– Вера, ты слышала? Опять кто-то новый въехал! Ночью грузовик стоял, до трёх часов грохотали!
Людмила стояла у окна своей единственной комнаты, той самой, что когда-то была бабушкиной спальней, и смотрела вниз, на двор панельной девятиэтажки. Пальцы сами собой теребили край выцветшего платка, который она накинула на плечи от сквозняка. За спиной, на продавленном диване, сидела старшая сестра Вера и методично перебирала квитанции за коммунальные услуги.
– Слышала, – коротко ответила Вера, не поднимая глаз от бумаг. У неё начало дёргаться левое веко, как всегда, когда напряжение зашкаливало. – Это Игорь Васильевич снова через своё агентство сдал. Третья смена за два месяца.
– Как он смеет! Это же наша квартира тоже!
– Наша на одну треть, Людочка. Одна треть на двоих. А у него две трети. Суд решил, помнишь? – Голос Веры был глухим, усталым. Она откинулась на спинку дивана и потёрла виски. – Мы же были на иждивении у бабушки последние три года. Неофициально. Вот суд и посчитал, что мы просто жили, а он, родной сын, имеет больше прав.
Людмила резко обернулась от окна. Лицо её покраснело пятнами, как всегда случалось, когда она нервничала.
– Какое иждивение! Мы за ней ухаживали! Я каждый день супы варила, лекарства покупала! Ты после работы приезжала, бельё стирала, с врачами возилась! А он, этот Игорь Васильевич, появлялся раз в месяц с дешёвым тортом!
– Но зарплату мы получали свою, – устало проговорила Вера. – А прописки у нас здесь не было. Вот юрист и говорил, что доказать наш вклад невозможно. У него документы, что он единственный наследник, сын. А мы внучки, и формально жили за счёт бабушки. Вот такая юридическая правда.
Людмила опустилась на единственный стул у маленького столика, заваленного их общими вещами. В этой комнате, четырнадцать квадратных метров, им приходилось ютиться вдвоём. У Людмилы была своя квартира, однокомнатная, на окраине, но после смерти мужа она сдавала её, чтобы хоть какие-то деньги были. А теперь получалось абсурдно: она платила за съём где-то там, а здесь, в бабушкиной квартире, её собственная доля была занята чужими людьми.
За стеной раздался громкий мужской голос, потом хохот, музыка. Сёстры переглянулись.
– Сколько их там? – прошептала Людмила.
– Не знаю. Вчера видела троих мужиков. Вид какой-то... – Вера поморщилась. – В прошлый раз хоть студенты были, молодёжь. Шумные, грязные, но не страшные. А эти...
Дверь в ванную хлопнула, послышался шум воды. Вера вздрогнула.
– Опять в душ полезли. У них там, в двух комнатах дяди Игоря, своя очередь, а они ещё и нашу ванную используют. Людочка, надо замок ставить.
– Куда ставить? Это общая ванная по документам. Участковый говорил, что мы не имеем права запирать общие помещения. А дядя только рад, его жильцам удобно.
Вера встала, прошла к окну, посмотрела на двор. Серое октябрьское небо, лужи, покосившаяся детская горка. Здесь, в этом доме, в этой квартире она выросла. Бабушка Антонина Фёдоровна умерла полтора года назад, и началось.
Началось с того, что на поминках Игорь Васильевич, их дядя, отец которого не видел толком годами, вдруг заявил, что квартира по закону должна перейти к нему. Вера с Людмилой опешили. Они-то думали, что раз бабушка при жизни говорила: «Всё вам, девочки, останется», то так и будет. Но завещания не оказалось. А по закону наследник первой очереди – сын. А они, внучки от другого, умершего давно сына бабушки, могли претендовать лишь на обязательную долю, если докажут, что были иждивенками.
– Помнишь, как мы к юристу первому пошли? – тихо спросила Вера. – Он сразу сказал: шансов мало.
– Да, – Людмила кивнула. – Но мы же надеялись. Думали, хоть половину отсудим.
Они судились восемь месяцев. Агентство «Ваш Дом», через которое Игорь Васильевич потом стал сдавать квартиру, консультировало его ещё во время процесса. У него был хороший адвокат. У сестёр – только их слова, несколько свидетельских показаний соседей и чеки из аптеки на бабушкины лекарства.
Суд признал, что последние три года Вера и Людмила действительно проживали с бабушкой и находились на её иждивении, так как их доходы были минимальными, а расходы на содержание делила бабушка. Но иждивение даёт право лишь на обязательную долю. Вот и вышло: Игорю Васильевичу две трети, сёстрам одна треть на двоих.
– Одна шестая на каждую, – зло процедила Вера тогда, выходя из зала суда. – Что я с одной шестой сделаю?
Игорь Васильевич стоял в коридоре, разговаривал со своим адвокатом. Увидел племянниц, кивнул холодно.
– Верочка, Людочка, не обижайтесь. Закон есть закон. Я готов обсудить выкуп вашей доли, если хотите. Предложу справедливую цену.
– Какую цену? – выдохнула Вера.
– Ну, рыночная стоимость одной трети в коммунальной квартире, где уже проживают люди, это процентов десять от полной цены жилья. Может, пятнадцать. Я уточню у риелторов.
Людмила тогда не выдержала, закричала:
– Ты хочешь купить нашу долю за гроши! Чтобы потом всю квартиру себе забрать!
Игорь Васильевич пожал плечами.
– Вы можете продать кому угодно. Но кто купит одну треть в заселённой квартире? Подумайте сами. Я делаю вам одолжение.
И ушёл. А через неделю въехали первые жильцы.
Это были трое студентов из педагогического. Шумные, но вроде безобидные. Игорь Васильевич выделил им две комнаты, большую, восемнадцать квадратов, и среднюю, шестнадцать. Сёстрам осталась маленькая. Кухня и ванная – общие.
– Доброго вечера, – сказала Вера, когда впервые столкнулась с ними на кухне. Один парень жарил яичницу, воняло горелым маслом. – Я Вера Николаевна, это моя сестра Людмила Николаевна. Мы тут... тоже живём.
Парень обернулся, кивнул.
– А, здрасьте. Нам Игорь Васильевич говорил, что тут ещё кто-то есть. Ничего, места всем хватит.
Не хватило. Студенты оккупировали кухню. Они готовили в любое время, оставляли грязную посуду, включали музыку по ночам. Вера пыталась поговорить, просила тише.
– Да ладно вам, бабуль, молодые же, – отмахивался один.
Бабуль. Вере шестьдесят, но она следит за собой, работает библиотекарем, всегда подтянута. А тут – бабуль.
Людмила не выдерживала. Она работала продавцом в магазине «Быстрый Гонец», стояла весь день на ногах, приходила вечером без сил. А тут грохот, гам. Она начала принимать валерьянку горстями.
– Веруня, я не могу так, – плакала она однажды ночью. – Давай съедем. Сдадим эту комнату тоже, пусть дядя со своими жильцами живёт.
– Куда съедем? – устало спросила Вера. – У меня однокомнатная, я её уже сдала, чтобы кредит за бабушкино лечение платить. У тебя тоже квартира сдаётся. Снимать на двоих – дорого. А здесь хоть своё.
– Какое своё, если мы как на пороховой бочке сидим!
Через месяц студенты съехали. Вера вздохнула с облегчением. Но облегчение длилось три дня.
Новые жильцы оказались семьёй мигрантов. Мужчина, женщина, трое детей. Они сняли те же две комнаты. Дети орали с утра до ночи, носились по коридору. Женщина готовила какие-то острые блюда, запах стоял такой, что Людмила задыхалась.
