Шесть миллионов долга за квартиру, в которой даже не живёшь. Звучит как бред? А вот Оксане с Толиком теперь каждый месяц напоминают — не надо было жадничать.
Михаилу Сергеевичу было пятьдесят четыре года, когда он получил наследство от тёти Елизаветы Павловны. Женщина прожила восемьдесят два года, пережила перестройку вдовой и всю жизнь держала марку — партийный работник старой закалки не размокает от сентиментов. Детей у неё не было, поэтому всё своё имущество она оставила единственному кровному племяннику.
Когда нотариус огласил завещание, Михаил даже присвистнул. Трёхкомнатная сталинка в центре Москвы, метрах в пятистах от метро «Маяковская». Потолки три шестьдесят, лепнина, дубовый паркет довоенной кладки, окна в два ряда. Таких квартир на рынке днём с огнём не сыскать — стоят по сто двадцать — сто пятьдесят миллионов рублей.
— Миша, ты понимаешь, что это значит? — шептала жена Татьяна вечером на кухне. — Это же огромные деньги! Мы наконец дачу достроим.
— Подожди радоваться, — осадил её Михаил, намазывая масло на хлеб. — Ты тётку мою знала. Она и конфету просто так не давала, всегда с нравоучением. Если оставила квартиру, значит, там какой-то подвох.
— Вечно ты проблемы ищешь!
Михаил только вздохнул. На следующий день, надев выходной пиджак, поехал в центр — оформлять вступление в наследство.
До самой двери квартиры всё шло гладко. А вот когда он вставил ключ в замок массивной дубовой двери, из-за неё раздался истошный женский крик:
— Люди добрые! Убивают! Грабят!
Михаил от неожиданности выронил ключи. Дверь приоткрылась на ширину цепочки, и в щели показалось круглое раскрасневшееся лицо.
— Женщина, простите, но я собственник... — начал Михаил.
— Дядя Миша? — вдруг перебила дама, меняя тон с визга на удивление. — Ты, что ли? Не узнал? Я же Ксюха! Внучка бабы Вали, сестры мужа Елизаветы Павловны! Мы ж на поминках виделись пять лет назад!
Михаил присмотрелся. Действительно, Оксана. Седьмая вода на киселе, какая-то дальняя родня по линии покойного дяди.
— Оксана? А ты что тут делаешь?
— Живу! — гордо ответила родственница. — Тётка Лиза меня пустила. У меня ж ситуация тяжелая, трое детей, муж гражданский... Мы тут уже полгода.
— Послушай, — Михаил постарался говорить мягко. — Я вступил в наследство. Квартира теперь моя. Нам надо обсудить ваш переезд.
— Какой переезд? — Оксана нахмурилась, и дверь захлопнулась, чтобы через секунду открыться уже без цепочки.
На пороге, кроме Оксаны, возник Толик — тот самый гражданский муж. Спортивный костюм, лицо, отмеченное следами бурной молодости, и синие наколки на пальцах.
— Слышь, родственничек, — прохрипел Толик. — Никто никуда не поедет. У нас документ есть.
— Какой документ?
Оксана метнулась в комнату и вернулась с пожелтевшим листком бумаги в клетку.
— Вот! Тётка Лиза своей рукой писала!
Михаил взял листок. Почерк действительно был тётин — дрожащий, старческий, но узнаваемый.
«Я, Елизавета Павловна Н., разрешаю своей внучатой племяннице Оксане и её семье проживать в моей квартире безвозмездно на неопределённый срок в связи с их тяжелым материальным положением». Внизу стояла дата и подпись.
— Это филькина грамота! — возмутился Михаил. — Она же старая была, не понимала, что подписывает!
— Всё она понимала! — взвизгнула Оксана. — Мы за ней ухаживали! А ты где был? Мы здесь прописаны... душой и договором! И вообще, у меня дети, ты нас не выкинешь! Опека тебя сожрет!
— Вали отсюда, дядя, — надвинулся Толик. — Мы тут ремонт сделали, обои поклеили. Это теперь наша хата.
Полиция приехала через сорок минут. Сержант, уставший от семейных разборок, изучил документы Михаила, а потом долго вертел в руках листок в клетку.
— Гражданин, — вздохнул полицейский. — Ситуация патовая. У вас собственность, спору нет. Но у них — договор безвозмездного пользования. Хоть и от руки, но дата есть, подпись похожа.
— Но собственник сменился! Договор должен быть расторгнут!
— Вот именно, — кивнул сержант. — В судебном порядке. Я не могу их выселить. Это гражданско-правовые отношения. Тем более тут дети. Если я их сейчас на мороз выгоню, а у неё эта бумага на руках — меня прокуратура посадит. Идите в суд.
— В суд? Это же месяцы!
— Годы, — «утешил» полицейский. — Она мать, малоимущая, родственница. Будет носить справки, что дети болеют. Мой совет: договаривайтесь. Дайте денег на переезд.
Михаил вернулся домой в ярости. Родня! Хуже чужих.
Следующие две недели превратились в ад. Михаил предлагал триста тысяч на первый месяц аренды в другом месте.
— Триста?! — хохотал Толик в трубку. — Ты нас за лохов держишь? Мы — семья! Давай пять миллионов, тогда съедем.
Михаил попытался отключить свет через ЖЭК. Оксана тут же написала жалобу, приложив копию той самой расписки. Свет вернули — «до решения суда».
Соседи снизу — профессора МГУ — звонили каждый день:
— Михаил Сергеевич, ваши родственники устроили притон! Музыка, крики! Сделайте что-нибудь!
