной.
— Мать… что-то я устал, — глухо проговорил Фрол. — Пойду лягу. Дела сделаны, скотина убрана.
— Иди, иди, отец. Ложись, — мягко откликнулась Евдокия. — Дела весенние сил требуют.
Фрол кивнул, подошёл к ведру, зачерпнул холодной воды, стал пить большими, жадными глотками, будто пытаясь остудить горящий внутренний огонь. Он поставил кружку, неспешно прошёл к постели и лёг.
У крыльца послышались голоса. Мужские. Встревоженные.
— Колька… — догадалась сразу Евдокия. — Давеча бабка Сима просила его помочь - забор поправить… Видать, воротился.
Она подошла к окну, чуть отдёрнула занавеску. На дворе стояли оба — Кондрат и Колька. Стояли напротив друг друга, с напряжёнными лицами, будто едва сдерживая себя, чтобы не броситься вперёд.
Евдокия застыла. Сердце ухнуло куда-то вниз. Она прислушалась — но окно было закрыто, слова не пробивались внутрь.
Но вот голоса снаружи вдруг подались вверх — резкие, громкие, наполненные злостью.
Евдокия напряглась.
Она сжала руками подол фартука, будто держась за него, как за последнюю опору.
— Господи… — выдохнула тихо. — Опять…
Голоса за окном становились всё язвительнее, а потом, словно кто-то рванул горячее железо, они перешли в яростный спор. Фрол выдохнул тяжело, почти болезненно. Сел. Провёл ладонью по лицу.
— Господи, ну что ж это… — прошелестел одними губами.
Он встал, пошёл в сени, на ощупь нашёл висевший на гвозде старый кнут. Вышел на двор, высокий, тёмный в наступающих сумерках.
Братья стояли уже вплотную друг к другу, и лица их были искажены злобой и обидой, неразумной, пустой, сильной. Именно той, что слепит молодых.
Фрол не стал говорить лишнего. Подошёл, замахнулся — и кнут полоснул по плечам обоих.
— Прекратите! — прохрипел он, так, как будто сам в этот миг постарел на десяток лет. — Прекратите, слышите вы?
Братья отшатнулись.
— Не стыдите нас… с матерью… — выговорил Фрол, тяжело дыша. — Не стыдите… Вы глядите, что творите.
Его голос дрожал — не от слабости, от боли.
Из избы в этот миг выскочила Ольга. Девушка бросилась во двор, к коровьей загороди, опустилась там чурбан, закрыла голову руками, будто хотела спрятаться от того, что творилось вокруг неё.
Она сидела так долго. Только когда всё стихло — и голоса, и шаги, и дядя Фрол вернулся в дом, Ольга поднялась, поправила сбившийся платок и тихо вышла на улицу.
Воздух был прохладен, пах молодой травой. У дома, на бревне, сидел Николай. Один. Плечи его были ссутулены, он что-то долго и тяжело обдумывал.
Коля поднял голову. Увидел Ольгу. Встал.
Ни слова не сказав, подошёл к ней. Взял её за руку — бережно, как берут что-то хрупкое, драгоценное. И молча повёл за дом, в огород, туда, где вдали темнела баня.
Они дошли, остановились. Николай опустился на низенькую скамью у стены бани и лёгким движением руки показал Ольге сесть рядом. Она села.
Николай выдохнул, словно собираясь с духом.
— Оля… — тихо произнёс он. — Мне… сказать тебе кое-что надо.
Голос его дрожал. Не от страха, а от того внутреннего волнения, что берёт за горло, когда слова слишком важны.
Ольга почувствовала, как у неё затрепетало сердце. Она и сама вдруг вся вспорхнула, будто птица. Не знала, что сейчас услышит — но понимала: то, что скажет Николай, для него значило многое. И для неё тоже.
— Олюшка… — голос Николая дрогнул, словно тонкая веточка под ветром. — Люблю я тебя, Олюшка… люблю. Только вот что дальше делать — ума не приложу. Если бы ты согласна была… Давай уйдём отсюда.
Она вскинула на него глаза — большие, растерянные.
— Уйдём? Куда? — тихо спросила она.
— Не знаю, — признался он. — В город. Всё равно куда. Лишь бы вместе.