– Простите, – попросила Вера однажды, – может, проветривать чаще? Очень пахнет.
Женщина посмотрела непонимающе, пробормотала что-то на своём языке. Мужчина вышел, сердито сказал:
– Мы платим за квартиру. Мы готовим что хотим.
– Но это общее пространство...
– Мы платим Игорю Васильевичу. Вопросы к нему.
Вера попыталась дозвониться до дяди. Он не брал трубку. Наконец на пятый день ответил.
– Игорь Васильевич, там невозможно жить. Ваши новые жильцы...
– Верочка, я сдаю свою долю, – перебил он спокойно. – У меня две трети квартиры. Я имею право распоряжаться ею как хочу. Если вас что-то не устраивает, вы можете съехать. Или продать мне свою долю, наконец. Я же предлагал.
– За копейки.
– За рыночную цену доли в коммунальной квартире с проживающими. Я уточнял у агентства «Ваш Дом», они оценили вашу треть примерно в двести пятьдесят тысяч. Квартира стоит четыре миллиона, но ваша доля никому не нужна. Кроме меня.
Вера положила трубку. Двести пятьдесят тысяч. На двоих сто двадцать пять. За долю в квартире, которая реально стоила больше миллиона на каждую из них, если бы можно было продать нормально.
– Он нас выживает, – сказала Людмила, когда Вера пересказала разговор. – Специально подселяет таких, чтобы мы сбежали и продали ему за бесценок.
– Конечно, – кивнула Вера. – Он же не дурак. Выкупит нашу треть дёшево, станет полноправным хозяином, продаст квартиру за все деньги. Или будет дальше сдавать целиком, получая полный доход.
– А мы что, ничего не можем сделать?
Вера достала из тумбочки папку с бумагами. Там лежали распечатки с юридических сайтов.
– Я читала. Можем попробовать продать кому-то другому. Но риелторы говорят, что доля в квартире, где живут люди, почти не продаётся. Разве что каким-нибудь скупщикам долей, они покупают за совсем смешные деньги, потом выживают остальных жильцов через суд. Но это долго и грязно.
– То есть мы в ловушке.
– Да.
Семья мигрантов прожила полтора месяца. За это время у Веры началась бессонница. Она лежала по ночам, слушала, как за стеной кто-то ходит, кряхтит, шепчется. Днём на кухне нельзя было готовить, потому что всё было заставлено чужими кастрюлями. В ванной вечно сушилось чужое бельё.
Однажды Людмила не выдержала, сорвала с верёвки чьи-то детские штаны, бросила в таз.
– Я тоже человек! Мне тоже надо постирать!
Мужчина вышел из комнаты, угрожающе шагнул к ней.
– Ты не трогай наши вещи!
Вера выскочила в коридор, встала между ними.
– Не смейте на мою сестру кричать! Это наша квартира!
– И наша тоже! Мы платим!
– Вы платите дяде, а не нам!
Мужчина махнул рукой, ушёл. Но атмосфера стала совсем тяжёлой. Вера поставила крючок на дверь в их комнату, хотя понимала, что это слабая защита.
Потом та семья уехала. И приехали эти. Нынешние.
Вера не видела их толком. Слышала только голоса, грубые, пьяные. Один раз столкнулась на лестнице с двумя мужчинами лет тридцати пяти. Они смотрели на неё оценивающе, неприятно. Один сказал что-то второму, оба усмехнулись.
– Людочка, – сказала Вера сейчас, отходя от окна, – надо что-то решать. Я боюсь этих новых.
– Что решать? – Людмила встала, подошла к сестре, обняла её за плечи. – Мы уже всё перепробовали. К юристу ходили, он сказал: можем подать на Игоря Васильевича в суд за неправомерную сдачу без нашего согласия, но это долго и не факт, что выиграем, потому что он сдаёт свою долю. Можем требовать выдела доли в натуре, но это опять экспертиза, суд, а потом ещё и перепланировку делать. Денег нет на всё это.
– Может, продать ему? – выдохнула Вера. – За эти его двести пятьдесят тысяч? Хоть что-то получим.
Людмила отшатнулась.
– Ты это серьёзно? После всего, что он сделал? После того, как бабушка нас растила, любила, а он носа не казал?
– Но что толку, Людочка? Мы не можем жить здесь, не можем продать нормально, не можем выкупить его долю, у нас денег нет. Мы как будто в капкане. Каждый день нервы на пределе. Ты сама видишь, я уже просыпаться боюсь, думаю, что сегодня опять будет.
Людмила резко отвернулась, прошла к двери.
– Я пойду, схожу в магазин. Надо хлеба купить.
– Люда...
– Я не хочу об этом говорить. Не сегодня.
Дверь хлопнула. Вера осталась одна. Села на диван, закрыла лицо руками. В висках стучало. Веко дёргалось всё сильнее.
***
Прошла неделя. Новые жильцы оказались строителями, гастарбайтерами. Они приходили поздно вечером, пили, ругались. Один раз ночью Вера услышала крики, грохот, будто дрались. Она лежала, не шевелясь, вцепившись в одеяло. Рядом Людмила дышала прерывисто, тоже не спала.
Утром на кухне они увидели разбитую тарелку, лужу на полу, пустые бутылки.
– Это безобразие, – тихо сказала Людмила, доставая швабру. – Я убирать не буду. Пусть сами.
Но к вечеру осколки и грязь оставались на месте. Вера не выдержала, убрала сама. Иначе нельзя было пройти, да и мыши могли завестись.
Однажды вечером раздался звонок. Вера открыла дверь. На пороге стоял участковый Семён Петрович, пожилой мужчина с усталым лицом.
– Здравствуйте, Вера Николаевна. Соседи жаловались на шум из вашей квартиры. Что происходит?
– Шум не от нас, – Вера впустила его в прихожую. – У нас новые жильцы. Это дядя сдаёт свою долю.
Семён Петрович покачал головой.
– Опять сдаёт? Уже третья смена?
– Третья за два месяца, – подтвердила Вера. – Семён Петрович, мы не можем больше. Они пьют, дерутся, не убирают. Мы живём в аду.
– Понимаю, – вздохнул участковый. – Но я ничего не могу сделать. Если они не нарушают закон, не дерутся на публике, не устраивают дебош, я не имею права их трогать. А то, что они шумят, это вопрос к собственнику, который их впустил.
– Собственник – мой дядя. Он живёт на другом конце города и ему всё равно.
– Тогда вам надо решать через суд. Или съезжать.
– Это наша квартира! Наша доля!
– Я понимаю, Вера Николаевна, – Семён Петрович посмотрел на неё сочувственно. – Но я реально ничем помочь не могу. Если будут нарушения, звоните.
Он ушёл. Вера закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Людмила вышла из комнаты.
– Ну что?
– Ничего. Бесполезно.
Людмила опустилась на корточки прямо в коридоре, обхватила голову руками.
– Веруня, я не могу. Я правда не могу. У меня давление скачет, голова болит каждый день. Я на работе еле стою. Вчера чуть не упала. Заведующая спрашивает, что со мной. Я не знаю, что ответить.
Вера присела рядом с ней, обняла.
– Я тоже не могу. Но что делать?
– Давай продадим, – прошептала Людмила. – Давай возьмём эти деньги и уйдём отсюда. Хоть что-то будет.
– Двести пятьдесят тысяч на двоих, – напомнила Вера. – Сто двадцать пять на каждую. Это даже не первый взнос за нормальное жильё.
– Но это хоть что-то! Мы снимем что-нибудь вместе, на окраине. Маленькое, но своё спокойное. Без этих... без них.
