Представьте на мгновение альтернативную вселенную. Не ту, где нацисты выиграли войну, а ту, где судьба распорядилась иначе, отправив новорожденного Квентина Тарантино не в Ноксвилл, штат Теннесси, а в какой-нибудь пыльный городок в глубинке Нового Южного Уэльса. Каким был бы его творческий путь, вскормленный не поп-культурой американских видеосалонов и гранж-клубами, а суровым, ироничным и отстраненным духом Австралии? Исчезла бы та искра, что породила «Криминальное чтиво»? Или, быть может, миру явился бы другой гений, с тем же чувством постмодернистской игры, но с привкусом эвкалипта и красной пыли? Фильм Крива Стендерса «Убей меня трижды» (2014) — это и есть тот самый культурный артефакт из этой параллельной реальности. Это не подражание, а скорее доказательство существования автохтонного, мощного и абсолютно самобытного явления — австралийского нео-нуара, который, подобно своему американскому собрату, говорит на языке глобальной культуры, но шепчет на ухо сугубо местные, оттого еще более жуткие, истории.
Это кино становится точкой входа в особый культурный ландшафт, где «жесткий юмор» и «дурдом на выезде» — не просто цитаты, а формула мироощущения. Анализ этой ленты позволяет поднять пласт фундаментальных культурологических вопросов: о природе национальной идентичности в глобализированном мире, о трансляции мифов через призму криминального жанра, о диалектике центра и периферии в современном кинематографе и, наконец, о том, как «незамороченность» становится стратегией выживания и точностью высказывания в эпоху тотального пафоса.
Австралия как культурный палимпсест: от мифа к антимифу
Чтобы понять почву, на которой произрастает австралийский нуар, необходимо отказаться от стереотипного восприятия континента. Австралия в массовом сознании — это terra incognita (это неизведанная земля по латыни, если вы н знали), населенная кенгуру, коалами и серферами. Это образ, навязанный туристическими проспектами, своего рода «витринный» миф. Однако любой национальный миф имеет свою изнанку. Если США построили свою идентичность на мифе о «земле обетованной» и «американской мечте», то австралийская идентичность коренится в куда более мрачной и сложной почве. Это была земля-тюрьма, место ссылки и каторги, пространство экзистенциальной изоляции, оторванное от метрополии тысячами миль океана.
Этот исторический груз формирует особый тип сознания — ироничный, циничный, недоверчивый к авторитетам и пафосным нарративам. «Дурдом на выезде» из «Убей меня трижды» — это не просто описание сюжета, это метафора этого мироощущения. Жизнь — это абсурдный, часто жестокий карнавал, который происходит где-то на отшибе, вдали от «большого мира» (Европы, Америки). Участие в нем факультативно, но побег невозможен. Именно эта экзистенциальная ловушка и становится питательной средой для нуара.
Визуальный ряд австралийского нео-нуара, ярко представленный в «Убей меня трижды», работает с этой мифологией. Действие фильма происходит в маленьком прибрежном городке. Но это не идиллический курорт. Это место, где яркое, почти слепящее солнце отбрасывает густые, черные тени. Бескрайний океан, обычно символ свободы, здесь становится границей, стеной, за которой — ничто. Красота пейзажа лишь подчеркивает внутреннее уродство человеческих отношений. Это полная противоположность американскому нуару, который часто разворачивается в тесных, душных квартирах и на мокрых от дождя асфальтовых джунглях мегаполиса. Австралийский нуар пространственно открыт, но экзистенциально клаустрофобичен.
«Убей меня трижды» как деконструкция нуарного канона
Фильм Стендерса виртуозно играет с классическими штампами жанра, пропуская их через призму местного колорита. Все архетипы на месте: роковая женщина, слабый мужчина, коррумпированный полицейский, циничный наемник. Но их мотивации и поступки лишены того романтического флера, который часто присутствует в голливудских образцах.
Возьмем, к примеру, персонажа Саймона Пегга — стоматолога-неудачника, проигравшегося на скачках. В классическом нуаре такой герой был бы трагической фигурой, заложником обстоятельств. Здесь же он — объект жесткой, почти фарсовой насмешки. Его страх не возвышает, а унижает. Точно так же коррумпированный полицейский (блистательный Брайан Браун) — это не загадочный злодей с философской подоплекой, а, цитируя наше старый текст, «грязный, как хрюшка», чья продажность носит приземленный, бытовой характер. Он не рефлексирует, он просто делает свою грязную работу.
Эта десакрализация жанра — ключевой признак зрелости местной кинотрадиции. Австралийские кинематографисты не боятся показать, что криминальный мир — это не удел романтичных маргиналов, а сфера примитивной жажды наживы, глупости и пошлости. В этом есть своеобразный анти-пафос, который можно принять за недостаток глубины, но который на самом деле является формой честности. Стендерс, как отмечается нами, «снял просто отличное кино, без всякого пафоса в стиле — «я вернулся, а ну-ка зацените...». Эта «незамороченность» — осознанная эстетическая и мировоззренческая позиция. Это отказ от глобальной конкуренции в «величии» в пользу точного и язвительного высказывания о своей, локальной реальности.
