Врач скорой помощи был похож на старого, битого жизнью спаниеля. Уставший, с мешками под глазами, он зашел в квартиру, даже не удивившись бардаку из чемоданов в прихожей. Это была уже третья бригада за неделю, и адрес Галины Дмитриевны был помечен на подстанции красным маркером как «проблемный».
Пока фельдшер разматывал провода кардиографа, Галина Дмитриевна исполняла арию умирающего лебедя.
— Доктор, я не чувствую ног... В груди пожар... Дочь довела, бросить хотела, уехать... Нервы, всё нервы... Сделайте что-нибудь, я угасаю!
Врач молча нацепил присоски. Посмотрел на ленту, ползущую из аппарата. Потом на тонометр. Потом на пациентку, у которой, несмотря на стоны, был отличный цвет лица и весьма упитанный вид.
— Так, — он смотал провода и кивнул Кате. — Девушка, можно вас на пару слов?
Они вышли в коридор. Катя прикрыла дверь в комнату, приготовившись услышать страшный диагноз.
— Доктор, что? Инфаркт? Предынфарктное? Нам в реанимацию?
Врач тяжело вздохнул, снял очки и протер их краем халата.
— Девушка, у вашей мамы сердце работает лучше, чем у меня. Хоть в космос запускай. Кардиограмма идеальная. Давление — сто тридцать на восемьдесят, для её возраста и комплекции — эталон. Сатурация сто процентов.
— Но ей же плохо! — растерялась Катя. — Она задыхается, говорит, что умирает...
— Она симулирует, — жестко отрезал врач. — Истероидный тип личности. Демонстративное поведение. Ей нужно внимание и тотальный контроль над вами. Она вами просто питается. Вампиризм, если хотите, бытовой. Я ей вколол «пустышку» — витамины. Сейчас она скажет, что ей полегчало. Мой совет: бегите. Иначе она вас сожрет. Вместе с карьерой и личной жизнью.
Он сунул Кате бумагу на подпись и, подхватив чемоданчик, ушел, буркнув на прощание: «Вызовов реальных куча, а мы тут театр смотрим».
Катя осталась стоять в коридоре. В голове гудело.
Симуляция. Витамины. Вампир.
В кармане пиликнул телефон. Уведомление от авиакомпании: «Посадка на ваш рейс заканчивается через 20 минут».
Она опоздала. Билет сгорел. Деньги сгорели. Новая жизнь не началась.
Злость поднималась медленно, как холодная волна. Она накрывала с головой, смывая жалость, вину и страх. Катя выпрямилась.
Она вспомнила, что оставила в комнате паспорт и документы на столе. Нужно было забрать их и решить, что делать дальше.
Она тихо подошла к двери гостиной. Дверь была приоткрыта.
Из комнаты доносились странные звуки. Не стоны. И не хрипы умирающего.
Это было чавканье. Сочное, смачное, здоровое чавканье.
Катя бесшумно заглянула в щель.
В Telegram новый рассказ!!! (ссылка)
Картина была достойна кисти фламандских живописцев. «Умирающая» Галина Дмитриевна стояла у серванта. В одной руке у неё был початый батон дорогой сырокопченой колбасы (той самой, что Катя купила себе в дорогу), в другой — пузатый бокал с коньяком.
Мать откусывала колбасу прямо от палки, не утруждая себя нарезкой, и запивала её большими глотками. Вид у неё был бодрый, хищный и совершенно не страдальческий.
Она, видимо, думала, что дочь всё ещё провожает врача или рыдает на лестнице.
Катя толкнула дверь.
Галина Дмитриевна поперхнулась. Колбаса выпала из рук, бокал звякнул о полку. Она метнулась к дивану с прытью молодой лани, пытаясь принять горизонтальное положение и скорбный вид, но было поздно.
— Ой, доченька... — начала она, пытаясь изобразить слабость, хотя от запаха коньяка разило за метр. — Мне чуть лучше... Доктор чудо совершил... Но я всё равно слаба, ноги не держат...
Катя смотрела на неё. На жирные крошки на губах. На пятно от коньяка на халате. И чувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Навсегда. Та самая пуповина, на которой мать держала её тридцать лет, лопнула с оглушительным треском.
— Мама, — голос Кати был ледяным. В нём не осталось ни ноты сочувствия. — Врач сказал мне правду.
Галина Дмитриевна насторожилась. Глаза её забегали.
— Какую правду? Что я больна? Что мне нужен покой?
