Предыдущие главы:
ч. 3, гл. 5. Над Канадой небо синее...
Часть 3. БЕЛЫЕ ЛАБИРИНТЫ
Глава 5. Над Канадой небо синее…
Кстати, о морской воде. Вчера к обеду Виктор, учитывая ограниченные (и непонятно куда исчезающие) запасы пресной воды, поставил эксперимент: сварил на второе макароны в забортной воде – вот, мол, и солить не надо! Я не стал есть, потому что болела голова – поковырялся ложкой в борще и упал в свою люлю. Остальные же члены экипажа имеют о блюде мнения весьма разноречивые, и прежде всего сам Виктор, которому зело не понравилось. Ещё бы, в морской воде не столько натриевые соли, сколько магниевые, йодистые и всякие другие, почему она не просто солёная, а горько-солёная. Другое дело, если брать воду около льдов. И ещё: интересно, что при варке в морской воде мидий и крабов эта горечь почему-то совершенно не чувствуется – наверно, это касается только морепродуктов, к которым макароны не относятся. Вот и тема для Витькиной дипломной работы, а там глядишь – и будущей диссертации.
К обеду ветерок усилился, сзади повалили всё увеличивающиеся ветровые волны. Яхта шла «на бабочке», а к шести вечера GPS показал скорость под девять узлов. Курс – мимо бухты Веллингтон прямо на вход в Кэмбридж-Бэй. Как и положено на попутных курсах, яхту сильно качает и пинает с борат на борт. Планировали не спеша дотопать до места к утру – ан нет, придётся маневрировать в незнакомой узкости и швартоваться в условиях ограниченной видимости, плюс сильный ветер (прогноз чего-то заврался, и вместо обещанного закисона всё дует и дует. Ну, это с ним иногда бывает).
Так оно и получилось. Подходить к бухте и ложиться на входные створы начали за час до полуночи. Небо тёмное, ни звёздочки, ветер под шесть баллов. Идём под гротом и бизанью, сперва на попутных, потом начали потихоньку приводиться по мере прохождения очередного створа. Хорошо виден весь посёлок, залитый огнями, красные аэронавигационные огни аэродрома и антенн, а ещё два мощных синих проблесковых огня, вертикально установленных на невидимой высокой радиомачте. Где пирс, к которому можно хоть временно пристать – никто из нас понятия не имеет. К тому же это оказался тот невообразимый случай, когда на русской карте канадский рейд указан со всеми положенными навигационными ориентирами, а на родной канадской, которую дали в Тактояктуке, почти пусто. Хотите – верьте, хотите – нет.
Подкрадываемся на дизеле, убрав паруса примерно за полтора кабельтова до берега, и радостно воем, нащупав фарой-искателем любимую крошку «Келли Оваюак», уткнувшуюся носом в свои три баржи. Баржи, кажется, стоят возле какого-то пирса, но ничего не видно (пока), будем посмотреть, когда рассветёт.
Моросит колючий дождик, немного зябко. Видно, как на левый шкафут «Келли» выходит тёмная фигура и, кажется, собирается без вопросов принять у нас швартовы. Ба, да это ж Франклин! Он степенно басит своё «Хай!», перекрывая стук дизеля, и ещё через пять минут мы уже стоим лагом у левого борта буксира.
К Франклину выходит также Грэм. Мы здороваемся, как старые друзья – а так оно, пожалуй, и есть, потому что моряк моряка понимает почти с полуслова, и у него не стоит вопрос, помогать или нет. Стоят два других вопроса: чем именно помогать и сколько есть в запасе времени, чтобы спрыснуть это дело.
Но это всё утром. А пока мы быстренько «отмечаем» приход, не забыв поднять стопки и за дам бухты Кэмбридж-Бэй. И да не обидятся женщины, которые ждут дома. Мы пьём в первую очередь за них, скрывая за наспех сляпанной весёлой матросской вульгарностью те самые чувства, которые и дают моряку силы дойти до родного берега.
Мы почти ровно на середине ледового пути…
Поиски гипотетического Северо-западного прохода из Атлантического океана в Тихий не давали людям покоя с тех самых пор, когда была открыта Америка. Европе до зарезу хотелось волшебных китайских богатств, за которыми приходилось плыть либо огибая Африку, либо вокруг коварного мыса Горн. Оба пути были долгими и опасными, почему и не утихала битва за открытие нового пути на Восток через Запад. Панамского канала, разумеется, ещё не было.
Северная часть американского континента была изучена куда более слабо, чем южная, в силу природных особенностей климата, а главное – тяжёлых льдов, покрывающих моря большую часть года. Карта Арктического Канадского архипелага пестрит именами тех, кто своими жизнями и сединой стирал на ней белые пятна. Джеймс Кук, Фредерик Бичи, Уильям Парри, Джон и Джеймс Россы, Джон Франклин, Роберт Мак-Клур, Уильям Баффин, Фрэнсис Мак-Клинток… многие исследователи остались в Арктике навсегда. Пытаясь пройти их путями, даже сейчас, в XXI веке, приходится сталкиваться с определёнными трудностями, а ведь они шли неведомо куда, без генераторов и дизелей, без GPS и ледовой авиаразведки, зимовали у холодных островов по четыре года подряд, и всё равно не гнулись. Железные люди.
Первым Северо-западный проход насквозь прошёл знаменитый Руаль Амундсен в 1903-1906 году на парусно-моторной шхуне «Йоа». Третий путь в Китай и Индию был, наконец, открыт. Но практического значения он так и не получил, потому что, во-первых, он оказался не намного короче, чем через мыс Горн; во-вторых, прокопали Панамский канал; в-третьих, сильно развилась транспортная авиация; ну и, в-четвёртых, плавание через Северо-западный проход до сих пор является делом сложным, а порой (как, например, в это лето 2002 года) и просто морокой, несмотря на современные средства навигации и точную ледовую разведку.
Яхтой, первой сумевшей одолеть эти льды и проливы, стал шлюп «Уилливо», а капитаном на ней был бельгиец Уилли де Роос. Это было в 1977 году. Всего Северо-западным проходом в обоих направлениях на данный момент прошло девяносто девять судов (включая ледоколы), из них четырнадцать – парусники (считая от Амундсена). Русские под парусом (да и вообще) здесь впервые. «Апостол» должен стать первой российской яхтой, преодолевшей этот путь, а если Арведу Фуксу не повезёт, то и первой, обошедшей периметр Северного Ледовитого океана. А так – мы ровно сотые в общем числе и шестнадцатые в списке парусников. Почему шестнадцатые, если до нас прошло четырнадцать, и откуда список? Пока не скажу, потому что неинтересно будет.
Вернёмся в Кэмбридж-Бэй, где скупое северное солнце осветило городок и пирс, где у борта незабвенной и любимой «Келли Оваюак» стоит сонный «Апостол Андрей».
Наша «плавучая душевая» проснулась куда раньше нас. У канадских моряков рабочий день начинается в шесть, а то и в пять, в зависимости от плана предстоящих мероприятий. Мы уже знали от Франклина, что сегодня в полночь «Келли» должна будет уйти на мыс Леди Франклин и затем на Так, но сильно в этом сомневались, помня звонкое тепло предыдущей встречи.
Первым на борт яхты, как и в тот раз, пришёл поляк-канадец Миша-Майкл. Его по понятным причинам тянет к братьям-славянам. Миша двадцать один год назад покинул родную Польшу, ещё до того, как там начались коллизии, связанные с «Солидарностью». Канаду Миша справедливо считает своей второй родиной, но всё же порой сильно тоскует. Как и все члены экипажа, Миша работает на «Келли» в летнюю навигацию (с середины июня по октябрь), и только. Остальное время он занят отдыхом, хобби – словом, самим собой, поскольку заработанных денег хватает с избытком. Встреча Миши и Литау вылилась в радостный диалог, и Миша, как и подобает брату-славянину, первым делом спросил, какие у нас трудности. Трудностей у нас особых не было, разве что пополнить запасы топлива и пресной воды, что с Мишиной помощью было сделано ещё до обеда.
Экипаж «Келли» трудился вовсю: рядом стояли всё те же три баржи, наполовину загруженные контейнерами, какими-то бульдозерами и прочим хозяйством. Раймонд и Найджел вкалывали, как рабы на плантации, но находили время забежать к нам и немножко поболтать, когда в работе был вынужденный перерыв.
Мы с Витькой предложили ребятам себя в помощь: а что, раньше закончим – раньше за стол сядем...
– Не, не, – замотал головой Рэй. – Видишь, вон там двое стоят?
– Ну, вижу, – кивнул я.
На берегу действительно стояли два «оранжевых комбинезона» и что-то старательно помечали в блокнотиках.