Вера молчала. Где-то глубоко внутри сопротивлялась. Это была квартира бабушки. Здесь она росла. Здесь каждый угол хранил воспоминания. Бабушка на кухне печёт пирожки, Вера с Людмилой сидят за столом, делают уроки. Новый год, ёлка в большой комнате. Бабушка перед смертью, в этой самой маленькой комнате, держит Веру за руку: «Девочки, вы у меня всё, что осталось. Берегите друг друга».
А Игорь Васильевич тогда, после похорон, сказал: «Мама меня всегда любила больше. Я же сын».
Неправда. Бабушка его почти не видела. Он уехал в другой город, обзавёлся своей семьёй, звонил редко. А когда она заболела, три года назад, именно Вера и Людмила бросили всё, приехали, ухаживали. Людмила даже развелась тогда, муж не выдержал, сказал: «Выбирай, или я, или бабушка». Она выбрала бабушку.
И вот результат. Одна треть. Доля в квартире. Принудительное сособственничество с человеком, который их презирает.
– Хорошо, – тихо сказала Вера. – Давай попробуем ещё раз поговорить с дядей. Может, он хоть немного прибавит.
Людмила кивнула, утёрла слёзы.
***
Игорь Васильевич согласился встретиться. Они встретились в кафе на нейтральной территории. Он выглядел хорошо, в дорогой куртке, от него пахло каким-то парфюмом. Вера и Людмила сидели напротив, в своих старых пальто, и чувствовали себя нищенками.
– Ну что, девочки, надумали продавать? – спросил Игорь Васильевич, помешивая кофе. – Правильное решение. Нечего мучиться.
– Игорь Васильевич, – начала Вера, – мы готовы продать. Но ваша цена слишком низкая. Одна треть квартиры стоимостью четыре миллиона, это больше миллиона по факту. А вы предлагаете двести пятьдесят тысяч.
– Верочка, – он покровительственно улыбнулся, – ты же умная женщина. Ты прекрасно знаешь, что доля в коммунальной квартире стоит копейки. Я тебе не врал. Я спрашивал у риелторов. Вот, держи.
Он достал из папки распечатку. Там было заключение от агентства «Ваш Дом»: «Оценочная стоимость одной трети доли в трёхкомнатной квартире по адресу... с учётом проживания арендаторов и невозможности свободного распоряжения составляет 230,000 рублей».
Даже меньше, чем он предлагал.
– Я готов дать вам триста тысяч, – сказал Игорь Васильевич. – Потому что вы родственницы, потому что я порядочный человек. Триста тысяч на двоих. Сто пятьдесят каждой. Это больше, чем рыночная цена.
Людмила побледнела.
– Игорь Васильевич, – прошептала она, – это же бабушкина квартира. Мы там жили, ухаживали за ней...
– Людочка, я понимаю твои чувства, – перебил он. – Но бизнес есть бизнес. Мама оставила квартиру по закону мне. Суд подтвердил моё право. Вы получили свою долю как иждивенцы, хотя, честно говоря, я мог бы оспорить и это. Но я не стал. Я пошёл вам навстречу. А теперь я хочу стать полноправным собственником и предлагаю честную сделку.
– Это не честная сделка, это грабёж, – выдохнула Вера.
Игорь Васильевич отставил чашку, посмотрел на неё холодно.
– Вера, если тебе не нравятся мои условия, можешь искать других покупателей. Но поверь, никто не даст больше. А жить в той квартире с моими арендаторами будет всё тяжелее. Я не собираюсь подбирать жильцов, которые вам понравятся. Мне нужны деньги, а не комфорт вам. Так что решайте.
Он встал, положил на стол деньги за кофе.
– У вас есть неделя. Потом я найду новых арендаторов. Говорят, есть ребята, которые хотят общагу снять. Человек десять. Вы там совсем рады будете.
Он ушёл. Вера и Людмила остались сидеть. Кафе шумело вокруг, люди смеялись, разговаривали. А у них в ушах стоял звон.
– Верочка, – позвала Людмила, – что делать?
– Не знаю.
Они вышли на улицу, пошли молча по вечернему городу. Дул холодный ветер, моросил дождь. Вера подняла воротник пальто, думала. Триста тысяч на двоих. Сто пятьдесят каждой. За долю в квартире, которая должна была им целиком принадлежать, если бы бабушка успела оформить завещание. Если бы они догадались её попросить. Но тогда казалось, что всё ясно, зачем бумаги.
– Мы можем ещё к юристу сходить, – предложила Людмила. – Может, есть какой-то способ?
– Какой способ? – устало спросила Вера. – Мы уже были. Он сказал: либо продавать, либо судиться за выдел доли, но это долго и дорого. Либо сдавать свою комнату тоже и получать хоть какой-то доход.
– Сдавать, – повторила Людмила. – А самим где жить?
– Снимать на эти же деньги что-то дешёвое. Или к кому-то из нас, если освободим свои квартиры.
Людмила остановилась посреди тротуара.
– То есть мы будем платить за съём, а наша собственная квартира будет приносить деньги дяде? Нет. Нет, я на это не соглашусь.
– Тогда что? – Вера развернулась к ней. – Что ты предлагаешь?
– Не знаю! – крикнула Людмила. – Но не это! Не бегство и не унижение!
Прохожие оглянулись. Людмила спохватилась, сжала губы. Они пошли дальше, быстрее, будто убегая от собственных мыслей.
***
На следующий день Вера взяла отгул на работе и поехала в юридическую консультацию. Не в ту, где они были раньше, а в другую, которую посоветовала соседка снизу, Галина Степановна. Та сочувствовала сёстрам, видела, что творится в их квартире.
– Вера Николаевна, – говорила она вчера у подъезда, – вы к Марковой сходите. Она специалист по жилищным спорам. Жёсткая, но толковая. Может, что-то придумает.
Адвокат Маркова приняла Веру в маленьком офисе на третьем этаже старого здания. Женщина лет пятидесяти, в строгом костюме, с проницательным взглядом. Выслушала молча, изредка кивая.
– Понятно, – сказала она наконец. – Ситуация действительно сложная, но не безнадёжная.
Вера выпрямилась.
– Правда?
– У вас есть несколько вариантов, – Маркова достала блокнот, записала. – Первое. Вы можете подать иск о выделе вашей доли в натуре. То есть потребовать, чтобы вам официально выделили одну комнату в собственность, а дяде две другие. Это потребует экспертизы, перепланировки, установки отдельных счётчиков на коммунальные услуги. Долго, от полугода до года, и затратно. Экспертиза тысяч двадцать пять, судебные расходы, потом ремонт. Всего может выйти тысяч двести, двести пятьдесят.
У Веры похолодело внутри.
– У нас нет таких денег.
– Тогда второй вариант. Можно попытаться признать действия вашего дяди злоупотреблением правом. То есть доказать, что он специально подселяет неблагополучных жильцов, чтобы вынудить вас продать долю за бесценок. Но это очень трудно доказать. Нужны свидетельства, записи, документы. Даже если докажем, суд может обязать его прекратить сдачу, но вернуть вам деньги или компенсацию вряд ли получится.
Вера слушала, и надежда постепенно таяла.
– А третий вариант?
– Третий, – Маркова посмотрела на неё внимательно, – это найти инвестора или компанию, которая скупает доли. Они дадут вам больше, чем дядя, процентов на тридцать, сорок больше рыночной цены. Но потом они сами будут судиться с вашим дядей, выживать его, это их бизнес. Грязный, но законный. Правда, это превратит вашу квартиру в зону боевых действий. Дядя будет сопротивляться, новые собственники тоже не ангелы. Вы точно не сможете там жить.
