Это был старый городской парк: на дорожках асфальт в крупных трещинах, берёзы с вороньими гнёздами, деревянные скамейки с высокими спинками, на которые можно опереться и расслабиться. Долго сидеть не получалось – ещё холодновато, хотя светило майское солнышко. Дети уже успели нарисовать крестики-нолики на сухих островках подсохшего асфальта. Прогуливались мамочки, монотонно качающие разноцветные коляски.
Эта женщина тоже катила коляску по дорожке, потом тихо села рядом на мою скамейку. Модное длинное синтепоновое пальто. Сапожки с каблучком. Смутили медно-рыжие, не по возрасту, волосы и рюкзачок за плечами. Сколько ей – 60? Бороздки морщинок. Ясный прямой взгляд. Она была, безусловно, красивой, а в молодости, наверное, считалась королевой…
– Как вы похожи на моего сына! – женщина заметила мой интерес. – Копия. Тоже чернобровый, высокий. Правда, у сына в инвалидной коляске и не был заметен рост. Нет Серёжи уже пять лет…
А потом был рассказ от первого лица. Я не просил, Любовь Николаевна – так она представилась – говорила будто не для меня – для себя. Я сидел и молча слушал.
***
Серёжа в садике никогда не бегал и не прыгал. Воспитательницы говорили:
– Ой, какой он у вас осторожный!
Рос Серёжа хилым, как тоненькая веточка. Чем я его только не кормила! Доставала через знакомых дефицитную тогда красную рыбу для роста костей… В первом классе смотрю из окна – а жили мы напротив школы – уже звенит звонок на урок, а Серёжа медленно так вышагивает. Ну, думаю, какая выдержка!
Первый приступ у него случился как раз в первом классе, в сентябре, на физкультуре: стал задыхаться, как рыба ловил ртом воздух. Откачали. Я, конечно, к врачам бросилась. Не могли понять, в чём дело. А парню всё хуже, приступы стали повторяться всё чаще, лицо синеет. Какая там физкультура! Хоть бы в школу ходил.
Отправили нас в научно-исследовательский институт в Петербург, где и поставили диагноз, инвалидность дали… Сначала думала, откуда эта редкая болезнь? Врачи допрашивали: стрессы случались? А как же! Я была на седьмом месяце, когда потерялся муж, уехал в дальнюю командировку и как с концами пропал. А потом добрые люди подсказали: у любовницы он, а не в командировке… Развелась.
В поликлинике дали путёвку в очень хороший санаторий в Кисловодске, специально для детей-инвалидов. Приехали. Смотрим: у одного ребёнка ручки очень короткие, как обрубки, другой совсем маленький, а лицо взрослого: лилипут. Серёжа заплакал:
– Мамочка, не оставляй меня здесь одного, пожалуйста! Мне страшно!
Ну, что поделать, тоже стала жить в Кисловодске: угол снимала у одной бабушки, а дни с Серёжей проводила. Мы всю санаторскую библиотеку перечитали, книги художественные и по искусству. Страсть у сына оказалась к чтению.
Два раза в год ездили в тот специальный санаторий, по месяцу жили. Массаж Серёже делал слепой мужчина: у него руки чувствуют лучше.
Как приедем домой – опять задыхается ребёнок. Снова в поликлинику за путёвкой, чуть не в ноги кидаюсь врачу. А она так свысока смотрит. Не дай Бог ни одним родителям испытать такого. До сих пор помню её уничижительный взгляд...
А вот в санатории врачи и медсёстры все хорошие были, жалели нас. На наших глазах росли дети с таким же диагнозом: один год на своих ногах ходят, на второй год – с костылями, а на третий – уже только на коляске возят.
Плачу, а Серёжа меня гладит по голове, успокаивает, как взрослый:
– Ну, значит, я тоже ходить скоро занемогу, буду кататься на коляске. Если уж Рузвельту не помогли, то чего о нас говорить. Мам, ты только не плачь… Рузвельт, вон, президентом стал…
Про историю американского президента мы прочитали в книге-биографии.
Старый профессор, наблюдавший нас, посоветовал:
– А вы попробуйте его на лошади покатать. Раз нашего лечения хватает ненадолго.
И мы поехали в северную деревню, откуда я родом. Нашли коня, наверное, последнего в округе.
– Хотел уж его на колбасу сдать, – цинично пошутил хозяин. – Давно все на железных коней пересели.
Конь и вправду оказался старым, хребет прогнулся.
