Надежда узнала правду за столом, при гостях, когда свекровь подняла бокал с компотом и сказала: «За нашу общую крышу!»
За общую.
А ведь утро начиналось так хорошо.
Надежда поправила салфетку под вазой. Идеально. Стол ломился, но не пошло, а благородно. Новоселье — это не просто праздник, это черта. Финишная прямая, до которой они с Вадимом бежали три года, высунув языки и вывернув карманы.
— Надюш, ты чего застыла? — Вадим влетел в гостиную, румяный, довольный, пахнущий одеколоном и счастьем. — Мама звонила, они с Зоей уже выехали. Такси взяли, представляешь? Говорит, с кастрюлями в автобусе несолидно.
Надежда хмыкнула.
— С какими кастрюлями? У нас тут еды на роту солдат.
— Ну ты же маму знаешь. Она считает, что без её холодца дом не освятится.
Надя знала. Ещё как знала. Зинаида Павловна, шестьдесят два года, энергии на троих, была женщиной-танком. Только с рюшечками и вечным запахом духов из молодости. Она не входила в помещение — она его занимала.
— Пусть везёт, — махнула рукой Надя. — Главное, чтобы настроение не испортила. А то начнёт опять: зачем вам такие потолки, всё тепло уйдёт; зачем два санузла, вы что, больные.
Вадим подошёл, обнял жену за плечи. Руки у него были тёплые, надёжные. Те самые руки, которые этот дом, считай, и построили. Ну, не сами кирпичи клали, конечно, но три года мотались на стройку каждые выходные, контролировали рабочих, ругались с прорабом.
— Не ворчи. Сегодня наш день. Мы справились, Надюш. Мы молодцы.
Надя прижалась к мужу щекой. И правда, молодцы.
Дом стоил им всего. Нервов, времени, денег. Особенно денег.
Три года назад Надя продала свою двухкомнатную квартиру в центре. Ту самую, бабушкину, с высокими окнами и скрипучим паркетом. Надя её любила до дрожи. Это была её крепость, её страховка, её добрачное имущество, заработанное ещё до Вадима.
А Вадим тогда уговаривал мягко, но настойчиво.
— Надь, ну смотри. Мы в твоей двушке толкаемся. А дети пойдут? А старость? Я хочу дом. Чтобы земля своя, чтобы беседка, чтобы внуки на траве бегали. Я участок присмотрел — сказка. Лес рядом, речка. Но денег на стройку не хватает, только если кредиты брать. А зачем нам кабала на двадцать лет? Продадим твою квартиру, вложим в фундамент и стены. Всё честно. Дом будет наш, общий. Родовое гнездо.
«Родовое гнездо» — это звучало красиво.
Надя сомневалась долго. Квартира стоила семь миллионов — хорошая цена для их города в две тысячи двадцать втором году. Вадим зарабатывал около ста тысяч в месяц, она — шестьдесят. На стройку ушло бы всё.
Но всё-таки согласилась. Семья важнее стен. Да и Вадим не чужой человек — двенадцать лет вместе, ни разу не обманул. Ну, прижимист слегка, ну, маму слушает, но кто из мужиков без недостатков?
И вот дом стоит. Красавец. Двести десять квадратных метров, два этажа, фасад персиковый, крыша шоколадная. Участок двенадцать соток — и сад, и огород, и место для беседки.
Правда, дом был странной планировки. Вытянутый, как вагон. Два отдельных входа с разных сторон. Надя ещё на этапе фундамента спрашивала:
— Вадим, а зачем второй вход? И почему посередине такая толстая стена?
— Это проект типовой, — объяснял муж. — Дом блокированной застройки дуплекс. Дешевле строить, чем обычный коттедж. Но мы-то берём целиком, обе половины. Потом стену снесём или дверь прорубим, будет одно большое пространство.
Звучало логично. Надя и не спорила.
Документы оформляли на Вадима — так проще, говорил он, меньше беготни. Надя не возражала. Двенадцать лет брака, какие секреты?
Гости шумной толпой ввалились в прихожую около трёх часов дня.