– То есть мы всё равно остаёмся ни с чем, – выдохнула Вера.
– Не совсем, – возразила Маркова. – Вы получите хоть какие-то деньги. Скажем, тысяч четыреста, пятьсот на двоих. Больше, чем у дяди.
Четыреста тысяч. Двести каждой. Всё равно смешно.
– Есть ещё один путь, – добавила адвокат, помолчав. – Можно подать жалобу в налоговую на вашего дядю. Если он сдаёт квартиру и не декларирует доход, это налоговое нарушение. Могут оштрафовать, заставить платить налоги. Но это не решит вашу проблему с жильём, просто создаст ему неприятности.
Вера задумалась. Создать неприятности Игорю Васильевичу. Отомстить ему хоть как-то. Это было заманчиво. Но мелочно. И бесполезно.
– Спасибо, – сказала она, вставая. – Я подумаю.
– Вера Николаевна, – окликнула её Маркова, – я понимаю, вам тяжело. Но в подобных ситуациях редко бывают победители. Это война на истощение. И обычно проигрывает тот, у кого нервы слабее. Не доводите себя до срыва. Подумайте о здоровье.
Вера кивнула и вышла. На улице было серо и холодно. Она шла до метро, и в голове крутились цифры. Двести пятьдесят тысяч от дяди. Четыреста от скупщиков. Двести пятьдесят тысяч на экспертизу и суд, которых у них нет.
Она зашла в аптеку, купила успокоительное. Новую упаковку валерьянки и что-то посильнее, что фармацевт посоветовала. Заплатила, и в голове мелькнуло: вот и ещё расход. Лекарства, которые им не нужны были бы, если бы не эта ситуация.
Когда она вернулась домой, Людмилы не было. На кухне сидел один из новых жильцов, тот самый, который смотрел на неё на лестнице. Он ел что-то из миски, хлебал громко.
– Добрый вечер, – натянуто сказала Вера.
Мужчина поднял голову, кивнул молча. Посмотрел на неё долгим взглядом. Вера почувствовала себя неуютно, прошла мимо, закрылась в своей комнате.
Через полчаса пришла Людмила. Бледная, с красными глазами.
– Где ты была? – спросила Вера.
– Ходила к дяде, – выдохнула Людмила. – Сама. Без тебя.
Вера вскочила с дивана.
– Зачем?!
– Я хотела попросить его... попросить нормально, по-человечески. Веруня, я думала, может, если я одна приду, без тебя, он смягчится. Ты же всегда с ним резко разговариваешь, а я попробую мягко.
– И что?
Людмила опустилась на стул, закрыла лицо руками.
– Он даже не впустил меня в квартиру. Стоял на пороге. Я ему говорила, что нам некуда деваться, что мы родные, что бабушка завещала нам, пусть не на бумаге, но в душе. Он смеялся. Сказал: «Людочка, ты наивная. В жизни нет места сентиментам. Мама оставила квартиру, я взял. Закон на моей стороне. Вы хотите жить за мой счёт, но я не дурак. Продавайте долю и проваливайте. Или живите с кем я подселю. Мне всё равно».
Голос Людмилы задрожал.
– А потом он ещё сказал... сказал, что новые жильцы скоро въедут. Он нашёл бригаду рабочих, человек восемь. Им нужно дёшево, они согласны на тесноту. Он им обе комнаты отдаст. Веруня, восемь мужиков! Мы там не выживем!
Вера присела рядом с сестрой, обняла её. Людмила разрыдалась, уткнувшись ей в плечо.
– Он нас ненавидит, – всхлипывала она. – За что? Что мы ему сделали?
– Ничего, – тихо ответила Вера. – Просто мы мешаем ему. Он хочет квартиру целиком. А мы препятствие.
Они сидели так долго, обнявшись, и плакали обе. За окном сгущались сумерки. В квартире стало тихо, видимо, жильцы ушли на работу или по делам.
– Веруня, – прошептала Людмила, – давай продадим. Ну его. Возьмём эти триста тысяч и уйдём. Я больше не могу. Правда. У меня сердце болит, голова кружится. Я вчера чуть с лестницы не упала. Если мы будем дальше так жить, мы здоровье потеряем. Или с ума сойдём.
Вера молчала. Она знала, что Людмила права. Они на грани. Ещё немного, и действительно может случиться что-то страшное. Инфаркт, инсульт, нервный срыв.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Хорошо, Людочка. Позвоним ему завтра. Скажем, что согласны.
Людмила кивнула, утёрла слёзы.
– Спасибо. Прости меня. Я знаю, ты не хочешь. Но я правда больше не могу.
– Я тоже не могу, – призналась Вера. – Просто мне больно сдаваться.
Они легли спать рано, обе измученные. Но заснуть не удалось. Около одиннадцати вернулись жильцы. Опять грохот, смех, музыка. Вера лежала, смотрела в потолок. Думала о бабушке. О том, как та последний раз смотрела на неё и шептала: «Прости меня, девочка. Я думала, времени будет. Я хотела завещание написать. Но болезнь так быстро...»
Вера тогда успокаивала её: «Бабуля, не говори так. Всё будет хорошо. Мы разберёмся».
Не разобрались.
***
Утром Вера набрала номер Игоря Васильевича. Трубку взяли не сразу.
– Да, – холодно ответил он.
– Игорь Васильевич, это Вера. Мы подумали. Мы согласны продать вам нашу долю. За триста тысяч.
Пауза. Потом он усмехнулся.
– Я передумал. Двести пятьдесят. Вы меня раздражаете своими метаниями. Либо двести пятьдесят, либо ищите других покупателей.
Вера почувствовала, как внутри всё сжалось.
– Но вы же сами вчера предлагали триста!
– Вчера предлагал. Сегодня другой день. У меня уже новые арендаторы на подходе. Мне ваша доля не так срочно нужна. Решайте.
Он отключился. Вера стояла с телефоном в руке, и у неё тряслись руки. Людмила выглянула из ванной, в халате, с зубной щёткой.
– Ну что?
– Он снизил цену. Двести пятьдесят.
Людмила уронила щётку в раковину.
– Как? Почему?
– Потому что может. Потому что мы беззащитны.
Они снова сидели в комнате, и молчание было таким тяжёлым, что давило на виски. Наконец Людмила заговорила:
– Может, правда к этим скупщикам обратиться? Адвокат говорила, они дадут больше.
– Дадут, – кивнула Вера. – И превратят квартиру в ад. Они будут судиться с дядей, выживать его. А мы окажемся между двух огней. Это будет хуже, чем сейчас.
– Тогда что?
– Тогда ничего, – Вера встала, подошла к окну. – Мы попали в ловушку. Все варианты плохие.
В коридоре хлопнула дверь, послышались голоса. Громкие, грубые. Новые жильцы собирались уходить. Один из них заглянул в их приоткрытую дверь.
– Эй, бабы, у вас моющее средство есть? А то Игорь Васильевич сказал, что общее всё, можно брать.
Вера обернулась.
– У нас своё. В комнате. Мы не оставляем ничего в общем пользовании.
– Жадные, – хмыкнул мужчина и ушёл.
Людмила посмотрела на сестру.
– Видишь? Даже моющее средство не можем оставить. Мы живём как в осаде.
– Да, – согласилась Вера. – Как в осаде.
День тянулся мучительно. Вера попыталась читать, но буквы расплывались. Людмила лежала на диване, смотрела в потолок. Вечером они сварили пельмени на своей маленькой электроплитке, которую поставили в комнате, потому что на кухню идти не хотелось. Ели молча.
– Веруня, – сказала Людмила, откладывая вилку, – а давай подадим на него в налоговую. Как адвокат говорила. Пусть заплатит хоть штрафы. Хоть какая-то справедливость будет.