– Тред-юнион, – терпеливо объяснил Рэй. – Всё на карандаш берут.
В Северной Канаде запрещено работать тем, кто не является гражданами Канады. И профсоюз зорко следит, чтобы канадский КЗОТ свято выполнялся.
Заливать топливо Мише помогал импозантный дядя Гэри, или Гэри Уайт. Он живёт на берегах Онтарио, как в старом фильме про индейцев. Ему шестьдесят пять лет, это его последний месяц, связанный с профессией моряка, а морячить Гэри начал ещё в 1952 году. Ходил на больших судах, чего только не возил по морям и океанам, за плечами две кругосветки. Был и в России (точнее, ещё в СССР), где у Гэри случились какие-то сложности во взаимоотношениях с КГБ. Через две недели дядя Гэри уйдёт на заслуженную пенсию. На вопрос, что он теперь будет делать, дядя Гэри рассмеялся и заорал своим хриплым просолённым голосом: «Пить виски, ловить рыбу и заниматься сексом!» И захохотал, как Джон Сильвер. Угощая меня канадской сигаретой (а я ему предложил наш «Пётр I»), дядя Гэри показал нарисованные на пачке чёрные гнилые зубы – мол, Минздрав Канады предупреждает, и сказал: «Смотри, такие же будут». Пришлось похвастать своими искусственными – мол, не грозит, ха-ха. «Мне тоже не грозит», – весело заржал дядя Гэри и предъявил на свет Божий вставные челюсти – и верхнюю, и нижнюю, смешно при этом причмокнув. Повод выпить настойчиво витал в воздухе.
После блаженства в тёплом душе на «Келли» Николай отправил меня, Виктора и Анатолия на разведку в городок.
Всё очень похоже на Тактояктук – те же домики на сваях, те же пикапы и джипы, те же моторные лодки и снегоходы. Очень много сломанных транспортных средств, за негодностью валяющихся тут и там, причём, по нашим наблюдениям, из четырёх-пяти битых можно легко собрать одно действующее.
Обойдя огромные серебристые цистерны с лесенками, мы вышли на главную улицу. Конечно же, никакого асфальта, но движение куда оживлённей, чем в Таке. Перекрёстки регулируются очень просто: на каждом с четырёх сторон стоят красные восьмиугольные знаки «стоп», все водители им внимательно и аккуратно следуют, не нарушают. На одном из перекрёстков в огромном джипе «шевроле» дремал румяный шериф в кепке, с пятью подбородками и со звездой на груди. Всё правильно: шериф спит – служба идёт. При нашем приближении шестое чувство пробудило его, и он сказал из-за опущенного стекла традиционное «хай!»
Таким же «хай» нас остановила некая миссис лет тридцати, которую заинтересовало, кто мы и откуда. После недолгих разъяснений я спросил её насчёт двух француженок, которые где-то здесь должны быть со своей яхтой. Оказалось, что француженки действительно оставляли яхту здесь на зимовку – у них были серьёзные проблемы с дизелем и танками пресной воды – а полторы недели назад ушли дальше на восток по Северо-западному проходу. Да, это мама и дочка, и ещё чёрный кот, все трое – опытные яхтсмены. Например, мама уже пять раз пересекала Атлантику и трижды – Тихий океан. Так что ещё неизвестно, кто кому может оказать посильную помощь…
В Кэмбридж-Бэй оказалось два мини-маркета и рыбный склад, на котором можно купить свежую и копчёную рыбку. Кстати, пока мы гуляли по городку, Литау вместе с Гэри смотались на этот склад, и дядя Гэри затарил нас вкусной местной рыбой, которая называется «арктическая чара» – что-то сильно напоминающее большую серебристую форель с нежным розовым мясом и досадным обилием костей.
Посреди посёлка мы обнаружили шикарное современное здание, напоминающее слегка наклонённую летающую тарелку. Это оказалась местная высшая школа, которую несколько позже удалось посетить. Неподалёку же оказался банк, почта, управление образования, мэрия, несколько маленьких отелей и пара домиков детского «арктического колледжа». Правительственные здания вычислить легче лёгкого – возле них всегда торчат три флагштока с развевающимися флагами: канадский и ещё два, характеризующие данный район с точки зрения административного деления. Всё ухожено, чистенько и аккуратненько, даже по сравнению с Тактояктуком. С тоской вдруг вспомнились и убожество командорского райцентра Никольского, и чукотский порт Провидения – свалка всех времён и народов. «Ворота в Арктику»… Ну почему они могут жить, как люди, а мы нет?! Может, не хотим? Или нам не дают? А кто не даёт? Ну-ка, фамилии сюда! Список на стол!
В мини-маркете, в отличие от Така, имеется специальный отдел сувениров, уставленный местными поделками из камня, от простеньких и топорных до (на мой взгляд) просто великолепных. Цены кусаются. Наиболее типичны маленькие фигурки «инукшук», копии больших, являющихся общим выражением эскимосской архитектуры и скульптуры. Фигуры эти во множестве ставятся инуитами в тундре и на холмах, сложены они из плоских камней и изображают различных людей – мужчин, женщин и детей. Вид фигуры и очередность укладки камней говорит инуиту о многом – это разновидность способа передачи самой разнообразной информации, а кроме того, это ещё и предмет почитания, поскольку изображает настоящего человека, каковым, несомненно, является каждый инуит. Интересно, что здесь совершенно не пахнет идолопоклонством, и христианские миссионеры изначально против инукшук ничего не имели. Кроме того, инукшук имеют и чисто практическое значение – ими обозначают границы территорий, а ещё их ставят на путях миграций карибу. Увидев такое каменное человекоподобное чучело, олени пугаются и бегут в нужном направлении, где их уже ждут охотники. Также из сувениров запомнились каменная волна с выпрыгивающей из неё каменной же белухой и кит-нарвал из зелёного камня. Бивень у нарвала белый, а волны иссиня-чёрные. И знаменитые эскимосские кухонные ножи «улу» в виде полумесяца, больше похожие на наконечник турецкого ятагана, с какими хочешь рукоятками – каменными, деревянными и даже (не поверите) пластиковыми.
Я не до конца разобрался в тонкостях административного деления, но Кэмбридж-Бэй – это как-то одновременно и NWT, и провинция Нунавут (?). Для нас разница выразилась в ценах на бокалы для пива: бокал с надписью «Нунавут» почему-то стоит ровно вчетверо больше.
Очень много детей – и белых, и эскимосов. Дети ничем не отличаются от других детей в мире: такие же чумазые и озорные. Общаться с ними сложно, они учат сразу три языка (английский, французский и сиглит), поэтому во рту у них каша. С возрастом это несколько проходит, если судить по нашему общению со взрослыми эскимосами, но далеко не бесследно. Акцент и отсутствие грамматики очень чувствуются.
Очень популярный вид транспорта – квадроцикл (реже – трицикл), на которых носятся все от мала до велика. Не редкость, скажем, такой кадр: проносится симпатичная белая девчонка с развевающимися рыжими волосами, в джинсах и куртке, а навстречу ей катит эскимосская бабуля в ЭНО (эскимосской национальной одежде), у которой один внук впереди на бензобаке, а второй за спиной в специальной котомке. На переднем багажнике – пакеты с покупками. Маленькие инуиты старательно ковыряют в носу и вообще являют собой воплощение степенности и солидности. На одном из квадроциклов спереди перед рулём приделаны огромные рога карибу – очень красиво и оригинально, но куда смотрит местная автоинспекция?
Курить в Канаде можно только с двадцати лет, и с этим тут довольно строго, хотя детишки порой и норовят попытаться стрельнуть сигаретку; а ещё здесь, в Кэмбридж-Бэй, также сухой закон. Ни тебе водки, ни виски, ни даже пива. От слова «вообще». Правительство заботится о физическом и нравственном здоровье эскимосов (а вот нашему наши чукчи и алеуты до лампочки). Изображать абстинентов вынуждены и приезжие, но… Втихаря народ всё равно пьет. Ну, бледнолицый, естественно, народ. По большому секрету нам сказали, что самогон купить очень несложно и недорого – всего-то триста канадских долларов за литр (или двести семьдесят американских).
С нами знакомится солидная «бледнолицая» мэм в очках с десятилетней дочкой-метиской. Мэм зовут Шэрин, дочку – Энни. Шэрин работает в департаменте образования, который заодно курирует все вопросы, так или иначе связанные с культурой и своеобразием края. Девиз департамента – «учитель не учит, а только показывает, как надо учиться». Таких лозунгов чёрным маркером прямо на стёклах их офиса написано штук семь, они отличаются формулировкой, но смысл у них один. И ещё: «Когда ты говоришь, что чего-то там не можешь, ты просто ограничиваешь своё всемогущество». Это уже Ричард Бах.