— А… так можно? — Ольга смотрела на него, как ребёнок, впервые услышавший о другом мире. — А жить где? Как?
— Не знаю, — сказал Николай честно, опустив глаза. — Но и тут нам не жизнь. Я к тебе тянусь всем сердцем… да и ты… вроде… ко мне — тоже. А Кондрат…, он помрачнел, Кондрат совсем разум потерял. Скажи только одно: пойдёшь ты со мной, Оля? В город? Или нет?
Ольга всхлипнула почти неслышно, как будто что-то в груди у неё оттаяло после долгого холода.
— Я с тобой, Коля… куда скажешь, — прошептала. — Только как же мы? Ты говоришь… вместе жить… А как же это будет?
Николай поднял голову. Глаза его блестели.
— Оля, не думай сейчас об этом. Поженимся, хоть в сельсовет пойдём, пусть бумагу дадут, сказал он горячо. — Или обвенчаемся, где есть батюшка. Главное — вдвоём будем.
— У меня… документов нет, — призналась она, едва слышно.
— Так их ни у кого нет, — махнул рукой Николай. — Какие документы раньше? В церковную книгу записывали — и всё. А теперь справку дадут, если надо.
Она кивнула, но по лицу было видно — думы кружились и путались.
— А… когда уйдём? — спросила вдруг.
— Да хоть завтра, — ответил Николай, и в голосе его мелькнула решимость. — Только отцу скажу.
— А он… отпустит?
— А ему что остаётся? — Николай покачал головой. — Я тебя люблю. И отказываться от тебя не стану. А здесь…, он сжал кулаки, здесь нам всё равно нельзя быть вместе. В деревне все уверены, будто мы с тобой родня… хоть и не родня мы вовсе.
Ольга опустила голову, чувствуя, как горят щёки. Мир будто дрожал вокруг — страшный, тяжёлый, но впервые за долгое время она ощущала в нём опору. Рядом. В его голосе. В его словах.
И сердце её, чуткое и напуганное, начинало верить.
Они сидели долго, так долго, что вечер успел перелиться в сумерки, а сумерки — в густую, тёплую июньскую ночь. И оба знали: в доме уже прекрасно понимают, что они вместе. Полинка выходила во двор — мелькнула на огородной тропинке, помахала Ольге, хитро улыбнулась, но не подошла.
Ольга собралась было идти: «Пора спать… Полинка ждёт…», — но Николай тихо удержал её за руку.
— Подожди, — сказал он тихо, будто боялся спугнуть хрупкое счастье. — Побудь со мной ещё немного.
Она послушно осталась. Иногда они говорили, иногда просто сидели рядом, слушали тишину. Им казалось, что мир вокруг притих и стал мягче. И оба, он и она, остро чувствовали: вместе им легко, по-настоящему хорошо.
Николай заговорил снова:
— Ты там… вещи собери. Пусть будут готовы.
Ольга тихонько улыбнулась:
— Какие вещи? У меня нет ничего.
Но потом спохватилась.
— Разве что деньги… . Я их не потратила. Дядя Фрол не взял. Сказал, что пригодятся мне ещё… — она чуть опустила голову. — Ну, может, сейчас как раз и пригодятся.
— Пригодятся, — твёрже повторил Николай.
Он взял её за руку — маленькую, худую, почти невесомую. Пальцы были холодными. Николай осторожно принялся согревать их своими ладонями. Нежно гладил, потом приложил руку к губам, целовал.
Ольга сидела неподвижно, будто боялась вздохнуть. Лицо её было тихим, доверчивым, и даже в темноте чувствовалось, как она расцветает от его тепла. Эти минуты, долгие, медленные, осторожные, ложились на сердце мягким трепетом. Она не знала, что ждёт их завтра. Но сейчас, рядом с ним, ей казалось: всё возможно, всё преодолимо.
И впервые за долгое время ей было не страшно.
**
С самого утра Николай искал лучший момент, чтобы поговорить с отцом. Сказать. Признаться. Попробовать объяснить, почему он больше не может жить под этой крышей. Но стоило им сесть за стол, как Фрол, хмуро хлебнув молока из кружки, объявил:
— После еды — оба со мной. И ты, Кондрат, и ты, Колька. Навоз выгребать надо, в загоне доски поправить, кормушку новую корове ставить. А то лето делами закружит — некогда потом будет.