И вот в первый раз подвели Серёжу к Карьку – так коня звали, каряя масть потому что. Зная любимое лакомство лошадей, взяли с собой горбушку чёрного хлеба с солью. Вначале покормили. Серёжа прикоснулся к Карьку и тут же заулыбался! А конь посмотрел на сына своим большим лиловым глазом: кто там такой несмелый? И весело в ответ заржал. Серёжа нисколько не испугался! Ну вот, подсадили на Карька, без седла, медленно повели. Серёжа сидит и даже плечики свои расправил. А потом наклонился, приобнял коника. Эх, добрый Карько!
Уверена, конь и помог нам. Каждый год стали по три месяца набираться сил в деревне. Серёжа потом уже сам на Карька забирался и катался один. Подружились они. Конь почувствовал, что он мальчику нужен для жизни.
Недавно я узнала, что температура тела лошади больше на два градуса, чем у человека. Кажется, невелика разница, но она оказалась жизненно важной. Мышцы у Серёжи укрепились, он стал боровичком-крепышом, силёнка появилась. А ещё песочек у нас на речке такой меленький, босиком по нему Серёжа полюбил ходить. Это прогревание оказалось лучше всех электропроцедур. Купались понемногу, боялись простыть в воде. В деревне были самые счастливые месяцы нашей жизни с Серёжей.
Школу окончили почти на одни пятёрки, поступили в училище на швею-закройщика. Да, немужская профессия, зато сидячая. Серёжа оказался в группе единственным мальчиком, как в малиннике. Как раз в моду джинсы входили, вот он и стал их шить на дому. Закупили на рынке блестящие заклёпки. Я продавала джинсы, не стеснялась. А чего стесняться, кушать-то хочется, на пенсию по инвалидности не прожить. Джинсы стали охотно покупать, дело пошло!
Потом Серёжа научился на компьютере работать, начал делать первую в городе рекламную газету. По телефону принимал объявления, а я только успевала оплату бегать собирать с тех, кто объявление подаёт. Это оказалось легче, чем шить джинсы. Зажили! Сын даже купил квартиру мне с видом на часовню Сергия Радонежского. Эту часовню бывший мэр города построил.
Но к сорока годам Серёжа пересел всё-таки на коляску – болезнь коварно подкралась.
Однажды пили утром кофе, а он вдруг ни с того ни с сего сказал:
– Мам, похорони меня в деревне, рядом с бабушкой и дедушкой.
Я на него впервые в жизни, наверное, раскричалась:
– Что ты говоришь!
Предчувствовал. На третий день после того разговора внезапно случился приступ: только с рекламодателем поговорил по телефону и тут же упал. Вызвала скорую. Дали кислород – пришёл в себя. Мы не замечаем, как дышим, а для Серёжи каждый вдох-выдох давался с трудом. Увезли в реанимацию, подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. В реанимацию ведь никого не пускают, я перед заведующим отделением на колени упала:
– Пустите, Христа ради! Умрёт он без меня!
Разрешили свидания по часу, как в тюрьме, и то вечерами, чтобы начальство не увидело. Ухаживала, сидела на табуретке эти шестьдесят минут, а в выходные – весь день. Говорить Серёжа не мог: у него в горле стояла трубка, через которую дышал. Мы говорили глазами. Похудел страшно…
Когда я приходила на свидания, он счастливо улыбался, как раньше, в детстве, когда гладил коня.
Один раз медсестра меняла при мне эту несчастную трубку, и Серёжа успел сказать «мама». Получилось хрипло. Но получилось! Как я радовалась! «Мама» – первое и, как оказалось, последнее слово…
Я не плакала при нём, не смела. А дома, уткнувшись в подушку, чтобы не слышали соседи, ревела белугой.
Прошёл месяц, как один чёрный день. Однажды вечером медсестра выгнала меня из палаты:
– Сейчас мы его будем загружать.
Тогда я не поняла, что значит «загружать». Потом мне пояснили: нар//котиками его обкололи. Пришла на следующий день – а он другой, будто уже не здесь. Хочет на меня посмотреть, а взгляд куда-то уплывает.
Рано утром дома зазвонил телефон: тут я всё и поняла… Больше месяца в реанимации не держат. Сильную дозу нар//котика дали – наверное, не выдержало сердце. Одна надежда, что это была лёгкая смерть.
– Какое мучение сыну! Боженька уже прибрал бы поскорее! – говорили родственники.