Зинаида Павловна, в новом блестящем платье, напоминала праздничную упаковку, которая решила прийти без подарка. Следом семенила Зоя, младшая сестра Вадима, сорок лет, с вечно усталым лицом и тремя детьми, которые тут же начали носиться по лестнице.
— Ой, красота какая! — восклицала свекровь, распихивая пакеты по углам. — Вадик, сынок, дворец! Прямо музей! Надя, а полы-то светлые, замучаешься отмывать.
— Здравствуйте, Зинаида Павловна, — улыбнулась Надя, принимая из рук Зои торт. — Проходите, всё готово.
Зоя, тихая, как тень, только кивнула и шмыгнула на кухню. Надя к золовке относилась ровно, даже с сочувствием. Жизнь у Зои не сложилась: первый муж ушёл, второй пил, от третьего остался только младший сын, Костик, четырёх лет. Жила Зоя с матерью в двухкомнатной хрущёвке, работала продавцом в аптеке и вечно считала копейки.
Подтянулись остальные гости: соседи по старой квартире, пара коллег Вадима, подруга Нади ещё со школы.
Сели за стол. Разлили морс и сок — алкоголя в доме не держали принципиально, Зинаида Павловна не одобряла.
Первый тост, по традиции, за хозяина.
Свекровь поднялась, держа стакан с вишнёвым компотом, как скипетр.
— Ну, сын, — голос у неё был поставленный, учительский, тридцать лет в школе. — Я тобой горжусь. Просто распирает от гордости. Ты настоящий мужчина. Сказал — сделал. Дом построил, дерево посадил, про наследника молчу, но дело наживное.
Гости одобрительно закивали. Вадим сидел красный, довольный.
— Но главное, — Зинаида Павловна сделала паузу, обведя всех значительным взглядом, — главное, сынок, что ты не забыл свои корни. Что ты о семье думаешь. Что не только о себе печёшься!
Надя улыбнулась. Приятно, когда мужа хвалят.
— За нашу общую крышу! — торжественно провозгласила свекровь. — За то, что мы теперь все вместе! Под одной крышей! Спасибо тебе, Вадик, что и мать не забыл, и сестру! Что выделил нам нашу долю!
Надя замерла с вилкой у рта.
Какую долю?
— Мам, ну зачем сейчас… — Вадим попытался перебить, но свекровь уже несло.
— А затем! Пусть люди знают, какой ты у меня золотой! Зоечка с детками будет жить в нормальных условиях! На свежем воздухе! Не в той конуре! И я при них, присмотрю, помогу. Вадик, когда переезжать-то можно? Ты говорил, после праздников?
В комнате повисла тишина.
Надя медленно положила вилку на тарелку.
— Вадим, — сказала она тихо, — о чём мама говорит?
Вадим заёрзал, улыбка сползла с его лица.
— Надюш, я хотел потом объяснить, после гостей…
— Объясни сейчас.
Он вздохнул, потёр переносицу.
— В общем… Дом оформлен на меня, это ты знаешь. Но когда денег не хватало на отделку, я… попросил помощи у мамы и Зои. Мама дала четыреста тысяч из своих накоплений. Зоя — двести, она кредит взяла.
— Подожди, — Надя почувствовала, как холодеет внутри. — Ты взял у них деньги? На наш дом?
— Надюш, нам правда не хватало! Помнишь, в прошлом году, когда плитку покупали? И окна подорожали. Я не хотел тебя нагружать, ты и так нервничала.
— И что это значит? — Надя говорила медленно, чеканя слова. — Они теперь совладельцы?
— Нет! Юридически всё на мне. Но я им обещал… ну, что они смогут жить во второй половине. Там же второй вход, помнишь? Отдельная часть дома. Мы её всё равно не используем, там даже мебели нет. А Зойке с детьми так тесно у мамы…
— То есть, — Надя встала, — ты без моего ведома взял деньги у своей матери и сестры. Пообещал им часть нашего дома. И теперь они собираются сюда переехать?
— Надя, ну это же временно! Пока Зойка на ноги встанет! И мама поможет с хозяйством, тебе же легче будет!