Он говорил вроде спокойно, буднично, но взгляд его был тяжёлый, настороженный, будто отец заранее предугадывал и словесную перебранку, и ту щемящую тишину, что стала между его сыновьями непролазной стеной.
На самом деле Фрол решил: совместное дело должно объединить. Если сыновья не поговорят добровольно — заставит. Он видел, что каждый шаг, каждый взгляд одного больно задевал другого; доходило до того, что оба избегали друг друга, как чужие. И он, отец, должен был это переломить, иначе беда не минует.
Работа закипела: каждый знал, что делать. Всё будто шло как обычно, только тишина между братьями была напряжённой, натянутой, как перед грозой.
Николай, сжав зубы, старался глядеть только на землю. Кондрат, наоборот, делал вид, что ничего не замечает, но каждый его взмах вил казался нарочно резким. Они не говорили ни слова, но вместо слов у них летели взгляды — колючие, горячие, обжигающие.
Стоило Фролу отвернуться, как кто-то из них бросал короткую, сжатую, как кулак, фразу.
— Ты бы вилы-то ровнее держал, — буркнул Кондрат, не поднимая глаз.
— Сам держи, — так же коротко отозвался Николай.
— Ты бы по сторонам смотрел, а то опять свалишься с горы.
— А ты бы сам не толкал…
Фрол резко обернулся:
— Прекратите! — его голос разрезал воздух, будто топор сухое полено.
Братья притихли, но тишина и не думала становиться мягче — она теперь давила ещё сильнее, словно упиралась в грудь каждому.
Фрол стоял, опершись на вилы, и смотрел то на одного, то на другого. Сердце у него ныло так, будто его сжимали суровыми, немилосердными пальцами.
Он понял: ни эта работа, ни его вразумления — ничто их не примирит. Но уходить от разговора было поздно. Ему, отцу, придётся лезть в ту самую рану, что так болела у обоих.
И он уже собирался заговорить…
Фрол вытер ладонью лоб, оглядел сыновей строго.
— Знаете что, дорогие мои? — начал он низким, ровным голосом. — Хватит вам воевать, будто на ярмарке за последнего жеребца торгуетесь. Гляжу я на вас —и диву даюсь. Вы будто двое неразумных, хотя получше многих других будете.
Он повернулся к Кондрату:
— Тебе, Кондратка, уж время пришло жениться. Говори, какую девку сватать — отделим тебя, будешь жить своим умом, со своим хозяйством. А Кольке годика через два девку сыщем. Какое бы время ни было, а семья мужика к делу возвращает, да дурь из башки вышибает. Там некогда будет руганью забавляться.
Он перевёл взгляд с одного сына на другого и заключил:
— И ещё помните… вы братья. Одна у вас кровь. Одна матка, один батя. Поняли?
Братья стояли, как два провинившихся мальчишки — плечи опущены, взгляды в землю.
— Я спрашиваю: поняли?! — повторил Фрол, и голос его зазвенел.
Оба кивнули. Почти одновременно.
Кондрат первый поднял глаза. Что-то мелькнуло в его взгляде — упрямство или усталость. Он медленно положил ножовку на колоду, сказал:
— Бать, у меня дела. Колоду оставь. Под вечер приду — доделаю.
Повернулся и пошёл, не оглядываясь.
— А я тебя не отпускал! — рявкнул Фрол.
Но Кондрат только махнул рукой. Шаг его только стал резче.
Фрол тяжело опустился на край колоды. Рука, что держала рукоятку молотка, дрогнула, будто силы оставляли его.
— Что вы делаете? Что вы, негодники, делаете?.. — прошептал он, прикрыв лицо широкой загрубевшей ладонью.
Николай шагнул к отцу, чуть наклонился:
— Бать... Ты прости. Да сам ведь видишь: всё у нас разладилось. Вот … поговорить с тобой хотел.
— Ну так говори, — устало кивнул Фрол и сел ровнее.
Николай присел рядом. Было видно — волнуется. Слова будто давили его изнутри.
— Бать… я уйти хочу.
Фрол резко повернул голову.
— Как уйти? Куда уйти? — спросил он тревожно, будто боялся услышать ответ.
— В город пойду.