Папка выпала из Наташиной сумки случайно.
Галина Петровна хотела просто поднять и положить обратно, но взгляд зацепился за знакомые очертания на фотографии. Её коридор. Её кухня. Её комнаты — снятые без её ведома, когда она выходила в магазин или гуляла с внуками.
И подпись внизу: «Рыночная стоимость — 8 200 000 рублей. Возможен быстрый выкуп».
Руки задрожали. Галина Петровна медленно опустилась на табуретку в коридоре, прижимая к груди чужие бумаги о своей собственной жизни.
Две недели назад всё начиналось совсем иначе.
Дочь Наташа предупредила о приезде только накануне вечером, и то как-то невнятно: мол, решили с Димой на выходные заскочить, детей привезём, соскучились.
Галина Петровна не спала всю ночь. Достала свежее бельё, с утра пораньше сбегала в магазин. Внуков она видела редко — Наташа с мужем снимали однокомнатную на другом конце города, добираться далеко, да и дочь вечно занята: то работа, то дети, то какие-то свои дела.
— Мамуля, открывай, мы с вещами! — раздалось из-за двери.
Галина Петровна открыла и замерла. На площадке стояла вся семья: Наташа, зять Дима с двумя огромными чемоданами, пятилетняя Сонечка на руках у отца и восьмилетний Артём с рюкзаком.
— Проходите, проходите, — засуетилась она. — А чего вещей-то столько?
— Мам, мы же тебе помочь решили. — Наташа чмокнула мать в щёку и уверенно прошла в квартиру. — Ремонт надо делать, сама говорила. Вот и приехали. Поживём, поможем.
Галина Петровна действительно как-то обмолвилась про ремонт. Но это было месяца три назад, и она уже сама справилась — подклеила обои в коридоре, соседа Васю попросила смеситель на кухне заменить. Ничего серьёзного делать не планировала: денег лишних не было, да и зачем ей одной эти перемены.
После смерти Виктора прошло три года. Она привыкла к тишине, к своему распорядку, к тому, что никто не мешает и не надо ни под кого подстраиваться.
Двухкомнатная квартира была небольшая — пятьдесят четыре квадратных метра в панельном доме на пятом этаже. Район не центральный, но хороший: рядом поликлиника, магазины, до метро пятнадцать минут пешком. Виктор эту квартиру ещё от завода получил, когда работал там инженером. Въехали молодыми, Наташку здесь вырастили.
— Дима, неси чемоданы в большую комнату, — командовала дочь. — Дети, не разувайтесь, сейчас тапки найдём.
— В большую? — переспросила Галина Петровна. — Я там сплю.
— Мам, ну ты же понимаешь, нас четверо. — Наташа говорила тем особым тоном, каким объясняют очевидное несмышлёному ребёнку. — Дети не могут на кухне спать. Ты пока в маленькой поживёшь, там диван есть.
Галина Петровна хотела возразить, но посмотрела на внуков — Сонечка тёрла глаза кулачками, Артём переминался с ноги на ногу — и промолчала. Куда их денешь. Приехали помочь, не выгонять же.
— Хорошо. Сейчас вещи перенесу.
— Не надо, мам, мы сами, — Дима уже вносил чемоданы в спальню. — Отдыхай.
К вечеру первого дня Галина Петровна обнаружила, что её место за кухонным столом занято детским стульчиком. Её любимая чашка — белая, с синими васильками — куда-то исчезла. В холодильнике появились йогурты, творожки и прочая еда, которую она сама не покупала.
— Мам, ты не против, что мы тут немного переставили? — Наташа заглянула на кухню. — Детям нужно место.
— Конечно... А мою чашку не видела? С васильками?
— Синюю? Там трещина была, я убрала. Нельзя из такой пить, вредно.
Галина Петровна хотела сказать, что эту чашку ей подарили внуки два года назад, на день рождения, что никакой трещины там не было — просто маленький скол на донышке. Но промолчала. Дочь ведь заботится.
На третий день Дима принялся двигать мебель. Сервант, простоявший на своём месте двадцать лет, оказался у противоположной стены.