Вера подумала.
– Это не поможет нам. Только разозлит его. Он потом вообще может цену до нуля снизить. Скажет, не хотите, не надо, пусть ваша доля висит мёртвым грузом.
– Но хоть он пострадает!
– А мы пострадаем больше, – устало возразила Вера. – Это будет просто месть. Мелкая, бессмысленная.
Людмила замолчала. Потом спросила:
– А если мы сами свою комнату сдадим? Ну, через агентство, официально. Получим какие-то деньги, будем снимать что-то другое. Дешевле, конечно, но своё.
– Нашу комнату никто не снимет, – покачала головой Вера. – Четырнадцать квадратов в коммуналке с рабочими мигрантами? За неё дадут тысяч пять, от силы семь. А снять даже однокомнатную на окраине, это пятнадцать, двадцать тысяч. Мы в минус уйдём.
– Тогда вообще ничего нельзя сделать? – голос Людмилы задрожал. – Мы просто обречены?
Вера не ответила. Потому что ответ был очевиден.
***
Прошла ещё неделя. Жильцы съехали внезапно, ночью. Утром Вера обнаружила, что их комнаты пусты. На кухне осталась гора грязной посуды, в ванной засор. Вера вызвала сантехника за свой счёт, потому что иначе нельзя было пользоваться. Четыре тысячи на ремонт. Ещё расход.
На следующий день приехал Игорь Васильевич. Он зашёл в квартиру, осмотрел свои комнаты, поморщился.
– Намусорили, – сказал он. – Ну ничего, уберу. Новые уже завтра заезжают.
Вера стояла в дверях своей комнаты, смотрела на него.
– Игорь Васильевич, – тихо сказала она, – зачем вы это делаете? Зачем нас мучаете?
Он обернулся, посмотрел на неё спокойно.
– Верочка, я не мучаю. Я просто использую своё имущество. Хочу сдавать, сдаю. Это моё право. Тебе не нравится, продавай свою долю.
– За копейки.
– За рыночную цену, – поправил он. – Я тебе уже объяснял. Или ты думаешь, я должен тебе платить больше из жалости? Нет. Я не благотворитель.
– Бабушка вас вырастила, – Вера шагнула к нему. – Она вас любила. И вы так с её памятью?
Игорь Васильевич усмехнулся.
– Мама меня любила, но денег не давала. Говорила, сам заработаешь. Я и заработал. У меня бизнес, машина, квартира своя. А вы всю жизнь у неё на шее сидели. И после смерти тоже хотели на шее повиснуть. Только я не дал.
Он взял свою сумку, направился к выходу. На пороге обернулся.
– Знаешь, Вера, ты мне напоминаешь маму. Такая же упрямая. Она тоже не хотела мне квартиру при жизни подарить, говорила, рано. Вот и не успела. Но я всё равно получил своё. И ты получишь своё. Копейки, но получишь. Когда созреешь.
Дверь хлопнула. Вера стояла, сжав кулаки, и внутри всё клокотало. Ненависть, бессилие, отчаяние.
Людмила вышла из комнаты, обняла её.
– Он чудовище, – прошептала она.
– Да, – согласилась Вера. – Но он выигрывает.
***
Новые жильцы оказались именно такими, как предупреждал Игорь Васильевич. Восемь мужчин, рабочие. Они въехали с грохотом, заняли обе комнаты, поставили раскладушки и матрасы. Спали по очереди, кто днём, кто ночью. Шум стоял постоянный.
На кухне нельзя было протолкнуться. Они готовили огромными кастрюлями, жарили мясо, оставляли жир на плите. Людмила однажды попыталась приготовить себе кашу, её оттолкнули:
– Не мешайся, бабка.
В ванной очередь. Сёстры могли попасть туда только рано утром или поздно вечером. Один раз Людмила зашла, когда там кто-то был, дверь не заперли. Мужчина обернулся, ухмыльнулся. Людмила выскочила, трясясь.
– Веруня, я больше не могу, – плакала она. – Я боюсь. Они страшные. Они смотрят на нас как на мусор.
– Я знаю, – Вера обнимала её, сама еле сдерживаясь. – Я тоже боюсь.
Той ночью они вызвали полицию. Приехал наряд. Вера объяснила ситуацию. Полицейские поговорили с рабочими, пожали плечами.
– Они имеют право здесь находиться, у них договор аренды с собственником. Если нарушений нет, мы ничего не можем сделать.
– Но они восемь человек на две комнаты! Это же нарушение санитарных норм!
– Пишите жалобу в жилищную инспекцию. Мы не занимаемся этим.
Полицейские уехали. Рабочие смотрели на сестёр с откровенной враждебностью.
– Ябеды, – бросил один.
После этого стало ещё хуже. Они нарочно шумели под дверью сестёр, включали музыку на полную громкость, оставляли мусор в коридоре.
Вера написала жалобу в жилищную инспекцию. Ответ пришёл через две недели: рассмотрение занимает до тридцати дней. Потом ещё месяц на проверку. А рабочие, скорее всего, съедут раньше.
Людмила слегла. У неё поднялось давление, начались приступы панических атак. Вера вызвала скорую. Врач послушал, померил давление, выписал лекарства.
– Вам нужен покой, – сказал он. – И отсутствие стресса.
Людмила засмеялась истерически.
– Покой! Да у нас тут ад!
Врач посмотрел на сестёр сочувственно, но ничего не сказал. Что он мог сказать?
***
Вера сидела на кухне поздно вечером, когда рабочие ушли на смену. Варила себе чай на своей электроплитке. За окном шёл снег, первый в этом году. Декабрь наступал.
Дверь открылась, вошла соседка Галина Степановна. Она жила этажом ниже, иногда заходила проведать сестёр.
– Верочка, как вы? – спросила она, присаживаясь на табурет.
– Плохо, Галина Степановна. Совсем плохо.
– Я слышу, что у вас тут творится. Весь дом слышит. Это ужас какой-то.
Вера кивнула, налила чай.
– Мы не знаем, что делать. Дядя нас загнал в угол. Предлагает выкупить долю за гроши. А жить здесь невозможно.
Галина Степановна помолчала, потом тихо сказала:
– Верочка, а может, правда продать? Ну его, этого дядю. Здоровье дороже. Я вижу, ты и Людочка совсем извелись. Ещё до больницы доведёте себя.
– Но это же наша квартира, – прошептала Вера. – Бабушкина.
– Бабушка бы не хотела, чтобы вы так мучались, – мягко возразила Галина Степановна. – Она бы сказала: девочки, плюньте. Жизнь дороже.
Вера молчала. Где-то внутри она понимала, что соседка права. Но признать это означало капитулировать. Признать, что Игорь Васильевич победил.
– Галина Степановна, – спросила она, – а вы бы на моём месте что сделали?
Пожилая женщина вздохнула.
– Я бы продала. И ушла. Потому что нет смысла воевать, когда заведомо проигрываешь. Это не трусость, это мудрость. Знать, когда отступить.
Она допила чай, встала.
– Думай, Верочка. Но не затягивай. А то совсем плохо будет.
Она ушла. Вера осталась одна на кухне. За окном падал снег. Город засыпал.
***
На следующее утро Людмила не встала. Она лежала на диване, бледная, с закрытыми глазами. Вера испугалась, потрясла её за плечо.
– Людочка! Людочка, что с тобой?
Людмила открыла глаза. Они были пустыми.
– Я не могу, Веруня. Не могу больше вставать, идти на работу, возвращаться сюда. Не могу.
– Тебе врача вызвать?