— Наоборот, — Катя сделала лицо, полное трагической решимости. — Он сказал, что всё очень плохо. Кризис миновал, но это затишье перед бурей. Следующий приступ может случиться в любую секунду. И я, как не медик, не смогу тебя спасти. Я не имею права брать на себя такую ответственность.
Она достала телефон.
— Ты о чём? — мать села на диване, забыв про «паралич ног». — Какая ответственность? Ты просто должна быть рядом!
— Нет, мама. Это было бы преступлением. Тебе нужен профессиональный уход. Стационар. Строгий режим. Капельницы двадцать четыре часа в сутки.
Катя набрала номер (на самом деле — службы доставки пиццы, но мать этого не знала) и включила громкую связь, тут же прижав динамик пальцем, имитируя разговор.
— Алло? Санаторий «Последний путь»? Здравствуйте. Да, мы говорили полчаса назад. Оформляем маму. Галина Дмитриевна, шестьдесят лет. Да, тяжелая. Нужен полный пансион. Что? Лежачее отделение? Отлично. Никаких посещений? Правильно, ей нужен покой. Телефоны запрещены? Разумно, чтобы не волновалась. Судно, памперсы, протертая пища через зонд? Да, я согласна. Оплату за полгода я перевела. Приезжайте с санитарами, вяжите, если будет буянить. Это агония. Ждем.
Катя убрала телефон в карман и посмотрела на мать с видом покорности судьбе.
— Собирайся, мам. Они сейчас приедут. Там хорошо. Лес, тишина, санитары крепкие. Будешь лежать, отдыхать. Телевизора нет, книг нет, зато врачи круглосуточно. Я всё оплатила. Это стоит как крыло самолета, но для твоего здоровья мне ничего не жалко.
Секунду в комнате висела тишина. Галина Дмитриевна переваривала информацию.
Лежачее отделение. Памперсы. Еда через зонд. Никакого телефона. И «Последний путь».
— Ты... — прошептала мать, и её лицо налилось кровью. На этот раз по-настоящему. — Ты что удумала?! В богадельню меня?! В хоспис?! Родную мать?!
— Это ради твоего блага, — невозмутимо парировала Катя. — Ты же сама сказала — умираешь. Сама не можешь. Стакан воды подать некому. А там подадут. И судно вынесут.
— Я не поеду! — взвизгнула Галина Дмитриевна, вскакивая с дивана. Она забыла про «больное сердце». Она бегала по комнате, размахивая руками, как ветряная мельница. — Ты спятила! Я здорова! У меня ничего не болит! Это просто давление скакнуло! Я не лягу под себя ходить! Отменяй! Сейчас же отменяй!
— Но врач сказал... — начала Катя.
— Плевать я хотела на врача! — орала «умирающая». — Я себя отлично чувствую! Вон, смотри!
Она сделала пару приседаний, потом нагнулась, достав руками до пола. Энергия била из неё ключом.
— Видишь?! Я здорова! А ты... Ты дрянь! Хочешь от матери избавиться? Сгноить меня решила, чтобы квартиру получить?! Не выйдет!
Катя спокойно взяла со стола паспорт. Подхватила чемодан, который так и стоял у порога.
— Отлично, — сказала она, глядя на прыгающую мать. — Раз ты здорова, значит, сиделка тебе не нужна. И скорая не нужна. И я не нужна.
Она открыла приложение такси.
— Я опоздала на самолет, но есть вечерний рейс. С пересадкой, дорогой, но я успею.
— Ты всё равно уедешь?! — Галина Дмитриевна застыла посреди комнаты, тяжело дыша после приседаний. — После того, как я...
— После того, как ты сожрала мою колбасу и запила её коньяком, пока я думала, что ты умираешь? — закончила за неё Катя. — Да, мама. Уеду. И знаешь, что? Следующий раз, когда ты «умирая» позвонишь мне, я сразу вызову службу перевозки в тот самый санаторий. Без лишних разговоров. Запомни это.
Она вышла в прихожую. Обулась. Мать стояла в дверях гостиной, красная, злая, полная сил и ненависти.
— Я тебя прокляну! — бросила она в спину дочери последний аргумент. — Неблагодарная!
— Будь здорова, мама, — ответила Катя, открывая входную дверь. — И приятного аппетита.
Дверь захлопнулась. Замок щелкнул. Катя вышла на улицу, вдохнула свежий воздух и почувствовала удивительную легкость. Чемодан больше не казался тяжелым.
Впереди была новая жизнь. А за спиной, в окне второго этажа, горел свет, и здоровая, полная сил женщина, вероятно, доедала колбасу, придумывая план мести, который больше никогда не сработает.