— Так удобнее, — объяснял зять. — Детям нужно пространство для игр.
— А как же ремонт? — осторожно спросила Галина Петровна. — Вы же помочь приехали.
— Мам, какой ремонт, тут сначала разобраться надо, — Наташа раскладывала свои вещи в шкафу, заняв три полки из четырёх. — Ты столько всего накопила, сначала разгрести надо.
— Это не хлам. Это наши вещи.
— Мам, зачем тебе четыре комплекта постельного белья? Ты одна. И посуды столько, будто банкеты устраиваешь.
Галина Петровна не стала объяснять, что второй комплект — на случай, если внуки приедут ночевать, что посуда — ещё из приданого, что выбрасывать она ничего не собирается. Просто вышла на кухню, села и уставилась в окно.
Через неделю Галина Петровна чувствовала себя гостьей в собственном доме.
Утром она не могла попасть в ванную — там плескались дети. Днём не могла прилечь — в маленькой комнате Наташа устроила рабочее место и часами сидела за ноутбуком. Вечером не могла посмотреть свой сериал — дети смотрели мультики, а отбирать у внуков телевизор было совестно.
— Мам, тебе надо больше гулять, — наставляла Наташа. — Свежий воздух полезен. Возьми внуков, пройдитесь.
— Я устала.
— От чего устала? Ты же ничего не делаешь. Это мы работаем, это мы с детьми занимаемся.
Галина Петровна хотела ответить, что она каждый день готовит на пятерых вместо одной, что она стирает детские вещи, потому что Наташа не успевает, что она убирает квартиру, потому что игрушки разбросаны повсюду. Но промолчала.
Дочь ведь помогает с ремонтом.
Правда, никакого ремонта так и не было.
Странности начались на десятый день.
Галина Петровна заметила: Наташа часто выходит на лестничную площадку говорить по телефону. Говорит тихо, почти шёпотом, а когда мать появляется — сразу прощается и прячет телефон.
— Кто звонил?
— По работе, мам. Тебе неинтересно.
Вечерами Наташа с Димой перешёптывались на кухне и замолкали, стоило Галине Петровне появиться в дверях.
Однажды она услышала обрывок:
— ...всё идёт по плану. К концу месяца управимся.
— Что управитесь? — спросила она.
— Мам, не подслушивай. — Наташа улыбнулась, но улыбка вышла ненастоящая, будто приклеенная. — Это наши дела.
Галина Петровна списала всё на усталость. Она стала плохо спать, ворочалась на неудобном диване, просыпалась от каждого шороха. Наверное, показалось. Не может же дочь замышлять что-то плохое. Родная кровь.
А потом — папка.
Галина Петровна долго сидела в коридоре, разглядывая снимки своей квартиры. Кто-то методично сфотографировал каждый угол: потёртый линолеум, старые обои, пятно на потолке в ванной. Всё это выложили на сайт недвижимости с пометкой о быстром выкупе.
Она аккуратно сложила листы обратно в папку. Положила папку в сумку дочери. И стала ждать.
Следующие дни она наблюдала. Молча готовила обеды, молча убирала за внуками, молча выслушивала указания о том, какие вещи выбросить и какую мебель заменить.
Наташа становилась всё увереннее. Уже открыто говорила по телефону, обсуждала какие-то метражи и районы.
Один раз Галина Петровна услышала:
— Студия матери хватит, ей много не надо. А нам нужно минимум три комнаты, у нас двое детей.
Дима тоже осмелел:
— Галина Петровна, вам бы эту стенку убрать. Пережиток прошлого, сейчас такое никто не держит.
— Эту стенку Виктор сам собирал.
— Ну и что? Виктора нет, а стенка стоит. Это же не памятник.
Галина Петровна промолчала. Она копила силы.
На шестнадцатый день Наташа решила поговорить начистоту.
Усадила мать на кухне, заварила чай, который та не просила, и села напротив — с выражением человека, который собирается сделать доброе дело.
— Мам, нам надо серьёзно поговорить.
— Слушаю.