Многослойная структура повествования, где четыре истории переплетаются, создавая «стереоскопический эффект», — это, безусловно, реверанс в сторону Тарантино и Гая Ричи. Однако здесь эта структура работает иначе. Если у Тарантино переплетение судеб зачастую имеет космический, почти фаталистический характер (вспомним знаменитый «золотой час» в «Криминальном чтиве»), то в «Убей меня трижды» цепь событий запускается целым каскадом человеческих слабостей: жадностью, похотью, страхом. Случайность здесь не божественна, а абсурдна. Кульминационная сцена, где «почти все решили убить всех, но по очереди», — это апофеоз этого абсурда. Насилие теряет свою ритуальную, эстетизированную составляющую, как у Тарантино, и предстает в своем неприглядном, хаотичном виде.
Диалектика центра и периферии: австралийский нуар в глобальном контексте
Феномен австралийского нуара, частью которого является «Убей меня трижды», невозможно рассматривать вне контекста глобального культурного обмена. Кинематограф давно перестал быть сугубо национальным явлением; он существует в едином информационном поле. Однако периферия — а Австралия в мировом кинематографическом процессе долгое время находилась именно на периферии — обладает уникальной способностью не просто заимствовать, но и переваривать, трансформировать языки центра, наполняя их своим уникальным содержанием.
Американский нео-нуар 90-х (во многом обязанный своим рождением как раз Тарантино) был взрывом, переосмыслением старого голливудского канона. Австралийский нео-нуар 2000-2010-х годов — это ответ, реплика в глобальном диалоге. Он говорит: «Смотрите, у нас тоже есть свои истории. Они такие же крутые, жестокие и смешные. Но они — наши».
В фильме есть красноречивая деталь, на которую мы указываем в одном старом тексте: сцена, где звучит увертюра Чайковского «1812 год», и персонажи уточняют, что ее написал не Бетховен. Это мелкая, но очень важная культурная ремарка. Она символизирует попытку периферии заявить о своей культурной грамотности, о своей принадлежности к общеевропейскому наследию, которое, однако, прошло долгий путь через местные преломления. «Вы знали это? А вот австралийцы знают, хотя и не все. И не всех эта эрудиция спасает...» — эта фраза является ключом к пониманию комплекса периферии. Это и гордость за свои знания, и ирония над их практической бесполезностью в условиях местного «дурдома».
Такие актеры, как Брайан Браун, которого справедливо называют «дедушкой австралийского криминала», или Люк Хемсворт, «старший, но малоизвестный брат «Тора», — это тоже часть этой диалектики. Браун — локальный символ, знаковая фигура для своего рынка. Хемсворт же представляет собой мост в Голливуд, в глобальную звездную систему. Их присутствие в одном кадре визуализирует это напряжение между местным и глобальным.
Жесткий юмор как механизм психологической защиты
Одной из самых ярких черт «Убей меня трижды» и всего австралийского криминального кино в целом является его специфический юмор. Это не легкий сарказм Гая Ричи и не эксцентричная буффонада Тарантино. Это именно что «жесткий юмор» — мрачный, часто циничный, возникающий из самой бездны абсурдных и трагических ситуаций.
Такой юмор — не просто стилистический прием, это глубоко укорененный культурный код, механизм коллективной психологической защиты. Он восходит к тем самым временам каторги и сурового быта, когда смех был единственным способом не сойти с ума от невыносимости существования. Смех над смертью, над насилием, над собственной глупостью — это способ обесценить угрозу, лишить ее метафизического ужаса и свести к уровню бытовой неурядицы.
Когда частный детектив, подрабатывающий «устранением ненужных свидетелей», философски заключает, что творится «дурдом на выезде», он не ужасается. Он констатирует. Эта констатация и есть форма юмора. Насилие в фильме не шокирует, а скорее ошарашивает своей нелепостью, как и отмечается в нашем прошлом материале. Оно вгоняет в ступор не потому, что ужасно, а потому, что лишено всякого смысла и логики. И единственно возможной реакцией на него становится горькая, понимающая ухмылка.
Заключение. Не Тарантино, а альтернативная ветвь кинематографической эволюции
Возвращаясь к нашему исходному провокационному вопросу, можно с уверенностью сказать: если бы Тарантино родился в Австралии, мир, возможно, не получил бы «Криминальное чтиво» в том виде, в каком мы его знаем. Но он, без сомнения, получил бы нечто столь же значимое. «Убей меня трижды» Крива Стендерса — это не ответ на вопрос «а что, если?», а доказательство того, что мощные кинематографические явления возникают не как результат гения-одиночки, порожденного уникальными обстоятельствами, а как следствие созревшей культурной почвы.
Этот фильм — яркий представитель австралийского нео-нуара, который сумел превратить историческую травму изоляции и периферийности в уникальное художественное высказывание. Через деконструкцию жанровых канонов, использование «жесткого юмора» как основы мироощущения и честный, лишенный пафоса взгляд на человеческую природу, это кино создает автономный культурный космос.
Оно говорит нам о том, что в эпоху глобализации локальная идентичность не стирается. Напротив, она находит новые, подчас парадоксальные формы выражения, используя язык глобальной поп-культуры для рассказа сугубо частных, но оттого не менее универсальных историй. «Убей меня трижды» — это не подражание Голливуду и не попытка создать «великое» кино. Это точный, язвительный и мастерски сделанный портрет «дурдома на выезде» — того самого абсурдного карнавала жизни, который с одинаковой силой бушует и под палящим солнцем австралийского побережья, и в любом другом уголке мира, где сталкиваются человеческие страсти. И в этом его главная культурологическая ценность