Шэрин удивляется русским, а она много знает о России из книг, и отвешивает изящный комплимент моему английскому. Я аж покраснел. Мысленно благодарю ненавистную Галину Владимировну Казакову, которая ещё в пятом классе пыталась вдолбить в меня правильный прононс, но преуспела не до конца. Эх, мне бы ещё словарный запас…
Старательно формируя предложение, вымучиваю ответный комплимент, поскольку с её стороны это явный аванс: её-то английский – и впрямь просто Оксфорд. Шэрин смеётся: «Да, именно Оксфорд» и хвастает, что также знает французский, а маленькая Энни – ещё и эскимосский. Ну да, всё правильно, в Канаде два официальных государственных языка плюс свой для жителей Севера… Приглашает посетить офис (подумалось: отлично, и посетим, а заодно и электронную почту через вас отправим). До свиданья! Завтра увидимся!
Возвращаемся на яхту. Анатолий выбирает себе место на берегу и садится рисовать очередной графический шедевр. У него их уже целый альбом, который вызывает у канадцев неподдельный интерес, и его уже перексерили на «Келли».
На пирсе кипит работа. Раймонд и Найджел вкалывают вовсю, и края не видно.
После обеда снова иду в посёлок, на этот раз с Виктором и Аркадием. Пройти мимо красивого здания высшей школы не получается. Заходим, и сразу видим международный телефон с щелью для пластиковых карт и дыркой для компьютера (ого!). Хочешь Интернет – плиз! Телефон с радостью проглатывает «мастеркард» Аркадия, и вот он уже болтает с супругой… после чего мы решаем прогуляться по школе.
Прежде всего, нужно разуться: как и в любом местном офисе, по школе ходят только босиком – и далее следовать в носках. Нас никто не сопровождает: раз люди пришли и идут, значит, им так надо. Направо – Интернет-класс и библиотека, налево – учебные помещения, учительская, кабинеты. Прямо – огромная застеклённая стена в спортзал, где куча детей самого разного возраста обстреливает баскетбольные щиты. Вдоль стены – персональные шкафчики для учеников, точно такие мы сто раз видели в американских фильмах типа «Горячая жевательная резинка» или «Баффи», но ни разу в наших школах. На каждом углу стоят столики с компьютерами: хочешь поюзать – садись и юзай. И нормальные, и «макинтоши». Школьники мало обращают на нас внимания, никто не задаёт никаких вопросов, разве что поглядывают и улыбаются, щебечут о своём. Красиво оформленный деревянный стеллаж кратко повествует об успехах школы: вот блестят ярко-жёлтые таблички с выгравированными на них именами золотых медалистов, лауреатов конкурсов, победителей олимпиад и так далее. Лежат пачки буклетов, рассказывающих о жизни школы. В обмен на их буклеты мы кладём несколько наших, снабдив дарственной надписью. Этого никто даже не замечает – ну и ладно. Потом когда-нибудь наткнутся и почитают.
Когда канадские моряки закончат работать, в конце-то концов?
Удивительно прозрачная вода в бухте Кэмбридж-Бэй. Двенадцать футов – почти четыре метра – и всё равно отчётливо видно чистое дно, как через сине-зеленоватое стекло. «Даже рыбу видать», – гордо говорит дядя Гэри, а Найджел просто тащит спиннинг и предлагает нам попробовать свои силы в ловле местных чудес ихтиологии. Я – пас. Рыбу ловить не люблю лет с двадцати пяти, так же, как и охотиться. Вот как отсекло, и всё. Стрелять по бутылкам – другое дело, и в этом я преуспел, а зверюшек жалко. Зверюшки ж не люди, их не за что. Виктор через каких-то пять минут вытаскивает средних размеров бычка с угрожающе разинутой пастью. Бычок имеет унылый серо-зелёный цвет, и потому в уху не пойдёт. Коэффициент его съедобности неизвестен, так что его место обратно в бухте. Хвалёная арктическая чара цеплять за блесну не хочет, так что остаёмся без ухи, но всё равно вечер хороший. За это время «Келли» дважды отходила и маневрировала, манипулируя баржами, и всё это время «Апостол» стоял лагом, правда, уже к её правому борту.
Капитан вовсю общается с Мишей и ждёт, когда на яхту приедет мистер Питер. Питер Семотюк – местный радиолюбитель, неровно дышащий к яхтам. В 1988 году он прошёл Северо-западный проход в составе экипажа яхты «Бельведер». Питер рекомендован Николаю одним из руководителей нью-йоркского Крейсерского яхт-клуба Ньюболом Смитом как человек, способный оказать «Апостолу» определённую помощь во время стоянки в Кэмбридж-Бэй. Явно украинское звучание фамилии Питера веселит нас – ну кругом братья-славяне. Сперва Рэй с Мишей, теперь вот Петя…
Петя объявился и заполнил собой всю кают-компанию. Густые брови Брежнева против Петькиных просто отдыхают. Питеру лет пятьдесят с копейками (пардон, с центами), и во время диалога было много интересных тем. Он пообещал просветить нас насчёт ледовой обстановки в регионе и тенденций её изменения, а также пообещал посодействовать в отправке электронной почты. На этом с ним попрощались до завтра.
Часов в одиннадцать вечера, когда уже начало темнеть, палубная команда «Келли» закончила крепление грузов на баржах, проработав почти без передыху шестнадцать часов. С двумя бутылками «Вилючинской» мы с Виктором и доктором отправились на буксир с целью устроить небольшую вечеринку, тем более что капитан Гибсон, подумав хорошенько, перенёс выход на утро. Кто знает, когда мы свидимся ещё раз, если свидимся вообще.
«Дипломатический приём на высшем уровне» проходил сперва на «Апостоле», а потом в каюте Миши, где сидели оба капитана и сам Миша. Также общение шло параллельно в каюте второго помощника, где уместились все остальные. Затем бомонд плавно переместился в кают-компанию «Келли», где состоялись вечерние посиделки. Техническую безопасность обеспечивал Франклин, который вместе с Грэмом одновременно изображал вахту. Раймонд болтал и жестикулировал, не переставая, а я поражался – ведь человек вкалывал шестнадцать часов кряду… Найджел трепался с Виктором. Когда «Апостол» пришёл в Так, Виктор знал по-английски только слово «beer». На следующий день, благодаря стараниям Найджела, он уже легко мог сказать «Меня зовут Виктор» и ещё одну непечатную фразу. Сегодня же их диалог был похож на звонкий горный ручей – льётся себе и льётся.
Несмотря на шутливые и оптимистичные тона разговора, в воздухе ощутимо витала грусть предстоящего расставания, поэтому я сходил на яхту за гитарой. Пели на английском и на русском, правда, приходилось предварять песни сбивчивым и корявым переводом. Под конец спели «Friends will be friends», причём никто не помнил слов, но вполне хватало этой главной строчки, а все остальное было «ла-ла-ла».
Пришёл капитан Гибсон, немного посидел, хлопнул мизерную стопочку, поулыбался и отправился спать, напомнив, что в пять утра подъём и съёмка со швартовов. Мы с Виктором переглянулись – ну-ну. Потом появился Миша, который уже обчистил кают-компанию своего буксира и завалил «Апостол» яблоками, персиками и виноградом. Часа в четыре ночи разошлись по кораблям, выжатые, как патиссоны, кроме Раймонда, который уверял, что может вообще не ложиться. Мы всё же уговорили его, напомнив, что ему завтра в море, и неважно, что две бутылки на такую ораву – просто курам на смех.
Утром часов в восемь «Келли» заурчала машинами, и из-под её кормы повалили буруны. Мы позавтракали и приготовились отвязываться, а пока прощались с канадцами на правом борту буксира. Настроение было великолепным, мы восхищались их душевной добротой и гостеприимностью, они тоже говорили много хороших слов. Слегка защипало в носу, но нечего распускать сопли, прощаясь. Мы все живём на одной планете, и потому не прощаемся вообще. Мы просто расстаёмся ненадолго, расстаёмся только для того, чтобы порадоваться новой встрече. А она вполне реальна, если очень захотеть… ведь верно?
Мы поднялись на мостик и пожелали капитану Гибсону доброго моря. Он подарил нам обаятельную улыбку комиссара Лассарда из «Полицейской академии» и, в свою очередь, пожелал нам скорейшего возвращения домой и редких льдов.