— Ты же понимаешь, что тебе одной тут много? Две комнаты, пятьдесят четыре метра. Зачем тебе столько? Ты не справляешься, мы же видим. Квартира запущена, нужен капитальный ремонт, а денег у тебя нет.
— У меня всё в порядке с квартирой.
— Мам, не упрямься. Мы с Димой всё продумали. Разменяем твою квартиру: тебе — студия, нам — нормальная трёхкомнатная. Нам с детьми нужна площадь, ты же видишь, как мы в съёмной однушке мучаемся. А тебе хватит двадцати метров. Даже удобнее: меньше убирать, меньше платить за коммуналку.
Галина Петровна смотрела на дочь и не узнавала её.
Это была не та девочка, которую она выхаживала ночами во время болезней. Не та школьница, что плакала у неё на плече после первой несчастной любви. Не та студентка, которой Галина Петровна высылала деньги со своей зарплаты, сама перебиваясь на макаронах.
Перед ней сидела взрослая женщина с холодными расчётливыми глазами. Женщина, которая уже всё решила.
— То есть вы приехали не помочь с ремонтом, — медленно произнесла Галина Петровна. — Вы приехали меня выселить.
— Мам, зачем так грубо. Мы о тебе заботимся. И о себе тоже, да, не скрываем. Но тебе правда будет лучше в маленькой квартире.
— А если я не соглашусь?
Наташа усмехнулась:
— Мам, ты одна. Пенсия копеечная. Через несколько лет тебе понадобится уход — и кто его будет оплачивать? Мы. Так что имеем право на нормальные жилищные условия. Это справедливо.
Галина Петровна поднялась и прошла в маленькую комнату. Открыла нижний ящик старого комода — того самого, который Наташа уже трижды предлагала выбросить, — и достала картонную папку на завязках.
Вернулась на кухню. Положила папку на стол.
— Это что? — Наташа смотрела с недоумением.
— Завещание твоего отца.
— Какое завещание? Папа умер три года назад, никакого завещания не было.
— Было. Виктор составил его за полгода до смерти, когда уже знал о своей болезни. Я тебе не говорила, потому что ты не спрашивала. Ты на похороны еле успела, через два дня уехала. За три года ни разу не поинтересовалась ни документами, ни тем, как я тут одна.
Галина Петровна развязала тесёмки и достала несколько листов.
— Нотариально заверено. Квартира — в моём пожизненном пользовании с правом проживания. После моей смерти переходит напрямую внукам, Артёму и Софии, в равных долях. Минуя тебя.
Наташа выхватила бумаги, впилась глазами в текст. Лицо её менялось: недоумение, злость, снова недоумение.
— Это незаконно. Я единственная дочь, у меня обязательная доля в наследстве.
— Обязательная доля полагается несовершеннолетним или нетрудоспособным наследникам. Тебе тридцать пять, ты работаешь. Виктор специально консультировался с юристами, всё оформил как положено.
— Он не мог так поступить. Это семейная квартира!
— Это его квартира, которую он получил от завода и приватизировал на своё имя. Он распорядился ею так, как счёл нужным.
Наташа швырнула бумаги на стол:
— Ты его настроила против меня!
— Я не знала о завещании, пока он не умер. Виктор всё сделал сам. Сказал мне только одно: «Галя, я тебя знаю — ты дочке всё отдашь и останешься на улице. А я не хочу, чтобы моя жена на старости лет скиталась по чужим углам».
Дальше было то, чего Галина Петровна ожидала.
Дима кричал, что это беспредел и они будут оспаривать. Наташа рыдала и обвиняла мать в чёрствости, неблагодарности, эгоизме. Дети испуганно жались по углам, не понимая, отчего взрослые кричат.
— Ты меня никогда не любила! — заходилась Наташа. — Всегда отца больше любила! И вот теперь лишила меня наследства!
— Не я тебя лишила. Это сделал твой отец. И он любил тебя — иначе не оставил бы квартиру твоим детям.
— А мне что — пропадать в съёмной однушке?!
— Тебе тридцать пять лет. Можно было за это время заработать на собственное жильё. Мы с отцом на эту квартиру трудились всю жизнь, нам никто ничего не дарил.
— Тогда другие времена были!