– Не надо врача. Надо отсюда уйти. Навсегда.
Вера села рядом, взяла сестру за руку.
– Хорошо, – сказала она тихо. – Хорошо, Людочка. Я позвоню дяде. Скажу, что мы согласны. На его условия. Двести пятьдесят тысяч. Лишь бы это закончилось.
Людмила кивнула, слёзы текли по её щекам.
– Прости меня, Веруня. Я слабая.
– Нет, – Вера качнула головой. – Ты не слабая. Мы обе просто люди. А он... он машина.
Вера достала телефон, набрала номер Игоря Васильевича. Пальцы дрожали. Гудки. Один, второй, третий.
– Да, – ответил он, голос бодрый, довольный.
– Игорь Васильевич, это Вера. Мы согласны. Продаём вам нашу долю. За двести пятьдесят тысяч.
Пауза. Потом он рассмеялся.
– Вот и молодцы. Наконец-то поумнели. Приезжайте ко мне сегодня вечером, оформим всё. Адрес помните?
– Помним.
– Отлично. Жду к семи.
Он повесил трубку. Вера опустила телефон, посмотрела на сестру.
– Всё. Мы сдались.
Людмила закрыла лицо руками и заплакала. Вера тоже плакала, беззвучно, чувствуя, как что-то внутри ломается окончательно.
***
Вечером они поехали к Игорю Васильевичу. Он жил в новом доме на другом конце города, в просторной трёхкомнатной квартире с дорогим ремонтом. Встретил их в домашнем халате, провёл на кухню.
– Присаживайтесь, девочки. Сейчас договор подпишем.
На столе лежали бумаги. Договор купли-продажи доли. Сумма: двести пятьдесят тысяч рублей. Вера взяла ручку. Рука дрожала.
– Игорь Васильевич, – сказала она, не поднимая глаз, – скажите честно. Вы специально нас так измучили? Чтобы мы согласились на эти деньги?
Он налил себе чаю, сел напротив.
– Верочка, я бизнесмен. Я вижу возможность, я её использую. Вы сами виноваты, что не оформили ничего при жизни мамы. Вот и получилось как получилось.
– Но вы же родственник. Мы одна семья.
Он усмехнулся.
– Семья, это красивое слово. Но деньги важнее. Всегда были, всегда будут. Подписывай.
Вера посмотрела на Людмилу. Та сидела, опустив голову, слёзы капали на колени. Вера вздохнула, расписалась на договоре. Потом передала ручку Людмиле. Та тоже поставила подпись, дрожащую, кривую.
Игорь Васильевич забрал договор, достал из ящика конверт.
– Вот ваши деньги. Двести пятьдесят тысяч. Пересчитайте.
Вера взяла конверт. Он был тонким, лёгким. Внутри пачка купюр. Она не стала пересчитывать. Какой смысл?
– Когда мы должны освободить комнату? – спросила она глухо.
– Да не торопитесь, – великодушно ответил Игорь Васильевич. – Недельку можете пожить. Потом я туда тоже жильцов подселю. Всю квартиру сдам целиком, выгоднее так. Или может продам, посмотрю. Рынок сейчас хороший.
Он допил чай, встал.
– Ну что, девочки, не обижайтесь. Жизнь такая. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Вы проиграли. Бывает.
Они вышли из его квартиры молча. Спустились на лифте, вышли на улицу. Снег шёл гуще, всё вокруг белело. Людмила остановилась, прислонилась к стене дома.
– Веруня, что мы наделали? – прошептала она. – Мы же продали бабушкину квартиру за копейки. Продали нашу долю, наше право.
– Мы спасли себя, – тихо ответила Вера. – Или то, что от нас осталось.
Они пошли к остановке. Автобус долго не шёл. Они стояли на холоде, и конверт в сумке Веры казался таким тяжёлым, будто там не деньги, а камень. Камень на душе.
***
Через три дня они начали собирать вещи. Немного у них было, две сумки на каждую. Остальное решили выбросить или раздать. Галине Степановне отдали бабушкин сервиз, фарфоровый, красивый. Той самой было жалко выкидывать.
– Верочка, Людочка, – говорила соседка, принимая посуду, – вы не думайте, что всё зря было. Вы боролись. Просто против вас играли нечестно.
– Да, – кивнула Вера. – Нечестно.
Рабочие из квартиры съехали накануне, Игорь Васильевич нашёл новых арендаторов, семью с детьми. Они уже приезжали смотреть, ходили по комнатам, обсуждали, где что поставят. Вера видела, как женщина заглядывала в их комнату, в маленькую, четырнадцать квадратов, и говорила мужу:
– Это детскую сделаем. Как раз подойдёт.
Детскую. В той комнате, где умирала бабушка. Где Вера и Людмила провели последние месяцы ада.
В последний вечер они сидели на голом диване, сумки стояли у двери. Квартира была пустой, чужой. Людмила смотрела в окно.
– Помнишь, Веруня, как мы тут с бабушкой Новый год встречали? Она салат оливье делала, мы ёлку наряжали. В той большой комнате.
– Помню, – кивнула Вера.
– А теперь там чужие люди будут жить. И не будут знать, что тут было. Какая бабушка была. Как она нас любила.
– Да, – согласилась Вера. – Не будут.
Они замолчали. За окном падал снег. Город жил своей жизнью, равнодушный к их маленькой трагедии.
– Веруня, – спросила Людмила, – а что теперь? Куда мы пойдём?
– Я нашла комнату в аренду, – ответила Вера. – На окраине, в частном доме. Женщина сдаёт, пожилая. Десять тысяч в месяц. Мы можем там пожить, пока не решим, что дальше.
– Десять тысяч, – повторила Людмила. – У нас сто двадцать пять на каждую. Это на год аренды, если экономить.
– Да. А дальше посмотрим. Может, я подработку найду. Ты тоже.
– В нашем возрасте? – горько усмехнулась Людмила. – Мне пятьдесят семь. Тебе шестьдесят. Кому мы нужны?
Вера не ответила. Потому что Людмила была права. Они были никому не нужны. Два пожилых человека без своего жилья, с мизерными деньгами, с подорванным здоровьем.
В дверь позвонили. Вера открыла. На пороге стоял риелтор от агентства «Ваш Дом», молодой парень в костюме.
– Добрый вечер. Я от Игоря Васильевича. Он просил проверить, освободили ли вы квартиру.
– Освободили, – Вера кивнула. – Вот ключи.
Она протянула ему связку. Риелтор взял, осмотрелся.
– Хорошо. Новые жильцы въезжают послезавтра. Игорь Васильевич велел передать, что он благодарен за сотрудничество.
Он ушёл. Вера закрыла дверь, прислонилась к ней лбом.
– Благодарен за сотрудничество, – прошептала она. – За то, что мы сдались.
Людмила подошла, обняла сестру.
– Пойдём, Веруня. Здесь нам больше не место.
Они взяли сумки, вышли из квартиры. Вера обернулась на пороге, посмотрела в последний раз. Тёмный коридор, закрытые двери комнат, кухня, где когда-то пахло бабушкиными пирогами. Всё ушло. Всё кончилось.
Они спустились по лестнице, вышли из подъезда. Снег хрустел под ногами. У ворот их ждало такси, которое Вера заказала.
– Куда едем? – спросил водитель.
Вера назвала адрес. Машина тронулась. Людмила смотрела в окно, на уходящий дом, на дом их детства, их бабушки, их боли.
– Веруня, – сказала она тихо, – мы больше никогда туда не вернёмся, правда?
– Нет, – ответила Вера. – Не вернёмся.
– И дядя выиграл.
– Да. Выиграл.