Нет, лишь бы Серёжа жил, пусть через трубку дышал, я бы ухаживала. Ведь с войны, из чеченского плена, в газете как-то читала, матерям возвращали сыновей без рук, без ног и с выко//лотыми глазами. А в Серёжиных глазах столько слов и благодарности было…
Мало мне испытаний: решила во что бы то ни стало везти сына в деревню хоронить, туда, где нам было хорошо. Сережа просил! Не могла я отказать в последнем его желании.
Но это отдельная история. Жара наступила – все в шортах ходят. Такого мая сроду у нас на Севере не было. Ехать до деревни на машине чуть ли не сутки. Сделала полное бальзамирование. Одеялом укрыла сверху в гро//бу, чтобы холод сохранить. А дорога в деревню такая… Распутица. Вместо дороги вода, а под ней – колдобины. Водитель молодой попался, неопытный, остановился:
– Мать, ты как хочешь, а дальше не поеду, застрянем или утонем.
– Надо, сынок, – только и сказала парню.
Наверное, это «сынок» на него подействовало. Поехали. Гроб обняла, чтобы сильно не трясло Серёжу, так в обнимку и добрались. А около деревни уже трактор ждал, родственники помогли. До кладбища дорогу выгладили, как асфальт. Деревенские мужики выкопали могилу, ровную, аккуратную. Похоронила в ногах бабушки и дедушки, как и велел сын. И тут же дождь со снегом зарядил, ушло солнышко. Моё Солнышко…
Долго не могла решить, какой памятник установить на могилу. Зашла в ритуальный магазин: у входа красивый белый мраморный памятник, а на нём маяк и солнце. Серёжа мечтал путешествовать по миру. Не мог, куда там в коляске… Памятник этот поставила – и тут же сон приснился: по берегу лазурного моря скачет на Карьке Серёжа, волосы длинные, светлые, по ветру развеваются, и чёрная грива коня тоже…
Когда становится совсем плохо, беру клетчатую фланелевую рубашку сына, в которой в больницу увезли, прижимаюсь и дышу. Нашла даже несколько волосинок. Его! Сколько лет прошло, а так и не стирала рубашку ни разу.
Мысленно говорю с сыном каждый день, советуюсь. Недавно вот выбирала в магазине шарфик, присмотрела чёрный. И как будто слышу сына: «Давай, мама, другой, яркий, красный». У него такой вкус был! И не одеваюсь в тёмные тона.
Вера меня держит. Взгляну из окна квартиры, которую Серёжа купил, на крест часовни, а он даже в пасмурную погоду светится золотом. Какой мудрый у меня сын! Знал, что я его переживу и только Боженька мне поможет. Не задумывалась раньше, откуда такое имя – Радонежский. Недавно догадалась: от слова «радоваться»! Заставляю себя радоваться каждому дню: и солнышку, и дождику.
Раньше в церковь зайду и стою истуканом, руки словно свинцовые – перекреститься не могла. После похорон Серёжи, помню, пришла в часовню, села в уголке и сижу как мышка. Потом взглянула на образ Сергия Радонежского – и на колени захотелось встать, начала креститься. С того дня на все праздники в эту часовенку хожу, молюсь, причащаюсь, пост соблюдаю.
***
Слёзы капали на ворот пальто и не высыхали, Любовь Николаевна их не замечала. Сколько прошло времени с момента нашего знакомства? Полчаса, час – не больше. Как случайному попутчику в поезде, она рассказала всю свою жизнь.
– Наверное, хотите спросить, были ли дети у Серёжи? Чью коляску я качаю? Нет, это малыш соседей по подъезду. Я там работаю бабушкой. Так старшой и зовёт меня – бабуся, – Любовь Николаевна быстро вытерла слёзы и, кажется, улыбнулась самыми уголками губ. – Вы меня извините за откровенность, за все эти подробности... Может, испортила вам настроение. Простите…
Я не успел ничего ответить, как Любовь Николаевна поднялась со скамейки и, толкая вперёд коляску, медленно пошла к пятиэтажке. Я смотрел вслед, и она, словно почувствовав мой взгляд, оглянулась и подняла выше головы сжатый кулак. Так иногда делают спортсмены, когда хотят показать свою силу после победы на соревнованиях.
А Любовь Николаевна и вправду победила.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Попов Артём
Поздравляем Артёма Попова с выходом новой книги «Есть такая Деревенька…»! Купить книгу можно здесь, здесь и здесь
Рецензия на книгу здесь