Последнее пожелание было особенно актуальным, потому что в эту навигацию льды изрядно попортили нервы всем в северной Канаде, скорректировав летние планы не в лучшую сторону. Например, Миша рассказывал, что обычно за лето «Келли» делает шесть-семь рейсов, в этот же раз вряд ли будет четыре. Льдов много, как никогда. Обычно «Келли» идёт, как и «Апостол», отыскивая проходы во льдах; пределом для неё является шестибалльный лёд. И старается прижиматься к берегу. Но при ухудшении обстановки капитану Гибсону предписано оставаться в порту и ждать улучшений, на рожон не лезть.
Что же касается нас, то нам нужно спешить. Нам необходимо быть в проливе Принс-Риджент в первую неделю сентября. Все источники твердят, что благоприятная для плавания обстановка там держится только эту неделю, затем начинает вставать молодой лёд. Три года подряд было всё нормально, но в это лето… «В это лето пришла русская яхта, причём именно «Апостол», только и всего», – разъясняет Аркадий. Общий хохот.
Мы обмениваемся адресами. Гэри приглашает половить рыбку в Онтарио, Раймонд – покататься с гор в Британской Колумбии. Я приглашаю их в гости на Камчатку. Раймонд говорит: «А у вас действительно самое вкусное в мире пиво? Тогда почему бы и нет». Все смеются, обнимаются.
Мы отдаём швартовы и отваливаем от «Келли». Примерно с час мы барражируем в трёх-четырёх кабельтовах к весту от пирса, пока «Келли Оваюак» выстраивает свой караван из трёх барж. Затем она закладывает крутую циркуляцию, заводит буксир на первую баржу и берёт курс на выход из бухты. С её борта три тёмные фигурки машут руками, слышен протяжный гудок, а из труб вырывается два больших клуба бело-серого дыма. Это старший механик Миша по-своему говорит нам «пока!». Мы тоже машем руками, и вскоре «Келли» ложится на первый выходной створ, исчезая за мысом. «Апостол» швартуется к пустому пирсу.
Теперь нам нужно немного пополнить запасы продовольствия и отправить электронную почту. Питер в назначенное время не появился, а потому мы отправились решать эти вопросы самостоятельно. Я заранее собрал текстовые файлы с письмами и фотографии на отправку: так же, как и в Таке, глупо ожидать на местных компьютерах наличия русифицированной клавиатуры. Надо попробовать послать их с помощью Шэрин из департамента образования.
Шэрин пришлось ждать сорок пять минут, но зато она с радостью согласилась помочь и предоставила компьютер. Я быстренько составил сообщения, пристегнул к ним письма и фотографии, а вот с отправкой случилась заминка. Оказывается, у них этот компьютер единственный в офисе, подключённый к Интернету, а пароль электромыльного аккаунта знает только некто Стивен, который в данный момент находится в полутора тысячах километров отсюда. Попытка отправить почту через службу HotMail.com затянулась из-за процедуры регистрации и настроек почтового ящика, а тут у офиса подошёл к концу рабочий день, и меня оттуда вежливо попросили.
Как Джек-Чёрная-Пуля, я понёсся в высшую школу. Там тоже уже было закрыто, но удача улыбнулась: через стеклянную дверь я заметил пожилого инуита-уборщика, знаками попросил открыть, а потом сформулировал свою просьбу. Он улыбнулся, пригласил меня разуться и провёл в учительскую, где сидел директор.
Директором оказался на удивление молодой темнокожий парень с красивым умным лицом и розовыми ладонями. Он согласился, что положение у нас непростое, и провёл к первому же компьютеру, подключённому к Сети. С ужасом я увидел, что это «макинтош», с которым я не то что никогда не работал – даже не видел ближе трёх метров.
Директор быстро вышел на всё тот же HotMail, залез там в свой собственный почтовый ящик, пригласил меня за клавиатуру и деликатно вышел, сказав, чтобы я позвал его, если что-то не будет получаться. Пришлось класть ладонь на непривычную однокнопочную мышь и искать истину методом тыка. Однако минут через двадцать, изрядно попотев, я смог прийти к нему в кабинет и доложить, что, мол, всё, победа, большое спасибо. Минут десять мы ещё поболтали о Канаде и о России, я подарил ему наш буклетик и на том попрощался.
Вернувшись на яхту, я узнал, что приезжал Питер, привёз свежие ледовые карты и ледовый прогноз, извинился за необязательность (какие-то трудности на работе возникли), помог привезти из магазина продовольствие и сказал, что будет около шести. Прождав его до половины седьмого, Литау не выдержал и дал команду сниматься со швартовов.
ч. 3, гл. 6. Пролив за проливом
Часть 3. БЕЛЫЕ ЛАБИРИНТЫ
Глава 6. Пролив за проливом
Вечером пятого сентября «Апостол Андрей» вышел из гостеприимной Кэмбридж-Бэй.
Гуд бай, на этот раз уже Канада. Впрочем, это верно только отчасти – да, заходов в канадские порты больше не предполагается, но берегами Канады нам ещё топать и топать вне зависимости от маршрута. Впереди острова Северного (или Арктического) Канадского архипелага, и только потом, даст Бог, море Баффина и Гренландия, где находится датский Годтхоб, следующий планируемый порт захода.
Два дня плавания по канадским проливам на впечатления не богаты. Маршрут пролегает через залив Королевы Мод, названный так в честь супруги норвежского короля, пролив Айс-Брейкер и пролив Виктория – сперва под дизелем, затем дунуло.
По достижении пролива Ларсен-Саунд дунуло ещё сильней – мы явно попали в «трубу», свободно пропускающую ветра из пролива Мак-Клинток в пролив Джеймса Росса и наоборот. В нашем случае как раз этот самый наоборот. Дунуло здорово, но мы даже не рифились, и яхта летит порой под восемь-девять узлов, стремясь пересечь направление ветров и войти в пролив Франклина.
Шестого сентября отметили день рождения Виктора. Это очень даже неплохое начало – справить своё двадцатилетие среди холодных островов Северо-западного прохода.
Витька вырос на яхтах. Вместе с тремя своими приятелями он перепробовал все парусники, которые только есть в Авачинской губе, и всех капитанов. Совершенно не подходившая ему кличка родилась спонтанно из фамилии – «Гомза-Гомзик-Гвоздик» – хотя сам Гвоздик представлял собой пухлого веснушчатого увальня с весьма завышенным самомнением. Это не помешало ему обойти под парусом почти всю Камчатку, а также часть Курил и Командоры. Потом случилась невероятная природная метаморфоза: маленький Гвоздик неожиданно рванул вверх при остающемся неизменным весе и превратился в коротко стриженого долговязого студента Виктора, который за всеми прелестями бурной университетской жизни завязывать с яхтами не собирался.
Цепкая хватка и быстрая сообразительность Витьки сыграли ему добрую службу – Литау сам предложил ему место в экипаже. Вместе с тем капитан периодически делает Витьке обязательные вливания, которые в этом возрасте просто совершенно необходимы, если хочешь, чтобы юноша вырос нормальным мужчиной, а не балбесом.
В отличие от меня, Виктор любит не только паруса, но и дизеля, поэтому он правая рука Николая по механической части. Плюс камбуз. Плюс всё остальное. Так что если парень не будет шибко задирать нос, из него получится толк, и ещё какой.
Яхта входит в пролив Франклина.
Джон Франклин – английский моряк, погибший здесь недалеко, на острове Кинг-Уильям, 11 июня 1847 года. Он участвовал в трёх арктических экспедициях, будучи их бессменным руководителем и организатором, а до того плавал в американской Арктике вместе с Джоном Россом, Уильямом Парри и Фредериком Бичи, а также в Антарктике. Будучи уже шестидесяти лет от роду, в поисках Северо-западного прохода он отправился в своё последнее тяжёлое путешествие среди льдов, во время которого дважды зимовал, но здоровье не выдержало. Экспедиция погибла полностью, до последнего человека; корабли Франклина «Erebus» и «Therror» были раздавлены льдами.
Пропавшую экспедицию искали много лет. Поисковые группы, сформированные на средства леди Джейн Франклин (и на средства государства, конечно), находили и открывали новые острова и проливы, постепенно намечая контуры Северо-западного прохода, но только никак не могли найти следы Джона Франклина и его друзей. Повезло лейтенанту Хобсону из экспедиции Фрэнсиса Мак-Клинтока, который нашёл на берегу острова Кинг-Уильям бутылку с запиской, оставленную товарищами Франклина уже после его смерти. После оставления погибающих во льдах кораблей отважные англичане высадились на остров с тем, чтобы продвигаться в спасительном южном направлении, но в живых не осталось никого. Примерно такая вот история…
Где-то на правом траверзе место гибели «Эребуса» и «Террора», до него каких-то двадцать пять или тридцать миль. Когда-нибудь корабли будут найдены, но вряд ли это осветит все тайны пропавшей экспедиции...