Машина ехала по заснеженным улицам. В салоне было тепло, но Вере было холодно. Холод шёл изнутри, от сознания того, что они остались ни с чем. Двести пятьдесят тысяч на двоих, это не деньги. Это насмешка. Подачка. Плата за их унижение.
– Людочка, – спросила Вера, – мы правильно сделали?
Людмила посмотрела на неё. Глаза были красными, опухшими от слёз.
– Не знаю. Может быть, надо было бороться дальше. Судиться, жаловаться, не сдаваться.
– Но мы бы сломались. Ты уже ломалась. И я на грани была.
– Да, – кивнула Людмила. – Но теперь мы сломались по-другому. Мы капитулировали. И это тоже больно.
Вера промолчала. Боль была. Острая, жгучая. Боль от несправедливости, от бессилия, от того, что закон на стороне сильного, а не правого. Что можно иметь право на долю в квартире и не иметь права на достойную жизнь в ней.
***
Комната в частном доме оказалась маленькой, холодной. Хозяйка, Нина Фёдоровна, женщина лет семидесяти, показала им крошечное помещение с двумя кроватями, столом и шкафом.
– Туалет во дворе, – сказала она. – Воду грею на кухне, могу вам чайник дать. Десять тысяч в месяц вперёд, плюс за свет отдельно.
Вера отсчитала деньги. Нина Фёдоровна забрала купюры, кивнула и ушла. Сёстры остались одни. Людмила опустилась на кровать, посмотрела на облезлые стены, на заиндевевшее окно.
– Вот наш новый дом, – сказала она безжизненным голосом.
– Да, – подтвердила Вера. – Наш новый дом.
Они разобрали вещи молча. Повесили в шкаф одежду, расставили на столе свои немногочисленные принадлежности. Вера достала из сумки фотографию бабушки, единственное, что она взяла из квартиры. Поставила на тумбочку.
– Прости нас, бабуля, – прошептала она. – Мы не смогли.
Людмила подошла, посмотрела на фотографию. Бабушка улыбалась, молодая ещё на снимке, с тёмными волосами.
– Она бы нас поняла, – сказала Людмила.
– Да, – кивнула Вера. – Но это не легче.
Вечером они сидели за столом, пили чай. Нина Фёдоровна принесла им хлеб и масло, сказала, что может иногда ужином делиться, если они доплатят. Вера согласилась. Деньги таяли.
– Веруня, – спросила Людмила, – а что, если мы были глупыми? Что, если можно было как-то иначе?
Вера покачала головой.
– Я не знаю. Мы делали что могли. Судились, ходили к юристам, пытались договориться. Но против нас была система. Закон, который даёт больше прав тому, кто на бумаге наследник, а не тому, кто реально заботился. И дядя, который использовал эту систему безжалостно.
– Значит, справедливости нет, – тихо сказала Людмила.
– В нашей истории нет, – согласилась Вера. – Но мы живы. Мы вместе. И мы не потеряли друг друга. Это уже что-то.
Людмила посмотрела на сестру, протянула руку, сжала её пальцы.
– Да. Это что-то.
Они сидели так, держась за руки, и за окном шёл снег. Город засыпал. А они начинали новую жизнь. Без квартиры, без прошлого, с мизерными деньгами и горьким опытом. Но вместе.
***
Через неделю Вера пошла в библиотеку, где работала, попросила дополнительные смены. Заведующая согласилась. Людмила устроилась уборщицей в магазин, тот же «Быстрый Гонец», где раньше была продавцом. Зарплата меньше, но брали без вопросов.
Они вставали рано, уходили на работу, возвращались поздно. Комната была холодной, но они натягивали на себя все одеяла, спали обнявшись, грели друг друга.
Однажды вечером Людмила сказала:
– Веруня, я видела объявление. Сдаётся однокомнатная квартира, пятнадцать тысяч. На окраине, но со всеми удобствами. Может, снимем? Здесь же холодно, туалет на улице.
Вера посчитала в уме.
– Пятнадцать тысяч в месяц. У нас осталось чуть больше ста тысяч. Это на семь месяцев, если не считать коммуналку и еду. А потом что?
– Потом как-нибудь, – Людмила пожала плечами. – Может, заработаем больше. Или ещё что-нибудь придумаем.
Вера помолчала, потом кивнула.
– Хорошо. Давай снимем. Хоть с удобствами поживём.
Они сняли квартиру. Маленькую, на пятом этаже панельки без лифта. Но там было тепло, был нормальный санузел, была плита. Они обустроились, повесили фотографию бабушки на стену.
Жизнь шла. Медленно, тяжело, но шла. Вера работала в библиотеке, разговаривала с читателями, выдавала книги. Иногда кто-то спрашивал, как дела, и она отвечала: «Нормально». Не рассказывала про квартиру, про дядю, про их поражение. Зачем? Никому это не интересно.
Людмила мыла полы в магазине, выносила мусор, натирала витрины. Раз в неделю ей давали просроченные продукты, она приносила домой. Так экономили.
Деньги таяли. Через полгода у них осталось тридцать тысяч. Потом двадцать. Потом десять.
– Веруня, – сказала Людмила однажды, – нам надо что-то придумать. Деньги кончаются.
– Я знаю, – кивнула Вера. – Я думаю.
Она думала. Ночами лежала, смотрела в потолок, считала. Их зарплаты вместе это тридцать две тысячи. Аренда пятнадцать. Коммуналка три. Еда и проезд десять. Остаётся четыре тысячи. На лекарства, на одежду, на непредвиденное. Это копейки. Одна болезнь, и всё.
Однажды вечером позвонила Галина Степановна. Вера удивилась, они не общались с тех пор, как съехали.
– Верочка, здравствуй. Как вы с Людочкой?
– Живём, Галина Степановна. Как-то.
– Я звоню сказать... Игорь Васильевич продал квартиру. Две недели назад. За четыре миллиона двести тысяч.
Вера замерла. Четыре миллиона двести тысяч. Их доля это одна треть. Больше миллиона трёхсот тысяч. А они продали за двести пятьдесят.
– Верочка, ты слышишь? – спросила Галина Степановна.
– Слышу, – выдохнула Вера. – Спасибо, что сказали.
Она положила трубку. Людмила вышла из ванной.
– Кто звонил?
– Галина Степановна. Дядя продал квартиру. За четыре двести.
Людмила побледнела, опустилась на стул.
– Сколько?
– Четыре миллиона двести тысяч. Наша доля это миллион триста. А мы получили двести пятьдесят.
Они сидели молча. За окном темнело. На улице кричали дети, проезжали машины. Жизнь шла дальше, равнодушная к их горю.
– Он нас обманул, – прошептала Людмила. – Говорил, что доля ничего не стоит. А сам продал за полную цену.
– Не обманул, – покачала головой Вера. – Он выкупил нашу долю дёшево, стал единоличным собственником и продал уже целую квартиру. Всё законно. Всё по-честному, юридически.
– Но это же несправедливо!
– Да, – согласилась Вера. – Несправедливо. Но это реальность.
Людмила заплакала. Тихо, безнадёжно. Вера сидела рядом, и слёз у неё не было. Они кончились. Осталось только тупое, вязкое отчаяние.
– Веруня, – спросила Людмила сквозь слёзы, – а можно его засудить? За обман?
– Он не обманывал. Он предлагал рыночную цену доли в коммунальной квартире. Мы согласились. Подписали договор. Что его судить?
– Но он знал, что продаст дороже!
– Знал. И использовал это. Но закон на его стороне. Опять.
Людмила утёрла слёзы, посмотрела на сестру.
– Значит, мы проиграли окончательно. Он получил свои миллионы, а мы остались нищими.