Зинаида Павловна, наконец почуяв неладное, попыталась сгладить:
— Наденька, ну что ты так разволновалась? Мы же не чужие! Вместе веселее! Дети будут присмотрены, я борщи варить буду, тебе на работу с утра не готовить. И шестьсот тысяч — это не копейки, между прочим. Это наш вклад в общее дело!
— Ваш вклад, — повторила Надя. — Шестьсот тысяч. А моя квартира стоила семь миллионов. Плюс три года моей зарплаты. Это примерно два миллиона ещё. Итого девять миллионов — моих. И шестьсот тысяч — ваших. И вы считаете, что это даёт вам право на половину дома?
— Надя! — Вадим вскочил. — Ну что ты считаешься, как бухгалтер? Это же семья! Родные люди!
— Твои родные, Вадим. Не мои.
— Они и твои тоже! Двенадцать лет в браке!
Надя обвела взглядом комнату. Гости сидели, опустив глаза в тарелки. Зоя побледнела, прижимала к себе младшего, Костика. Старшие дети замерли на лестнице.
— Значит так, — сказала Надя. — Праздник продолжается. Ешьте, пейте. А мы с Вадимом поговорим. Наедине.
Она развернулась и пошла на кухню. Вадим потянулся за ней.
Дверь закрылась.
— Объясни мне, — Надя стояла у окна, глядя на яблоню, которую сама сажала в прошлом году. — Как ты мог такое сделать за моей спиной?
Вадим привалился к холодильнику. Весь его праздничный лоск слетел, лицо осунулось.
— Надюш, я не думал, что ты так отреагируешь. Честно. Мне казалось… ну, что ты поймёшь. Зойке плохо. Трое детей в двушке с мамой — это катастрофа. Дети на головах друг у друга, уроки делать негде. А у нас — простор. Вторая половина всё равно пустует.
— Она пустует, потому что мы планировали там сделать кабинет. И комнату для будущих внуков. И гостевую. Это был наш план, Вадим. Наш с тобой. Никакой “общей крыши” не будет.
— Но внуков пока нет! А Зойкины дети — есть! Сейчас! Им плохо сейчас!
Надя повернулась к мужу.
— Ты понимаешь, что натворил? Ты без моего согласия пообещал чужим людям…
— Они не чужие!
— Для меня — чужие. Ты пообещал им жильё. В доме, который на девяносто процентов построен на мои деньги. Деньги от моей квартиры, Вадим. Моей добрачной квартиры. По закону это моё личное имущество.
— Это был вклад в нашу семью!
— Это был мой вклад. Не твой. И не твоей мамы. Она дала четыреста тысяч? Отлично. Я верну ей четыреста тысяч. И Зое верну её двести. С процентами, если хочешь. Но жить здесь они не будут.
Вадим смотрел на неё, и в его глазах появилось что-то непривычное. Обида? Разочарование?
— Надя, — сказал он тихо, — я думал, ты другая. Я думал, ты понимаешь, что такое семья. Моя мать вырастила нас одна, без отца. Зойка всю жизнь несчастная. Я хотел им помочь. Хотел, чтобы они пожили по-человечески. Неужели тебе жалко?
— Мне не жалко. Мне страшно.
— Чего тебе страшно?
Надя села на табуретку. Ноги подкашивались.
— Я знаю, чем это закончится, Вадим. Твоя мама будет здесь командовать. Каждый день. Учить меня, как готовить, как убирать, как с тобой разговаривать. Зоины дети будут бегать по дому с утра до ночи. Я не смогу отдохнуть после работы. Не смогу побыть одна. Это будет не мой дом — это будет проходной двор.
— Ты преувеличиваешь.
— Нет. Я помню, как мы жили первый год после свадьбы. В той же хрущёвке, с твоей мамой. Она вставала в шесть утра и гремела посудой. Комментировала каждый мой шаг. Я сбежала оттуда в свою двушку и сказала: либо мы живём отдельно, либо развод. Ты тогда выбрал меня. А теперь хочешь повторить тот кошмар?
Вадим молчал.
— Я продала квартиру ради нашего с тобой дома, — продолжала Надя. — Ради тишины. Ради покоя. Ради возможности запереть дверь и никого не видеть. А ты привёл сюда весь табор обратно. За мои же деньги.