— Времена всегда одинаковые. Работаешь — будет своё. А рассчитывать на чужое, пусть даже материнское, — нехорошо.
Сборы заняли полтора часа.
Наташа швыряла вещи в чемоданы. Дима выносил сумки на площадку. Дети плакали.
Галина Петровна сидела на кухне и смотрела в стену.
Она не плакала. Своё она уже отплакала — по ночам, в первые месяцы после смерти Виктора, когда никто не звонил и не приезжал, когда она одна сидела в пустой квартире и думала: зачем всё это.
Виктор знал. Предвидел. Разглядел в дочери то, чего Галина Петровна замечать не хотела: расчётливость, холодность, привычку считать чужие деньги и метры.
— Ты об этом пожалеешь, — бросила Наташа с порога. — Когда понадобится помощь — не звони.
— Не буду.
Дверь хлопнула.
Галина Петровна прошлась по квартире, открыла форточку проветрить. Села на свой стул у окна — на своё место, которое две недели было занято чужими вещами.
Тишина.
Первые дни выдались странными.
Галина Петровна не понимала: радоваться или плакать? Вроде всё сделала правильно — защитила себя и свой дом. А с другой стороны — дочь. Единственная дочь, с которой теперь вражда.
Она вернула мебель на место. Сервант — к своей стене, шкаф — к своей. В мусорном ведре нашла чашку с васильками: Наташа её не выбросила, просто спрятала. Вымыла, поставила на полку.
Позвонила старая подруга Нина:
— Галь, ты как? Молчишь что-то.
— Нормально, Нин. Дочка приезжала с семьёй.
— О, хорошо! Помогли?
— Помогли. Себе.
Нина не стала выспрашивать — умная женщина. Сказала только:
— Если что — я рядом. Звони.
Прошёл месяц.
Декабрь подступил незаметно. Галина Петровна достала с антресолей коробку с ёлочными игрушками. Маленькую ёлочку она наряжала каждый год, даже одна, — Виктор так делал, и она продолжала.
Телефон зазвонил, когда она развешивала стеклянные шары. Незнакомый номер. Хотела сбросить, но что-то толкнуло ответить.
— Баб?
Голос Артёма. Восемь лет, серьёзный мальчик, весь в деда.
— Артёмка, ты?
— Баб, можно я к тебе приеду? Мама... мама совсем невыносимая стала.
— В каком смысле?
— Она всё время кричит. На папу кричит, на меня, на Соньку. Я не хочу там быть.
— А мама знает, что ты звонишь?
— Нет. Я из школы, с телефона друга.
Галина Петровна помолчала. Потом сказала:
— Приезжай. Только маме скажи обязательно, а то волноваться будет.
— Не будет. Ей на меня наплевать.
— Неправда.
— Правда, баб. Ей только квартира была нужна. Она папе так и сказала: «Всё зря затеяли, старая карга нас обманула».
Что-то сжалось внутри. Но голос Галины Петровны остался ровным:
— Приезжай, Артём. Места хватит.
Он появился в субботу.
Восьмилетний мальчик с рюкзаком, насупленный и серьёзный, в слишком лёгкой для декабря куртке.
— Мама сказала — могу ехать, раз мне там так не нравится.
— Надолго отпустила?
— Сказала: хоть насовсем.
Галина Петровна обняла внука. Он сначала напрягся, потом обмяк, уткнулся ей в плечо.
— Баб, а правда, что дедушка мне квартиру оставил?
— Правда. Тебе и Соне.
— А почему маме не оставил?
Галина Петровна задумалась.
— Потому что хотел, чтобы у вас было своё место. Собственное. Такое, которое никто не отнимет.
— А у мамы нет своего места?
— У мамы должно быть. Но она хочет чужое.
Артём кивнул — то ли понял, то ли сделал вид. Дети иногда понимают больше, чем кажется взрослым.
— Баб, можно я у тебя поживу?
— Поживи. Только маме звони иногда. Она всё равно переживает, даже если говорит, что нет.
— Ладно.
Галина Петровна отвела его в большую комнату — ту, что когда-то была детской Наташи.
— Располагайся. Это теперь твоя комната.