– Да, – подтвердила Вера. – Окончательно.
Они легли спать поздно. Вера лежала, слушала дыхание Людмилы. Сестра всхлипывала во сне. Вера протянула руку, погладила её по голове.
– Прости, Людочка, – прошептала она. – Прости, что не смогла защитить.
Наутро они встали, собрались на работу. Людмила была бледной, с опухшими глазами. Вера тоже выглядела неважно, но держалась.
На работе Вера разговаривала с коллегой, Светланой Ивановной, пожилой библиотекаршей.
– Вера Николаевна, вы что-то не того, – сказала та. – Случилось что?
Вера хотела отмахнуться, но вдруг не выдержала, рассказала. Всё, от начала до конца. Про суд, про долю, про дядю, про жильцов. Про продажу за копейки и про то, что узнала вчера.
Светлана Ивановна слушала, качала головой.
– Господи, Верочка, как же так. Это же настоящее издевательство.
– Да, – кивнула Вера. – Но ничего не поделаешь.
– А вы к юристу ходили? Может, можно оспорить сделку?
– Нет, – покачала головой Вера. – Всё законно. Мы сами подписали договор. Добровольно.
– Но вас же вынудили! Тем, что подселяли этих людей!
– Вынудили, – согласилась Вера. – Но доказать это невозможно. У него были договоры аренды, он имел право сдавать свою долю. А то, что жильцы были неподходящие, это субъективное мнение.
Светлана Ивановна вздохнула.
– Жестокий мир, Верочка. Законы на стороне тех, кто знает, как их использовать.
– Да, – согласилась Вера. – Жестокий.
Вечером они сидели дома, ели гречку с сосисками. Дешёвый ужин. Вера думала о том, что скоро у них совсем не будет денег. Надо будет искать вторую работу. Или переезжать в ещё более дешёвое жильё.
– Людочка, – сказала она, – нам надо решать. Денег осталось на месяц. Может, поищем комнату подешевле? Тысяч за семь, восемь?
Людмила покачала головой.
– Нет. Я не хочу опять в комнату. Не хочу опять холод и туалет на улице. Лучше я ещё подработку найду. Или... или мы продадим мои и твои однокомнатные квартиры, которые сдаём. Купим что-то совсем маленькое, но своё.
Вера задумалась. Её однокомнатная стоила около двух миллионов. Людмилина полтора. Вместе три с половиной. Если продать, можно купить что-то на окраине, маленькое, тысячи за полтора. Останется два миллиона. Это подушка безопасности.
– Может, и правда так сделать, – медленно сказала Вера. – Продать обе, купить одну поменьше. И жить на остальное.
– Сколько на два миллиона проживём? – спросила Людмила.
– Если экономить, лет десять, – прикинула Вера. – Может, пятнадцать, если пенсию учесть.
– Я на пенсию выйду через три года, – сказала Людмила. – Ты уже на ней. У тебя сколько?
– Двенадцать тысяч.
– У меня будет тысяч десять, наверное. Вместе двадцать две. Плюс два миллиона. Мы протянем.
Вера кивнула.
– Хорошо. Давай так сделаем. Продадим квартиры, купим одну. Будем жить спокойно. Без дяди, без аренды, без страха.
Людмила впервые за долгое время улыбнулась.
– Да. Спокойно.
Они обнялись. И Вера подумала: вот и всё. Они выжили. Не победили, но выжили. Игорь Васильевич забрал их долю за копейки, заработал миллионы. А они остались с малым. Но живы. И вместе.
***
Прошёл месяц. Они выставили обе квартиры на продажу через агентство «Ваш Дом», по иронии судьбы то самое, которое работало с дядей. Риелтор, другой, не тот, что забирал ключи, оценил жильё, сказал, что продаст быстро.
Действительно, через две недели нашлись покупатели. Веру однокомнатную купили за миллион девятьсот, Людмилину за миллион четыреста. Итого три миллиона триста тысяч. Вера с Людмилой подписали договоры, получили деньги, перевели на счёт.
Потом нашли квартиру. На самой окраине, в старой пятиэтажке. Однокомнатная, тридцать два квадрата, с ремонтом советских времён. Но своя. За миллион двести.
Они купили. Въехали. Расставили свои вещи, повесили фотографию бабушки на самое видное место.
– Ну вот, – сказала Людмила, оглядываясь. – Наше.
– Да, – кивнула Вера. – Наше.
У них осталось два миллиона сто тысяч. Это была подушка. Это было спокойствие. Не богатство, но стабильность.
Они продолжили работать. Вера в библиотеке, Людмила уборщицей. Зарплаты откладывали, жили скромно. Варили супы, штопали одежду, экономили на всём.
Но в их квартире было тепло. Тихо. Никто не врывался, не шумел, не смотрел с презрением. Они были дома.
Однажды вечером, через полгода после переезда, Людмила сказала:
– Веруня, а я видела дядю. На улице. Он ехал на дорогой машине, новой. Увидел меня, посмотрел и отвернулся.
– Ну и пусть, – ответила Вера. – Он живёт своей жизнью, мы своей.
– Он богатый, а мы бедные.
– Но мы честные, – возразила Вера. – А он нет.
Людмила помолчала.
– Утешает это?
Вера задумалась. Утешает ли? Игорь Васильевич получил миллионы, живёт в достатке. А они еле сводят концы с концами, работают на износ, бояться болезней и старости.
– Нет, – призналась Вера. – Не утешает. Но это правда. И мы можем жить с этой правдой. А он с той, что обманул родственниц, выжил их из дома, нажился на их горе. Каждый с тем, что заслужил.
– Думаешь, его совесть мучает? – спросила Людмила.
– Не знаю, – пожала плечами Вера. – Наверное, нет. У него, видимо, совести нет.
Они замолчали. За окном начинался вечер. На кухне что-то варилось, пахло щами. Простая еда, простая жизнь. Без излишеств, без радости, но и без того кошмара, который они пережили.
– Веруня, – тихо спросила Людмила, – а ты жалеешь, что мы продали долю?
Вера посмотрела на сестру. Людмила постарела за этот год. Глубокие морщины, седые волосы, сутулые плечи. И сама Вера тоже постарела. Они обе постарели от горя, от стресса, от бессилия.
– Жалею, – честно ответила Вера. – Но не знаю, что ещё можно было сделать. Мы пытались. Боролись. Но проиграли. Система против нас. Дядя против нас. Всё против нас.
– Значит, мы сдались правильно?
– Не знаю, Людочка, – Вера покачала головой. – Правильно или нет, но мы живы. А это главное.
Людмила кивнула. Встала, пошла на кухню, помешала суп. Вера осталась сидеть у окна, смотрела на двор, на играющих детей, на вечерние огни.
Где-то в этом городе Игорь Васильевич сидел в своей просторной квартире, считал свои миллионы, планировал новые сделки. А они здесь, в маленькой однокомнатной, на окраине, с двумя миллионами, которые когда-нибудь кончатся.
Справедливости не было. Но они выжили. И это было их маленькой, горькой победой.
***
Прошёл ещё год. Вера вышла на полную пенсию, оставила работу в библиотеке. Денег стало меньше. Людмила всё ещё работала уборщицей, но здоровье подводило. Спина болела, ноги отекали.
Деньги из двух миллионов таяли. На лекарства, на еду, на коммуналку. Через год осталось миллион восемьсот. Потом миллион шестьсот.
– Веруня, – сказала Людмила однажды, – мы тратим по двести тысяч в год. Это на восемь лет нам хватит. А потом?
– Потом будем жить на пенсии, – ответила Вера. – Как-нибудь.