— Они не табор, — буркнул Вадим. — Это моя семья.
— А я? Я тебе кто?
Он не ответил.
Когда они вернулись в гостиную, гости уже расходились. Торопливо, стараясь не смотреть в глаза.
Зинаида Павловна сидела на диване, обмахиваясь салфеткой. Зоя тихо плакала в углу.
— Ну что, решили? — спросила свекровь требовательно. — Когда переезжаем?
Надя посмотрела на мужа. Тот стоял, опустив плечи, и молчал.
— Зинаида Павловна, — сказала Надя, — я возвращу вам деньги. Четыреста тысяч. В течение месяца. И Зое её двести тысяч тоже верну. Но жить вы здесь не будете. Уходите.
— Что? — свекровь задохнулась. — Вадик! Ты это слышишь? Она нас выгоняет!
— Я вас не выгоняю. Вы здесь и не жили. Я возвращаю заём.
— Это был не заём! Это был вклад!
— У вас есть расписки? Договоры? Нет? Тогда это заём. Я его погашу. Вопрос закрыт.
— Вадик! — Зинаида Павловна повернулась к сыну. — Скажи ей!
Вадим поднял голову. Посмотрел на мать, на сестру. Потом на жену.
— Мама, — сказал он хрипло, — Надя права. Я должен был сначала с ней поговорить. Простите. Мы вернём вам деньги.
Свекровь открыла рот, закрыла. Лицо её пошло пятнами.
— Предатель, — прошипела она. — Бабе своей в рот смотришь. А мать, которая тебя вырастила, побоку? А сестра? Зойка, ты слышишь? Собирай детей, уходим. Нам тут не рады.
Зоя молча поднялась, начала собирать разбросанные детские вещи. Глаза у неё были пустые, сухие.
Надя смотрела, как они уходят. Как свекровь, не прощаясь, вылетает за дверь. Как Зоя ведёт детей к калитке, держа за руку младшего Костика, который всё оглядывается на дом.
Дверь захлопнулась.
Тишина.
Вадим стоял посреди гостиной, среди грязной посуды и недоеденных салатов.
— Ты довольна? — спросил он глухо.
— Нет, — ответила Надя. — Но я защитила свой дом.
— Наш дом.
— Нет, Вадим. Мой.
Прошло три недели.
Надя сидела в кабинете нотариуса и подписывала документы.
— Итак, — говорила нотариус, сухопарая женщина лет пятидесяти, — по условиям брачного договора, дом по адресу… переходит в вашу единоличную собственность. Муж отказывается от притязаний в обмен на…
— В обмен на то, что я не подаю на раздел, — закончила Надя. — Мы разводимся мирно. Он забирает машину и сбережения со своего счёта.
— Триста тысяч рублей, — уточнила нотариус.
— Да.
— А дом стоимостью около восьми миллионов остаётся вам.
— Дом построен на средства от продажи моего добрачного имущества. Я могу это доказать в суде.
— Можете, — согласилась нотариус. — Но доказывать пришлось бы долго и дорого. А тут всё решилось полюбовно. Мудрое решение со стороны вашего супруга.
Надя подписала последнюю страницу.
Мудрое? Нет. Просто Вадим устал. За три недели он понял, что потерял. Мать, не получив обещанного, устроила ему выволочку. Зоя рыдала по телефону каждый вечер. Дети звонили и спрашивали: «Дядя Вадик, почему мы не переезжаем в новый домик?»
А Надя не отступала. Спокойно, методично, она выстроила стену. Юридическую и эмоциональную. Собрала все чеки от продажи квартиры, все переводы на стройку, все доказательства, что дом — её.
Вадим мог бы сопротивляться. Но не стал. Сдулся, как проколотый шарик.
— Почему ты так со мной? — спросил он в их последний совместный вечер. — Я же не украл у тебя ничего. Я хотел помочь своим.
— Ты хотел быть хорошим для всех, — ответила Надя. — А получилось — плохим для меня.
— Я не думал, что ты такая жёсткая.
— Я тоже не думала. Пока ты меня не научил.