Что такое быть затёртыми льдами, мы себе уже примерно представляем, но в нашем случае льды были не столь толстыми, и не так велик был их напор. И всё равно пришлось понервничать. А ведь что-то подобное нам светит ещё раз – ледовые карты и прогноз ничего хорошего в эту навигацию не обещают.
Пролив Франклина плавно переходит в пролив Пил, омывающий с запада полуостров Бутия и остров Сомерсет; он напрочь забит льдами от семи до девяти баллов. Отсюда в пролив Ланкастер, ведущий в Баффиново море, не пройти. С другой стороны полуострова Бутия и острова Сомерсет находится пролив Принс-Риджент-Инлет (а проще – пролив Принца-Регента), которым также можно выйти в Ланкастер, и в этом проливе обстановка получше, но в него надо ещё как-то попасть: Бутия и Сомерсет разделены очень узким проливом Белло, свободным ото льдов буквально семь дней в году, и сейчас там пятибалльный лёд. Есть, правда, надежда, что пока мы туда дойдём, матерь-природа смилостивится, поскольку ветер и течения своё дело делают, а в крайнем случае, можно уйти обратно в Кэмбридж-Бэй и зимовать там (но это – самый распоследний вариант из рассматриваемых).
Итак, пока идём мимо западного берега полуострова Бутия проливом Франклина к проливу Белло. Оставили справа по борту небольшой архипелаг со странным для северных вод названием Тасмания. Наверно, назван так соплавателями Франклина, потому что когда-то Франклин был губернатором Тасмании, которая на другой стороне Земли.
На подходах к проливу Белло всё чаще попадаются отдельные льдины, правда, хорошо различимые радаром. А вот и первые полоски двух- и трёхбалльного льда, узкие, буквально по десять-пятнадцать метров шириной, но таранить их ни к чему, и приходится сворачивать с курса, искать проходы. Лёд однолетний и более коварный, чем тот, который мы встречали раньше – над водой торчит что-то плоское и мутно-белое, а под водой во все стороны тянутся опасные тараны на три-четыре метра. Наткнуться на такой таран шестиузловым ходом не очень хочется – после всех этих нервотрёепок с рулями, винтами и эхолотами.
Эхолотами… м-да. Эта финская модель, возможно, и хороша для использования на рыбацких шаландах где-нибудь в Азовском море. А здесь, во льдах, она себя не оправдывает, и вот почему. Прежде всего, этот сканирующий эхолот предназначен для поиска косяков рыбы, что как бы не является нашей главной задачей. Он смотрит не только вниз под собой, но и на полста метров вперёд. Это нам незачем, поскольку изменение глубин впереди или какие-нибудь подводные препятствия он всё равно показывает более чем приблизительно, и толку от этого нет. Во-вторых, уже дважды он лихо врал – у мыса Обсервейшн и на выходе из бухты Франклин – показывал жуткую бездну вместо фактических двадцати метров под килём. Это уже наводит на нехорошие мысли. В-третьих, конструктивное исполнение: датчик-вибратор торчит прямо из днища на четыре сантиметра, а потому всегда является уязвимым для льда – вспомним те же тараны и момент, когда я наполз на льдину. Шахта, в которую вставляется датчик, находится прямо в диаметральной плоскости непосредственно перед фальшкилем – уж так сделали. Можно, конечно, прикрыть датчик спереди чем-то вроде гаргрота или приваренными параллельными полосами стали, но для этого нужно вынимать яхту из воды и искать сварщика. В своё время об этом почему-то не подумали, а теперь уже поздно. Осторожничать же в наших полярных странствиях удаётся не всегда, и потом – какая гарантия, что среди ночи не встретишь какую-нибудь маленькую льдинку, которая останется незамеченной и для рулевого, и для радара, но которой вполне под силу срезать вибратор, если «Апостол» на неё наедет вместо того, чтобы отпихнуть в сторону и пропустить по борту.
Вот такие размышления, покуда «Апостол» идёт к Белло. Есть первые признаки сильных течений: полосы гладкой воды среди общей ряби и наоборот. А один раз попалась длинная узкая лента маленьких, но интенсивных сулоев. Читаем в лоции: ширина пролива Белло полторы мили, глубина триста метров, течения до восьми узлов меняются четыре раза в сутки на противоположные, а вдоль берегов с той же скоростью работают два постоянных противоположных течения; разница уровня моря на входе в пролив и на выходе – четыре метра по приливу-отливу; берега крутые, обрывистые и утёсистые, а на выходе с восточной стороны перпендикулярно лежит подводная коса и осыхающая подводная скала Магпай, вокруг которой крутит непредсказуемо. Если всё это наложить на пятибалльный лёд, то картина получается озадачивающая. Нормальный капитан сунется в такое только при крайней необходимости и сто раз перекрестится, пока всё это не останется за кормой. Особенно без карты, как в нашем случае. Но обстановка на яхте спокойная – просто едем вперёд, и всё.
И всё-таки: где же эта яхта с женским экипажем? Питер говорил, что поддерживал связь с ними до того, как они то ли подошли к Белло, то ли прошли Белло, и было это за два дня до нашего выхода из Кэмбридж-Бэй. Шутка дня: если шерше ля фам всё же состоится, и мы встретим этих мадамз до Белло, то вежливо пропустим вперёд, как и подобает истинным джентльменам.
Погода стоит хорошая; правда, ветер совсем обленился – колдунчики на вантах еле трепещут. Завтра ранним утром будем у входа в Белло.
Жозеф Ренэ Белло (французы говорят – Беллё) был лейтенантом. Он первым прошёл этот узкий пролив, позже названный его именем, прошёл на шлюпке. Он картографировал остров Сомерсет и полуостров Бутия. Его сдуло жестоким порывом ветра в щель между льдинами, в студёную воду – остался только торчащий из снега альпеншток… Его могила находится севернее, на острове Бичи, рядом с могилами первых погибших моряков экспедиции Франклина.
…И вот утро девятого сентября. Отличная погода. Перед яхтой открывается узкий проход между мысами Лиск и Хепбёрн. Вахта Аркадия смело вводит «Апостола» в пролив, благо Литау правильно рассчитал время, чтобы влияние приливно-отливных течений свести к минимуму. После быстрого завтрака сменяем их на верхней палубе, но ребята вниз не уходят – уж больно фантастическое зрелище.
Пролив и в самом деле до жути узок (хоть и много шире Коринфского канала), и это впечатление усиливается вздымающимися в синее небо коричневыми стенами диких пустынных скал справа и слева. Впереди узкий и слегка извилистый коридор. Кое-где в скалах попадаются более-менее пологие распадки, неглубокие ущелья...
Яхта идёт, конечно, под дизелем, но наш ход всего три-четыре узла, потому что ещё работает встречное течение. Вскоре оно меняется на противоположное, и нас несёт уже со скоростью девять, а потом и десять узлов, хотя ход сбавлен до одной трети. Пролив не длинный, пятнадцать миль, но уже хочется, чтобы он поскорее закончился, что-то как-то беспокойно на душе. Льда немного – почти всё вынесло наружу, хотя ещё неизвестно, что там с той стороны. Анатолий ещё пытается делать свои наброски с тем, чтобы впоследствии преподнести общественности шедевр.
Яхта проходит правым бортом мимо мыса Зенит. Это самая северная точка американского континента. Сепия голых камней, насупившиеся скалы, синее небо над синей водой, по которой плавают лебеди льдин. И ещё «зайчики» – створные знаки, по которым нужно идти, чтобы не влепиться в скалу Магпай, заходя в пролив с востока. Обратный створ есть и впереди, его видно в бинокль, и рулевому проще корректировать курс.
Скорость уже одиннадцать узлов. Яхту несёт, как по быстрой реке, но непостижимым образом она всё ещё слушается руля. Скоро выход из пролива, вон уже виден поворот направо… и тут мы различаем среди водоворотов яростные буруны вокруг еле торчащей над поверхностью скалы Магпай. Вода возле неё кипит, словно кто-то варит суп с клёцками... ледяными... Льдины, вращаясь, скользят в самых разных направлениях, подчёркивая дьявольскую игру сразу всех четырёх течений, встречающихся здесь, на мелководной части пролива.
Вот небольшая льдинка; её крутит вокруг своей оси то вправо, то влево, она стремительно пересекает нам курс, чтобы тут же скользнуть по корме и закружиться в струе, описывающей большую пологую дугу. Хочется смотреть на это буйство природы и просто балдеть, но рулевому вообще очаровываться некогда, а уж в таких условиях и подавно...
