Воткинск, Вятская губерния. 1840 год.
Маленький Петруша Чайковский сидел за роялем в гостиной и наигрывал незатейливую мелодию. Ему было всего семь лет, но пальчики уже уверенно находили нужные клавиши.
– Илья Петрович, посмотрите на сына! – восторженно говорила жена горного инженера Чайковского. – Он же музыку чувствует лучше взрослых!
– Александра Андреевна, не морочьте мальчику голову, – строго отвечал отец. – Лучше бы французский изучал да арифметику. Музыкой сыт не будешь.
А Петруша играл и не слышал родительских споров. В его детской головке уже рождались собственные мелодии – грустные, нежные, не похожие на те, которым учила его гувернантка-француженка.
«Почему все песенки веселые, а у меня получаются печальные? – думал мальчик. – И почему, когда я играю, мне хочется плакать?»
***
Санкт-Петербург.
Восьмилетнего Петрушу привезли в столицу и отдали в пансион Шмеллинга. Мальчик рыдал, прощаясь с матушкой.
– Мамочка, не оставляйте меня! Я буду хорошо себя вести! – цеплялся он за материнское платье.
– Петенька, милый, тебе же нужно учиться! – сквозь слезы говорила Александра Андреевна. – Ты же умненький мальчик, быстро привыкнешь!
Но Петруша не привыкал. Месяцами сидел в углу, отказывался играть с другими детьми. А по ночам тихонько подкрадывался к старому фортепиано в классной комнате и наигрывал свои грустные мелодии.
– Чайковский, что ты там бренчишь? – ворчливо спрашивал ночной сторож. – Спать пора!
– Дядя Федор, а можно я еще чуть-чуть? Мне без музыки так тоскливо...
Сторож махал рукой – жалко было мальца. Слишком чувствительный, не такой, как остальные сорванцы.
***
Петруше было десять, когда пришло известие – мать умерла от холеры. Мальчик два дня не мог поверить.
– Неправда! – кричал он, колотя кулачками по стене. – Мамочка не могла умереть! Она же обещала приехать на Рождество!
А потом наступило молчание. Петруша перестал разговаривать, есть, играть с товарищами. Только по ночам крался к роялю и играл – теперь его мелодии стали еще печальнее.
«Зачем Господь забрал мамочку? – мучился мальчик. – Что я такого плохого сделал?»
Учителя забеспокоились. Директор пансиона написал отцу: "Ваш сын слишком чувствителен для своего возраста. Боюсь, как бы не повредился в рассудке..."
***
Двенадцатилетний Петр поступил в престижное училище, где готовили чиновников для государственной службы. Учиться было трудно, но появилось то, что скрашивало серые будни, – товарищи. Время тянулось медленно и однообразно.
После окончания училища девятнадцатилетний Петр получил место в Министерстве юстиции. Скучная чиновничья работа, серые будни, но зато – свобода!
Теперь он мог ходить на концерты, в театр, заниматься музыкой. А главное – знакомиться с интересными людьми.
Петр Ильич служил уже второй год, когда произошло то, что чуть не разрушило его карьеру. На одном из служебных приемов он слишком явно оказывал внимание молодому секретарю – красивому юноше Алексею.
– Чайковский, – вызвал его начальник на следующий день, – объясните мне ваше поведение вчера вечером.
– Не понимаю, о чем вы, Иван Петрович...
– Не притворяйтесь! Половина присутствующих заметила, как вы... хм... общались с молодым Волконским. Это недопустимо!
Петр побледнел. Значит, было заметно. Значит, его тайна раскрыта.
«Что теперь будет? Увольнение? Скандал? А если дойдет до отца?» – в ужасе думал он.
– Чайковский, вы еще молоды, – строго, но не без сочувствия сказал начальник. – Советую вам серьезно подумать о своем поведении. И найти себе подходящую невесту. Холостяки в нашем ведомстве в подозрении.
Петр Ильич вышел из кабинета, чувствуя, как ноги подкашиваются. В коридоре он столкнулся с тем самым Алексеем Волконским.
– Петр Ильич, – виновато пробормотал юноша, – простите, если из-за меня...
– Молчите! – резко оборвал его Чайковский. – И держитесь от меня подальше!
«Все, конец! – в панике думал он, шагая по коридорам министерства. – Теперь все будут на меня косо смотреть. А если слухи дойдут до отца? До товарищей по училищу? Позор на всю жизнь!»
***
Тем же вечером Петр Ильич сидел дома и обдумывал свое положение. Служба опротивела окончательно, а теперь еще и этот скандал...
«А что если... что если бросить все к чертям и заняться тем, что действительно люблю? Музыкой? – вдруг мелькнула дерзкая мысль. – В консерваторию, говорят, принимают всех желающих...»
Он подошел к роялю, начал играть. Музыка лилась сама собой – грустная, нежная, полная тайной боли.
«Да, только в музыке я могу быть собой. Только там могу выразить то, что не скажешь словами...»
***
1862 год.
– Молодой человек, а вы уверены, что хотите поступать именно к нам? – недоверчиво спросил Антон Григорьевич Рубинштейн, прослушав игру Чайковского. – Ведь вам уже двадцать два года, а музыкального образования нет...
– Антон Григорьевич, – волнуясь, проговорил Петр Ильич, – музыка для меня – это единственный способ... ну, то есть... я хочу посвятить ей всю жизнь!
«Если бы я мог сказать правду! Что музыка для меня – спасение от того мира, где я чужой. Где нельзя любить так, как хочется. Где приходится прятать свою душу!» – мучился он.
Рубинштейн внимательно посмотрел на взволнованного молодого человека:
– Хорошо. Попробуем. Но предупреждаю – учеба будет тяжелой. И денег много не заработаете. Композиторы в России нищенствуют.
– Не важно! – воскликнул Чайковский. – Я готов на все!
Учеба действительно, оказалась каторжной. Петр Ильич изучал гармонию, контрапункт, оркестровку. Денег катастрофически не хватало, приходилось давать частные уроки.
Но зато он обрел круг единомышленников. В консерватории учились такие же "не от мира сего" молодые люди, мечтавшие о большом искусстве.
Петр Ильич защищал дипломную работу – кантату на слова Шиллера. Комиссия слушала внимательно.
– Молодой человек, – сказал Антон Рубинштейн по окончании, – у вас несомненный талант. Но есть одна проблема...
– Какая? – встревожился Чайковский.
– Ваша музыка слишком... как бы это сказать... личная. Слишком много чувств, мало формы. Это не по-русски, не по-европейски.
– А разве это плохо?
– Не знаю. Время покажет. Может, именно это и нужно русской музыке...
Продолжение.