В прихожей пахло пылью, старыми книгами и невыносимым чувством вины. Этот запах въелся в стены за тридцать лет, пропитал обои и, казалось, осел тяжелым налетом на легких Кати.
Она стояла у двери, сжимая ручку чемодана так, что побелели костяшки пальцев. На экране смартфона пульсировала точка — такси было уже в двух минутах. Это был не просто трансфер до аэропорта. Это был билет в новую жизнь. Должность регионального директора в крупном холдинге, переезд в Петербург, зарплата, о которой в их провинциальном болоте говорили шепотом. Контракт подписан, квартира арендована, мосты, казалось бы, сожжены.
Оставалось преодолеть последнее препятствие. Самое страшное.
Галина Дмитриевна сидела на пуфике в коридоре. Она не плакала. Она смотрела на дочь взглядом мученицы, которую ведут на эшафот.
— Значит, всё-таки едешь? — голос матери был тихим, но в этой тишине звенела сталь. — Бросаешь мать? Старую, больную мать, которая ночей не спала, кусок хлеба изо рта вынимала, чтобы тебя вырастить?
Катя глубоко вздохнула. Они проходили это сто раз за последний месяц.
— Мама, мы это обсуждали. Я не на Марс лечу. Два часа на самолете. Я буду приезжать, я буду помогать деньгами. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
— Деньгами... — Галина Дмитриевна горько усмехнулась, глядя в потолок. — Всё бы вам, молодым, деньгами мерить. А кто мне стакан воды подаст, когда давление шарахнет? Кто скорую вызовет? Соседка? Или мне помирать в одиночестве, пока ты там карьеру строишь?
— Мама, у тебя давление сто двадцать на восемьдесят. Ты здоровее меня, — Катя старалась говорить ровно, хотя внутри всё дрожало. — Такси подъехало. Я позвоню из аэропорта.
Она сделала шаг к двери. И тут начался спектакль.
Галина Дмитриевна вдруг судорожно схватила ртом воздух. Её лицо исказилось гримасой боли, рука, унизанная кольцами, метнулась к левой стороне груди.
— Ой... — выдохнула она, медленно, театрально сползая с пуфика на пол. — Ой, сердце... Катя... Всё... Колет... Кинжалом режет...
Катя замерла. Логика кричала: «Не верь! Она делала это в прошлом году, когда ты хотела съехать к парню! Она делала это, когда ты собралась в отпуск!». Но инстинкт дочери, дрессированной годами манипуляций, сработал быстрее.
— Мама! — Катя бросила чемодан и рухнула на колени рядом с ней. — Мама, что с тобой?! Где болит?!
— Жжет... — прохрипела Галина Дмитриевна, закатывая глаза так, что остались одни белки. — Ты меня убила, Катя... Своим равнодушием... Убила... Если ты сейчас выйдешь за эту дверь — вернешься к хладному трупу. Попомни мои слова...
Она обмякла, навалившись на дочь всем своим грузным телом.
У Кати потемнело в глазах от ужаса. А вдруг на этот раз правда? А вдруг и правда сердце? Как она будет жить с этим? «Уехала за длинным рублем, а мать умерла на пороге».
— Я никуда не еду! — выкрикнула Катя, трясущимися руками шаря по карманам в поисках телефона. — Слышишь, мама? Я остаюсь! Только не умирай!
Она отменила такси, глядя, как списывается неустойка. Наплевать.
Она набрала «103». Голос срывался на визг:
— Скорую! Срочно! Сердечный приступ, женщина, шестьдесят лет! Умирает!
Пока ехала бригада, Катя металась по квартире. Она таскала матери воду, капала валерьянку, открывала окна, измеряла давление (тонометр предательски показывал норму, но Галина Дмитриевна стонала, что «прибор врет» и «пульс нитевидный»).
Мать лежала на диване в гостиной, обложенная подушками, как султан. Она требовала держать её за руку.
— Не отпускай, — шептала она слабым голосом. — Мне страшно. Вдруг это конец? Пообещай, что не бросишь. Пообещай, что откажешься от этой проклятой работы. Зачем тебе этот Питер? Здесь тоже люди живут. Найди работу в библиотеке, рядом с домом... Будешь приходить на обед...
Катя молчала. Она смотрела на часы. Самолет улетал через полтора часа. Регистрация заканчивалась. Её карьера, её мечта, её свобода — всё это таяло, как дым, растворяясь в запахе корвалола и материнского эгоизма.
— Я здесь, мам. Я здесь.
Галина Дмитриевна приоткрыла один глаз, убедилась, что дочь сидит рядом и никуда не бежит, и издала удовлетворенный стон.