В этот момент через штурвал чувствую, что вот-вот потеряю контроль над яхтой. И тут справа по курсу выплывает солидная льдина в полтора метра над водой, которая спонтанно вращается в бешеном мальмстреме, и от которой приходится как можно резвее уклониться. Еле вывернул… Затем прямо перед носом «Апостола» закручивается сильный водоворот, яхта с ходу влетает в него и секунд пятнадцать вообще не реагирует на перекладку руля. Вода бурлит, дизель стучит, мы восхищенно вопим, вгоняя самих себя в изменённое состояние сознания. Сердце трепещет, рвётся наружу, а корвет едет куда хочет. Сам не пойму как удерживаю его на курсе… штурвал до упора влево, нос несёт вправо… чёрт, что делать?
Наконец яхта понемногу обретает управляемость и катится почти туда, куда нужно. До выхода из пролива осталось совсем чуть-чуть, но водоворотов меньше не стало, хотя в целом вода уже как-то тише.
Уф!.. запарился… можно и оглянуться. Большую льдину поднесло к скале Магпай, утопило, выплюнуло, опять утопило, снова выплюнуло и крутит вокруг. Зрелище!..
А впереди – выход… и снова льды: несколько нешироких трёхбалльных полосок, за ними ещё и ещё. Ну сколько уже можно, а?! Лично у меня этот лёд уже в печёнках сидит. Впрочем, я точно знаю: потом по ночам будет сниться.
Мы выходим на чистую воду с редкими слабыми полосками льда. Слева поочерёдно открываются три острова: коричневый скалистый Лонг-Айленд и ещё два совсем жёлтых. Откуда такое богатство красок, вот для кого? Тут же всё равно никто не плавает, кроме совсем вольтанутых вроде нас.
Вытащить с сервера подготовленную Ольгой ледовую карту не получается: яхту здорово качает, и антенна теряет спутник «Инмарсат». Смена курса и скорости не помогает. А предыдущая карта говорит об ухудшении ледовой обстановки по курсу, так что на норд сейчас идти бессмысленно и опасно. Там даже бухточек нет, чтобы хоть как-то спрятаться от льдов, а их белую полосу видно на горизонте к северо-востоку.
Есть ещё вариант: топать на юг по заливу Бутия и проскочить проливом Фьюри-энд-Хекла в залив Бассейн Фокс, а оттуда в Гудзонов пролив и дальше на Гренландию. Однако узость пролива и жёсткие ледовые условия в нём заставляют крепко задуматься. Карт этого района у нас на борту нет вообще (представлялись ненужными). Так что ни на норд, ни на зюйд пока не сунешься, и надо принять свежую ледовую карту.
Нужна тихая спокойная гавань, и выбор Литау падает на бухту Депо с расположенным там нежилым посёлком Форт-Росс. Лоция уверяет, что его покинули в 1971 году.
Ложимся на нужный курс и через полтора часа неспешного хода встречаем маленькую, но злую льдинку. Вместо того чтоб отшвырнуть её от борта, «Апостол» простодушно её подминает и наезжает, слышен какой-то стук где-то по днищу, а потом она легонько бьёт. По винту?! Не хватало ещё! Судя по звуку и по тому, что ход не пропал, с винтом всё в порядке, но тогда это мог быть стук только по передней кромке фальшкиля… а ведь перед ней датчик эхолота торчит! Или уже не торчит?
Ну, так и есть. Хвалёный финский прибор больше не показывает ни глубину, ни косяки минтая. И вообще больше ничего не показывает, кроме печальной траурной чёрной шкалы на красном фоне. Греет смутная надежда, что эхолот просто выпендривается, как у мыса Обсервейшн, но вероятность такого счастья очень мала. Стук этот аж в ушах стоит. Если эхолот медным тазом накрылся… и опять на нашей вахте… правда, на руле уже доктор стоял, а не я… да какая, к чёрту, разница, кто на руле стоял?!
К обеду девятого сентября «Апостол» встаёт на якорь в бухте Депо напротив двух домиков «посёлка» Форта-Росс. Теперь можно и пообедать, и обсудить ситуацию.
ч. 3, гл. 7. Тупик в пустыне
Часть 3. БЕЛЫЕ ЛАБИРИНТЫ
Глава 7. Тупик в пустыне
А обсуждать особо и нечего. Положение незавидное, хоть пока и не критическое. Есть даже пути к отступлению, вернее, к отходу на заранее подготовленные позиции, то есть обратно через Белло в Кэмбридж-Бэй – благо пролив Франклина чист ото льдов и недели две с половиной ещё будет свободным.
Идти на север к Ланкастеру – пока никак. Ветер не совсем тот, что обещал прогноз «Транзаса», а вернее – совсем не тот, прямо противоположный и еле-еле. Фьюри-энд-Хекла почти открыт, но проход из него в Бассейн Фокс такой же, как и Белло, если не опасней, и там пять баллов с тонкой полоской чистой воды к северу. Там тоже течение, рифы и прочие навигационные радости. И карт нет, только самая что ни на есть генеральная, а по ней особо не поплаваешь. Полагаться на лоцию – ну, тут можно подискутировать: с Белло нам повезло, потому что всего один створ, в котором сложно запутаться, а там «…магнитные аномалии… 90 градусов… покрыт льдом в течение всего года… полагаться не следует… только ледоколам…». Куча поворотных точек, створы – местные ориентиры, и всё по банкам да по мелям. Ну и течение, я уже говорил, в начале пролива два узла, под конец – пять.
Вот если бы объявилась та яхта с мадамами, взять бы у них карту, ведь наверняка есть… и вообще, куда они подевались? Пройти в Ланкастер никак не могли, на юг тоже, по пути мы их не видали, и они нас не окликали. Если отбросить гипотезы о параллельных пространствах, то получается полный бином Ньютона.
«Инмарсат» заработал более-менее устойчиво, Николай даже сумел позвонить Ольге, и не один раз. Она просто молодец: собирает и выдаёт нам для анализа всю необходимую и достаточную информацию. Вот только анализ этот может затянуться… а через две-три недели ближе к северу всё уже начнёт замерзать.
Форт-Росс... За дам Форта-Росс не пили, не было настроения. Положение серьёзное, а решения на горизонте не видно. Есть такая флотская поговорка: если обстановка неясна – ложись спать до прояснения. Что и было сделано, а пока десантная партия в составе Аркадия, Виктора и меня идёт в разведку. Это, однако, очень увлекательно – ходить в разведочку.
Повиляв между небольшими стамухами, «корсар» под вёслами подходит к берегу. Прозрачность воды просто сводит с ума. Яхта стоит метрах на десяти-двенадцати, насколько можно судить без эхолота (по вытравленной якорь-цепи), а видно, как на ладошке – всё дно на пятнадцать метров вокруг. И как якорь лежит, и цепь, и водоросли редкими кустами, и песочек серенький.
Тучами, мириадами в стекловидной толще воды плавают какие-то маленькие чёрные морские насекомые, морские клопы, что ли (потом мы узнали, что это морские черти). Они всё время старательно машут крылышками и передвигаются, хотя их больше несёт течение. Виктор замечает ещё одно существо, красного цвета, продолговатое и полупрозрачное, плывёт вертикально и тоже отчаянно машет ручонками-плавничками со сдвигом по фазе на «пи пополам», словно на баяне играет. Плавнички находятся в верхней части тела, чуть ниже красненькой головки с чёрным содержимым. Так и подмывает назвать его морским ангелом. Я такого никогда не видел. Ещё очень много маленьких рачков-бокоплавов, они скользят по гладкой поверхности, а на дне просто кишмя кишат.
Раз такое обилие мелкой живности (то бишь еды), то, по идее, должна быть и рыба, но пока на глаза пару раз попадались какие-то снулые мальки в два сантиметра, и только.
Вот она, арктическая пустыня как она есть. Только камни, камни и камни. Впрочем, чуть дальше заметно присутствие некоего подобия тундры. Чахлые серые сухие травинки меж камней. И два покинутых домика.
Форт-Росс назван в честь английского офицера Джеймса Кларка Росса и его дяди Джона. В 1829 году пивовар (а по совместительству ещё и лондонский шериф) Феликс Бут спонсировал полярную экспедицию для поисков Северо-западного прохода. Джеймс и Джон Россы, пользуясь благоприятной ледовой обстановкой, прошли проливами Ланкастер и Принс-Риджент, после чего открыли эту землю и назвали её Бутия в честь спонсора.