Артём положил рюкзак, огляделся. На стене висела старая фотография: маленькая Наташа на руках у отца, оба смеются.
— Это мама?
— Да.
— Она была весёлая.
— Она и сейчас... просто запуталась.
Вечером они вместе наряжали ёлку.
Артём нашёл в коробке старого Деда Мороза с отколотым носом — ещё Виктор покупал, когда Наташка была маленькой.
— Баб, можно его на ёлку?
— Конечно. Он же наш.
— А мама говорила, тут одно барахло и всё выбросить надо.
— Мама ошибалась. Старое — не значит ненужное. Старое — значит проверенное временем.
Артём понимающе кивнул.
Галина Петровна включила гирлянду, и комната заиграла разноцветными огоньками. Маленькая ёлка на тумбочке, старые игрушки, Дед Мороз без носа.
И внук рядом — живой, тёплый, настоящий. Не по телефону, не раз в полгода.
Может, Виктор именно этого и хотел. Не наказать дочь, не удержать жену при квартире. А дать внукам место, куда можно прийти. Дом, где всегда ждут.
Наташа позвонила через три дня.
— Артём у тебя?
— У меня.
— Пусть собирается и едет домой.
— Он не хочет.
— Меня не интересует, чего он хочет. Ребёнок не решает.
— Ты сама его отпустила.
— Это было сгоряча.
Галина Петровна помолчала, потом тихо сказала:
— А фотографии моей квартиры на сайте недвижимости — тоже сгоряча?
В трубке повисла тишина.
— Я твоя мать, — продолжила Галина Петровна. — И я его бабушка. Приезжай, забирай. Но если он снова захочет ко мне — я приму.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Просто говорю, как будет. Мы — семья. И ты тоже часть семьи, хотя сейчас этого не чувствуешь.
Наташа повесила трубку.
За Артёмом приехали через два дня. Дима, один, без жены. Хмурый, молчаливый.
— Собирайся, поехали.
— Пап, можно я ещё побуду?
— Нет. Мама ждёт.
Артём посмотрел на бабушку. Она кивнула:
— Езжай. Но помни: ты всегда можешь вернуться.
Мальчик обнял её крепко, по-взрослому. Шепнул на ухо:
— Я вернусь, баб. Обязательно.
После их отъезда Галина Петровна долго сидела в большой комнате.
На кресле, которое хотели выкинуть. У серванта, который хотели выкинуть. Рядом с ёлкой, которую Наташа называла «убожеством».
Тихо. Спокойно.
Виктор смотрел с фотографии на стене — молодой, красивый, в своём лучшем костюме. Таким был, когда познакомились. Таким и остался в её памяти.
— Ты знал, Витя, — сказала она вслух. — Ты всё знал.
И ей показалось, что он улыбнулся.
Через неделю позвонила Соня.
— Баба Галя, это я!
— Сонечка, здравствуй, солнышко.
— Баба Галя, можно я тоже приеду? Артём рассказывал — у тебя ёлка красивая и игрушки старинные. Я тоже хочу посмотреть.
— Конечно, приезжай.
— А мама разрешит?
— Попроси. Скажи, бабушка приглашает.
Соня засопела в трубку — думала.
— Баба Галя, а правда, что ты маму обидела?
— Нет, Сонечка. Неправда. Мы с мамой просто поссорились. Так бывает. Но мы помиримся.
— Точно?
— Постараемся.
Соня приехала в следующие выходные. Наташа привезла сама. Стояла на пороге с каменным лицом, внутрь не вошла.
— Заберу завтра вечером.
— Хорошо.
Ни здравствуй, ни до свидания. Но — привезла. Сама.
Может, это и есть начало.
Соня была рядом. Артём обещал приехать на зимние каникулы. Квартира стояла на месте — пятьдесят четыре квадрата в панельном доме, пятый этаж, не центр, но хороший район.
Виктор оказался прав. Он всегда был прав. Надо было только дожить до этого и не сдаться.
Галина Петровна достала чашку с васильками, налила чай.
Всё-таки хорошо, что не выбросила.
Всё-таки хорошо.