В пятницу Михаил парился в бане с другом — Борисом Ильичом Кравцовым, бывшим прокурором на пенсии.
— И вот, Борь, представляешь, — жаловался Михаил. — Квартира золотая, а взять не могу. Там эта родня седьмая вода на киселе засела, бумажкой трясет. И хахаль её уголовный. Требуют пять миллионов.
Борис Ильич, человек жесткий и любящий порядок, внимательно слушал.
— Продай мне, — сказал он вдруг.
— Борь, там обременение. Суды...
— Я суды не люблю. Я люблю ремонт. За сорок миллионов отдашь?
Это была треть цены. Но Михаил так устал, что согласился не раздумывая.
— По рукам. Только условие: ты про них забываешь. Они теперь — мои родственники, — усмехнулся Борис.
Оксана с Толиком праздновали победу. Месяц прошёл — тишина.
— Сдулся дядька, — ржал Толик, открывая пиво. — Я ж говорил, Ксюха! Главное — наглость и бумага!
Звонок в дверь был коротким и властным. Толик пошел открывать. На пороге стоял пожилой мужчина с тростью и двое крепких парней.
— Здрасьте. Вам кого?
— Мне — никого. Я здесь живу. Борис Ильич Кравцов. Новый собственник.
Борис шагнул внутрь, парни мягко отодвинули Толика к стене.
— Вы кто?! У нас договор! — выскочила Оксана, размахивая заветным листком.
— Этим листком можете, — Борис Ильич брезгливо поморщился, — в туалете воспользоваться. Статья 700 ГК РФ. При переходе права собственности права ссудополучателя сохраняются, верно. Но я, как новый собственник, имею право начать капитальный ремонт своих сетей. Срок вам — до утра.
— Не уйдём! Полицию вызову!
— Вызывайте.
На следующий день начался «ремонт». Утром в квартире исчез свет — «авария проводки, нужен проект». К обеду перекрыли воду — «замена стояка, доступ к трубам». Вечером отключили отопление — «прорыв в перекрытии».
Борис Ильич действовал строго в рамках закона, но с хирургической точностью. Квартира стала непригодной для жизни.
— Не уйдём! — стучал зубами Толик, сидя в куртке. — Это дело принципа!
— Толя, дети мерзнут...
— А мы согреемся! — глаза Толика загорелись недобрым огнем. — Слушай, Ксюха. Паркет тут дубовый, двери — антиквариат. Новый хозяин всё равно ремонт делает. Снимем, продадим — купим обогреватель и генератор. Будем жить ему назло!
Борис Ильич видел и слышал всё через камеры, установленные его людьми под видом проверки вентиляции. Видел, как Толик нашел скупщика. Видел, как варварски, ломами, они начали выдирать старинный паркет.
— Статья 167 УК РФ, умышленное уничтожение имущества, — констатировал Борис, глядя в монитор. — Ждём.
Через три дня Толик притащил газовый баллон и тепловую пушку. Решили греться и продолжать демонтаж пола, чтобы добраться до медных труб.
— Толян, аккуратнее, — ныла Оксана.
— Не учи учёного! — рычал Толик, замахиваясь ломом.
Удар. Хруст. Лом пробил трубу отопления, которая проходила в перекрытии. Фонтан кипятка ударил в потолок. Толик отпрыгнул, опрокинув работающую тепловую пушку на кучу сухого, выломанного паркета.
Огонь и вода. Адская смесь.
Квартира наполнилась паром и дымом. Снизу, от профессоров, неслись крики — кипяток заливал библиотеку.
Дверь вынесли спасатели. Картина была эпическая: пожар, гейзер, ошпаренные захватчики.
На суде Оксана и Толик выглядели жалко. Адвокат Оксаны давил на жалость:
— Родственница, хотела как лучше, договор был...
— Ваша честь, — встал адвокат Бориса Ильича. — Прошу показать видео.
На экране: Толик говорит «Продадим паркет, пропьем». Оксана командует «Ломай, не жалко». И момент удара ломом.
Экспертиза насчитала ущерба на шесть миллионов рублей: уничтожение исторического паркета, системы отопления, залив трёх нижних этажей, моральный вред соседям.
Судья была непреклонна.
Анатолию — три с половиной года колонии общего режима.
Оксане грозил реальный срок за соучастие и вандализм, но вмешались её родители. Они продали свою «двушку» и дачу, чтобы добровольно погасить ущерб до вынесения приговора и спасти дочь от тюрьмы.
В итоге Оксана получила два года условно. Но осталась ни с чем. Родители, отдавшие единственное жилье и переехавшие в убогую студию в пригороде, прокляли дочь и знать её больше не желали.
— Ну что, Боря, как ремонт? — спросил Михаил полгода спустя.
— Закончил. Паркет восстановил, — Борис Ильич отпил коньяк. — Дорого, но оно того стоило.
— А... родственнички?
— Толик сидит. Оксана работает на двух работах, снимает комнату в коммуналке. Родители её видеть не хотят.
Михаил покачал головой.
— Знаешь, Боря, а ведь тётка Лиза мудрая была. Она эту расписку им дала, чтобы проверить. Если бы людьми были — жили бы нормально. А они...
— Жадность, Миша. Жадность и глупость, — подытожил Борис. — Самые дорогие грехи на свете.
Они чокнулись. Где-то далеко, в тесной комнате, Оксана плакала, глядя на старое фото тёти Лизы, и понимала, что "филькина грамота" была её единственным шансом на нормальную жизнь, который она сама же и сожгла.