Первоначально Джон Росс ошибочно решил, что Белло – это узкая бухта, оканчивающаяся тупиком. Две первых зимовки англичан были немножко южнее этих мест, а потом они поднялись к северу по восточному берегу полуострова, и в третий раз зимовали вот прямо тут. Кстати, этой экспедиции принадлежит и честь открытия местоположения северного магнитного полюса Земли: он тогда был на северо-западном берегу полуострова, и свободно подвешенная магнитная стрелка показала там точно вертикальное направление. Это почти возле нас, только с другой стороны пролива Белло. За сто семьдесят лет магнитный полюс «уехал» к северу и сейчас он миль за триста шестьдесят отсюда.
Где-то здесь же англичане провели четвёртую зимовку, и выжить им помогли случайно найденные продукты, оставленные в 1825 году экспедицией Уильяма Парри. Кстати, depot по-французски означает «склад» – здесь часто оставляли запасы снаряжения и продовольствия для последующих экспедиций или для возвращения. А летом 1833 года англичане пешком и волоком добрались до пролива Ланкастер, до чистой воды, там сели в шлюпки и двинулись на восток, где на выходе из пролива их подобрало судно, посланное на поиски. Экспедиция отсутствовала дома четыре с половиной года. С ума сойти.
Кругом камни – красные, чёрные, жёлтые, белые. В немыслимых сочетаниях. Всё поросло отчаянно скудным мхом, среди которого ярко выстреливают бело-зелёные и красно-бордовые лишайники. Камни острые, словно скалы раскололись вот только что; обкатанных валунов очень мало, и почти все они у береговой черты. Можно на живых примерах наблюдать разные стадии образования морского песка – от мощных каменных массивов и до мелких искрящихся песчинок. Гранит или базальт – я в этом не очень силён, а что до кварца, то он блестит на солнце, напоминая золотые вкрапления или капельки сверкающего янтаря.
Прямо возле берега, по пути к двум довольно добротным деревянным домам, Создателем набросана большая каменная насыпь, на которой, как на причудливом пьедестале, стоит кубического вида памятник. Он собран из шести армированных гравием бетонных плит плюс позеленевшая бронзовая доска с рельефными буквами.
ЭТОТ КАМЕНЬ ПОСТАВЛЕН ЧЛЕНАМИ СЕМЬИ МАК-КЛИНТОК В ГОРДУЮ ПАМЯТЬ ОБ АДМИРАЛЕ СЭРЕ ФРЭНСИСЕ ЛЕОПОЛЬДЕ МАК-КЛИНТОКЕ, ОТКРЫВШЕМ ТАЙНУ СУДЬБЫ ФРАНКЛИНА – 1859. ПРОЛИВ БЕЛЛО, 1979.
Без комментариев… Однако забавно, что самому сэру Мак-Клинтоку уделено всего четыре строчки, тогда как вся остальная часть плиты исписана фамилиями его родственников, поставивших этот самый памятный камень. Строгая английская скромность?
Мы идём к домикам. Почва то пружинит под ногами, то упирается твёрдым камнем и гравием. Из камней кем-то выложены прямоугольники и круги разного размера, а также соединяющие их дорожки. Стоунхендж? Никакиз предположений, что бы это могло быть. Некоторые напоминают не то очаги, не то какие-то фигуры ритуального характера – например, два соприкасающихся круга, каждый диаметром метров пять. Это что, фигура «большой восьмёрки»? Во как! Оказывается, культ восьмёрки существовал ещё в незапамятные времена! Посмеялись, конечно, но...
Первый дом давно уже заброшен. Остатки стёкол в рамах, всё ободрано временем и ветрами. Несколько комнат странноватой для нас архитектуры, две старых чугунных добротных печки канадского производства, пара истлевших мягких кресел, встроенные в стены шкафы и антресоли – кстати, отлично сработанные из тёмного лакированного дерева. Проход из большой комнаты в коридор к двум маленьким венчает аккуратная наборная деревянная арка. На чердак когда-то вела лесенка, но сейчас только темнеет люк на потолке. А старинная железная щеколда на входной двери сделана совсем не так, как в наших деревнях. И вообще дверь открывается наружу, хотя по логике, учитывающей сугробы, должна бы вовнутрь. А может, как раз наоборот – чтобы снегом внутрь не продавило, или чтоб медведь не ввалился, как к себе домой. Возле угла дома валяется шесть старых револьверных гильз, словно кто-то (в кого-то?) разряжал свой кольт… что ж, неплохой сувенир.
От дома в три стороны ведут тропинки-тротуарчики, когда-то уложенные мелким серо-жёлтым гравием, с аккуратными бордюрами из красных камней. Один из тротуаров заканчивается такой же круглой площадкой, метра полтора диаметром. Что тут было? Такие маленькие загадки (наверно, смешные для специалиста, но ставящие нас в тупик) почти повсюду. Возле домика торчит старая деревянная мачта – то ли антенна, то ли флагшток. Ещё одна, железная и ржавая, валяется рядом. Упала.
Второй дом закрыт добротными досками, забраны и окна, и дверь. На доме старинные накладные буквы из позеленевшей меди, которые лет сто назад, наверно, висели на реальном офисе: «Компания Гудзонова залива. 2 мая 1670 года». После снятия досок глазам предстала белоснежная дверь из тех, что принято относить к категории евроремонта, с круглой ручкой-замком и надписью чёрным маркером наспех: «Ключ на юго-восточном углу». Во как.
Поискали у юго-восточного угла, даже верхний слой гравия переворошили – тю-тю. И только потом подняли глаза – тьфу ты… на гвоздике висит. Открыли и вошли.
В двух словах: дом, подготовленный к приёму гостей. Есть всё – дежурные еда-питьё, посуда, две печки, шестьсот литров солярки в бочках, насос; есть где поспать и на чём посидеть, и чем руки вытереть, и спички, и салфетки. Словом, полный набор. Даже начатая бутылка с каким-то огненным напитком. Чтобы я да удержался? Глотнул – явно с градусом, но гадость жуткая, и как они это пьют? Всё это аккуратнейшим образом уложено и упаковано – тарелки-ложки-сковородки…
На втором этаже маленькая библиотека, а посреди комнаты шикарный белоснежный унитаз с чёрным пластиковым мешком-сборником продукции и трубой в крышу для вентиляции. На стенах шутливые автографы побывавших здесь людей, а на полочке – журнал посетителей, который мы пролистали с неподдельным интересом. Много записей на разных языках о том, что кто-то очередной «тут был», «привет всем» и «спасибо, до новых встреч». Последняя запись сделана полторы недели назад.
Ещё на стенках несколько карт Канады, в том числе карта с обозначением мест, где в 1998-1999 годах были замечены белые медведи. Кстати, на одной из карт хорошо показан пролив Фьюри-энд-Хекла, можно будет сфотографировать на «цифру»… Стало понятно, что мы попали в чью-то туристическую заимку; хозяева, возможно, занимаются ещё и научной работой, и всё это под эгидой местного канадского правительства.
Делаем в книге свою запись и сожалеем, что с собой нет буклетиков. Не беда. Минимум, пару дней мы здесь точно проторчим, судя по ледовой обстановке. Ещё принесём.
Выйдя из домика, решили залезть на какую-нибудь возвышенность и оглядеть окрестности. На ближайшем же чёрном каменном холме увидели гурий из камней и уже направились было к нему, как вдруг гляжу – кролик. Опять глюки? Тру глаза – ну так и есть. Или заяц? С лапками, ушками, глазками… Сидит и жуёт. Не понимаю, что может жевать заяц среди голых камней с редкими сухими былинками. И вообще, откуда он тут? Убегать даже и не пытается. Виктор идёт к нему: «Цып-цып-цып! Ути-пути! Гули-гули!», а тот только чуть отползает в сторонку, смешно ковыляя среди камней и сердито моргая глазёнками. Не стали его загонять и полезли дальше в гору.
От гурия (кто сложил его? Парри? Росс? Белло? Мак-Клинток?) открывается бесподобный ландшафт, но это ещё не во все стороны, а потому лезем дальше, на ещё более высокий холм, а уж вот оттуда… Как на ладони, вся бухта Депо с «Апостолом» среди льдин, чёрный остров Лонг-Айленд, соседняя бухта, выход из пролива Белло и тянущийся от него к югу гористый берег полуострова Бутия. Пейзаж фантастический до головокружения, и вызывает два очень противоречивых чувства. С одной стороны – бесподобная картина, зовущая вдаль, открывающая простор; хочется глубоко вдыхать этот чистейший воздух, петь и орать в экстазе. С другой – мечта художника Налбадяна: мёртвая природа, где просто нет места живым эмоциям. Застывшее время. В голову вползают, беспорядочно плутая по ней, какие-то обрывки мыслей о жизни и смерти, о бренности всего сущего, о рождении планеты и о вечности… зачем, для чего я здесь… на кой черт я живу вообще и на этой планете в частности... В ушах почти ощутимо пульсирует голос Фредди Мекьюри:
There’s no time for us.