Надя вышла из нотариальной конторы и вдохнула холодный октябрьский воздух.
Дом был её.
Целиком.
Она достала телефон. В мессенджере было сообщение от Ларисы, подруги-юриста, которая помогла провернуть всё за три недели.
«Поздравляю! Ты молодец. Он даже не дёрнулся, подписал всё, что дали. Лопух».
Надя усмехнулась.
Нет. Просто наивный добрый человек, который хотел угодить всем.
А она? Она кто теперь?
Надя посмотрела на своё отражение в витрине магазина. Сорок четыре года. Хорошее пальто, ровная осанка, уверенный взгляд.
Она только что забрала у мужа всё. У человека, с которым прожила двенадцать лет. Который её любил — по-своему, неуклюже, но любил. Который ни разу не поднял руку, не изменил, не напился до беспамятства.
Его единственный грех — он хотел помочь матери и сестре. Хотел, чтобы все были счастливы.
А она его за это наказала.
Надя стояла на тротуаре и чувствовала, как внутри разрастается что-то холодное.
Она победила. Дом её. Деньги она отдала свекрови и Зое — нашла на это, заняла у коллеги, но отдала. Никто не скажет, что она что-то украла.
Но почему на душе так мерзко?
Вадим сейчас живёт у друга, в однокомнатной квартире на окраине. Ищет съёмное жильё. Мать на него не смотрит — обиделась за то, что не отстоял её интересы. Зоя не разговаривает. Он остался один.
А Надя получила двести десять квадратных метров счастья.
Телефон завибрировал. Номер незнакомый.
— Алло?
— Надя? Это Зоя.
Голос был тихий, надломленный.
— Зоя, я не хочу…
— Подожди. Я не ругаться. Я просто хотела сказать… Вадик не злой. Он правда думал, что так лучше. Он рассказывал нам, какая ты замечательная, как он тебя любит. Говорил: Надя поймёт, она добрая. Он верил.
Надя молчала.
— Я не виню тебя, — продолжала Зоя. — Ты в своём праве. Это твои деньги, твой дом. Мы не должны были претендовать. Мама… она увлеклась. И Вадик за ней потянулся. Он всегда старался ей угодить.
— Зоя, к чему этот разговор?
— Просто хотела, чтобы ты знала. Он не враг. Он просто слабый. А ты — сильная. Может, слишком сильная.
Связь оборвалась.
Вечером Надя сидела в своём новом доме. Одна.
Двести десять квадратных метров тишины.
Она прошлась по комнатам. Кухня, которую они проектировали вместе. Гостиная, где должна была стоять ёлка на первое общее Рождество в новом доме. Спальня с огромным окном, из которого видно лес.
Вторая половина дома, та самая, где должны были жить Зоя с детьми, стояла пустая. Голые стены, бетонный пол.
Надя открыла дверь в эту часть и вошла.
Здесь пахло сыростью и штукатуркой. Из окна тянуло холодом — рамы ещё не отрегулировали.
Она представила, как здесь могли бы бегать дети. Как Костик, младший, рисовал бы на стенах. Как Зоя готовила бы ужин, а Зинаида Павловна командовала бы всеми.
Был бы ад? Наверное.
Но был бы — дом.
Живой, шумный, раздражающий — но живой.
Надя прислонилась к холодной стене.
Она осталась одна. В идеальном, просторном, мёртвом доме.
Победитель.
За окном медленно падал первый снег.
***
Новый год Надя встречала одна. Поставила маленькую ёлку, открыла шампанское, включила телевизор на президентском обращении.
Телефон молчал.
Вадим не звонил. Наверное, встречал праздник с матерью и Зоей — они его простили, куда денутся.
Надя выпила бокал, потом ещё один.
Подумала: может, позвонить? Поздравить. Показать, что она не монстр.
Но не стала.
Потому что знала: он не ответит. А если ответит — что она скажет? «Прости, что забрала у тебя всё»? «Прости, что оказалась права»?
Надя вымыла бокал, выключила телевизор и легла спать.
Завтра первое января. Новая жизнь. Просторная, тихая, безупречная. Совершенно пустая.