There’s no place for us.
What is this thing that builds our dreams,
Yet slips away from us
Who want to live forever,
Who want to live forever?..*
(группа «Queen»)
* Нет времени для нас. Нет места для нас. Что же это такое – рождает наши мечты и ускользает от нас, желающих жить вечно?
В любом случае – здесь, и именно здесь самое место для художника, поэтому наш Анатолий наконец распаковал масляные краски. Он появляется на яхте весьма эпизодически – только для вечернего чая и сна. Остаётся на берегу без обеда и ужина, мёрзнет, но рисует: «Но крашу, крашу я заборы…» Вечером прозрачно намекает на стопочку… всё же выпили за дам бухты Депо.
Где дамы-то? Не могли они никуда уйти, и пропасть не могли, слишком опытные для этого. Где-то ведь торчат, а вот где… хочется глянуть на их карты. И на них самих. Небось, совсем яхтнутые.
На берегу разбросано очень много костей; по валяющимся нижним челюстям-мандибулам можно опознать хищников – то ли собак, то ли песцов. И каких-то жвачных. Откуда тут жвачные? Коровы, что ли? Овцебыки – вот это возможно, но нет ни одного черепа или просто рогов. Впрочем, мы тут не первые, так что, если рога и были, то давно уехали куда-то в качестве сувениров.
В обследовании местности проходит ещё один день, начинается третий. Ледовая обстановка меняется на глазах, всё хуже и хуже. Льды становятся более сплочёнными как на севере пролива Принс-Риджент, так и в проливе Фьюри-энд-Хекла. Где была чистая вода, там почти везде один балл, где было два – там три, и так далее. Юг залива Бутия забит весь. И ветер: вроде, подул запад, который может отжать пак от восточного берега полуострова Бутия, но нужно, чтобы он дул дня три, не переставая, чтобы разогнал тяжёлые перемычки. А он побаловал немного и всё. И снова: то норд или норд-ост, то тишь да гладь.
Всё это время нас развлекают течения бухты Депо, которые таскают льдины в самых разных направлениях и совершенно не поддаются систематизированию.
А вот и доказательство, что «депо» означает «склад». Анатолий обнаружил кучу ржавых, но целых консервных банок. Конечно, не столетней давности (хотя кто его знает). В одной оказались вполне нормальные с виду маринованные грибы, скорее всего, шампиньоны. Пробовать их никто не стал, потому что были ещё свежи воспоминания о том, как в антарктических водах весь экипаж «Апостола» отравился грибами, которые, между прочим, взял с собой в поход доктор Левин. Помирали все, кроме Аркадия, которого токсин почему-то не зацепил. А из второй вскрытой банки полезла жуткая на вид и запах перепрелая паста, наверно, в свои лучшие времена бывшая какой-нибудь сайрой или ставридой.
От нечего делать экипаж, кроме погружённого в свои этюды Анатолия, занимается всякими исследованиями, вновь открывая для себя различные тайны природы и истории.
Например, вот этот мелкий ярко-зелёный лишайник, который очень сложно стереть с камней… как же он называется? Что-то типа «гидрокортизон»… Николай вспомнил: ризокарбон он называется. Ему кто-то поведал, что этот лишайник живёт чуть ли не четыре тысячи лет. Может, и перебор, но всё равно долго. Очень красивый.
Ещё интересно видеть, как выходит на поверхность вечная мерзлота. Похоже на вылезшую из-под земли вязкую серую глину пополам с камнями, этакие растрескавшиеся наплывы, напоминающие размешанный бетон. А противоположная сторона бухты состоит из плоских серо-жёлтых хрупких камней, которые вздымаются крутым бордюром от неширокого пляжа и далее образуют ровное плато, будто кто-то нагребал и разравнивал гигантским бульдозером. Таким манером сделаны два полуострова напротив нас и, похоже, ещё два островка за восточным мысом, которые мы видели, пока шли сюда.
Северная часть бухты отгорожена от следующей бухты узкой змеевидной косой. Тут и там на мели стоят небольшие многолетние льдины-стамухи, поражающие своей голубой и белой чистотой, а также буйным разнообразием форм. Маленькие льдинки плавают туда-сюда, таскаемые течениями.
Наша часть берега бухты каменно-холмистая, основные цвета – чёрный, тёмно-коричневый и серый, прямо за домиками много красного. Маленькие лужицы-озерки уже замёрзли, потому что пресные. А ведь скоро начнет замерзать всё, в том числе и солёное.
Зимовать… в принципе, домик есть, запасы и всё прочее (маловато, конечно), так что наше положение куда более завидное, чем было у Парри, Франклина и Росса. Стоп, давайте о чём-нибудь другом, а?
Витька соорудил на нашем берегу бухты инукшук, а на противоположном – ещё один. Третий я водрузил на ближайшем чёрном холме. По идее, они должны что-то означать, но язык эскимосской каменной икэбаны нам неизвестен, так что получилось невесть что с исключительно скрытым смыслом, но зато красиво, и очень похоже на настоящие. Кто-то будет потом голову ломать.
На берегу нами обнаружены старые толстые брёвна, когда-то кем-то обработанные, притом явно с целью строительства жилья. Разного калибра и вполне годящиеся на роль дров. В воздухе повисла чудесная мысль о бане. А в самом деле – раз вынужденная пауза, почему бы нет? Пара кольев в землю, сверху старый парус, костёр, камни... Не Бог весть какая баня, без веников, но всё же. А потом занырнуть в чистейшую ледяную воду бухты Депо. И – по стопочке…
Николаю с Аркадием полярная баня не впервой – в российской Арктике «апостолы» уже устраивали такое. Так что вечером тщательно обсосём эту мысль, и завтра, наверно, банька состоится. А пока я прихватываю валяющийся неподалеку ржавый старинный лом, привычный военно-морской «карандаш» канадского фасона. Зачем? А чёрт его знает. Чтоб был. Ведь вон как получилось с лопатой...
Недалеко к югу за домами на мысу нашли маленькое скромное кладбище из пяти могил. Одна могила двойная и с остатками деревянного креста, нет только перекладины и надписи. Суровость края определяет способ захоронения: долбить эту землю не получится, и поэтому гробы – заколоченные сильно проржавевшими гвоздями деревянные ящики из-под чего-то – стоят прямо на поверхности, заваленные крупными камнями, чтоб к праху не добрались звери. Остальные четыре могилы, похоже, без гробов – во всяком случае, их не видно (ну не будешь же камни отворачивать). И столбиков нет, и сами могильные холмики маленькие. То ли дети, то ли старики… а может, было принято хоронить, придав телам согнутое положение – откуда мы знаем?
Могилы ориентированы, вопреки всем канонам, с норда на зюйд, и только две из них почему-то под сорок пять градусов. Кто они, эти люди? Нам не известно. Понятно только одно: они нашли свой последний приют здесь, на самом краю света, среди гулкой безбрежности арктической пустыни, и никто не придёт сказать им пару добрых слов…
There’s no chance for us –
It’s all decided for us.
This world has only one sweet moment
Set aside for us
Who wants to live forever,
Who dares to live forever...*
(«Queen»)
* Шансов нет для нас – все предрешено за нас. В этом мире лишь один сладкий момент для нас, желающих жить вечно, жаждущих жить вечно...
Мы поправляем холмики, добавив камней и укрепив оставшийся столбик.
Ещё одну могилу нашли на берегу прямо напротив нашей яхты, тоже с гробом, и тоже с севера на юг. На её столбике сохранилась вырезанная ножом надпись на эскимосском языке и ещё строчка ниже, но уже совершенно неразборчиво. Насколько хватило наших скудных познаний в сиглите, почепанутых из словаря, который подарил Ларри, надпись гласит «итуйя», и дальше у нас дело не пошло.
Вкратце рассказали об всём Москве. Тут же прилетел ответ от Сергея Епишкина, специалиста по старым захоронениям и восстановлению облика человека (он участвовал в исследовании могил Витуса Беринга и супругов Прончищевых). Он подробно объяснил, как определить возраст гробов, какие и когда использовали гвозди, предложил сфотографировать черепа и внешний вид захоронений, разворошить камни…
Тревожить покой усопших, изучая их черепа, мы нашли для себя непозволительным. Что до гвоздей, так уже и не разберёшь, какие они там, потому как ржавчина. Вроде, и не так давно… какая разница? Пусть себе лежат, и царствие им небесное, и земля пухом...
Мы снова у могил. Сфотографировали их, помолчали…