День первый. Вечер.
Я не должна была остаться одна.
Всё началось с отбоя. Обычный — как и все последние две недели в лагере «Солнечный Ручей». Вожатая Лена сказала: «Спокойной ночи, зайки! Завтра — эстафета!» Улыбнулась, выключила свет в корпусе и захлопнула дверь.
Я легла, но не спала. Мне было не по себе. Слишком тихо. Даже сверчки замолчали.
Потом — крик.
Не из леса. Не из другой палатки. Прямо под окном. Короткий. Обрывистый. Как будто кто-то резко вдохнул — и захлебнулся.
Я села на кровати. Сердце колотилось где-то в горле.
— «Это просто Лёха опять пугает девчонок», — прошептала я сама себе.
Но Лёха — из младшей смены. А крик был… взрослый.
Я встала, подошла к окну. За стеклом — чёрная стена. Ни луны. Ни звёзд. Даже силуэтов деревьев не было. Как будто весь мир стёрли.
И тут — голоса.
Много голосов. Мужские и женские. Они пели.
Тихо. Монотонно. В унисон.
«Спи, дитя, не жди зари,
Тени встали у двери…»
Я отшатнулась. Это была песня вожатых. Но не та, что мы пели у костра. Эта… другая. Слова были почти как детская колыбельная, но в каждом слоге — холод, как лезвие.
«Свет уйдёт — и мы придём,
В твою комнату войдём…»
Я подбежала к двери. Потянула за ручку. Заперто. Снаружи. Но мы никогда не запирали корпус на ночь!
— «Лена?!» — крикнула я. — «Это вы? Прекратите!»
Тишина.
Потом — шаги. Медленные. Много ног. Идущие мимо корпуса. В сторону леса.
И песня продолжалась.
«Не смотри — не увидишь нас,
Не кричи — не услышим вас…»
Я упала на пол, прижавшись спиной к двери. Руки дрожали. Во рту — пересохло. Я не плакала. Я просто замерла.
Через пять минут — тишина.
Я подождала час. Два. Никто не возвращался.
Утром я вышла.
Корпуса стояли… не там.
Столовая, которая всегда была слева от нас — теперь возвышалась посреди озера, на деревянном плоту. Флаг «Орлят» висел на сосне. А дорожка к выходу из лагеря — вела прямиком в стену туалета.
И везде — тишина.
Ни одного ребёнка. Ни одного вожатого.
Только я.
И чёрный, неподвижный лес вокруг.
День второй. Утро.
Я обошла весь лагерь три раза. Кричала. Стучала в двери. Даже забежала в столовую — там всё было на месте: тарелки с недоеденной кашей, чашки с остывшим чаем, ложки, воткнутые в банки с вареньем. Но ни души.
На доске в столовой — расписание на сегодня:
9:00 — зарядка
10:00 — эстафета
12:00 — обед
14:00 — «Тема дня: Дружба»
20:00 — костёр
Всё как обычно. Только людей нет.
Я вернулась в наш корпус. На двери висела моя личная футболка — та, что я потеряла три дня назад. Чистая. Свежая. Сложена треугольником.
Я не брала её.
— «Ладно, Даш, не сходи с ума, — сказала я, сжимая футболку в кулаке. — Просто все ушли. Эвакуация. Без тебя».
Но зачем тогда запирать дверь?
Я проверила телефон. Ноль сигнала. Батарея — 17%. Я выключила его. Не тратить.
В кармане куртки нашла фонарик. Ура. Лагерный — маленький, на батарейках. Я включила. Луч дрожал, как мой голос.
— «Если кто-то здесь — моргните», — сказала я, направляя свет в лес.
Ничего.
Только тени.
Но… одна из них не исчезла, когда я отвела взгляд.
Я направилась к медпункту. Может, там осталась записка. Или аптечка. Или хоть что-то.
Медпункт был закрыт. Я разбила окно у задней двери, пролезла внутрь.
Пахло йодом, мятой и… чем-то сладким. Слишком сладким. Как тухлые фрукты.
На столе — диктофон. Серый, старый. Я нажала «плей».
Щёлк.
— «…уже третий день они не едят, — прошептал мужской голос. Это был голос вожатого Саши. — Говорят, что «там вкуснее». Вчерашней ночью Маша вырвалась. Кричала, что «вожатые не настоящие». Мы её поймали. Но… лицо у неё…»
Голос задрожал.
— «Они возвращаются. Каждую ночь. И каждый раз — всё ближе. Я слышу, как они поют. Эту песню. Вы знаете ту, что про «тени у двери»? Она не наша. Мы её не знали. Но все поют. Все. Даже дети».
Тишина.
Потом — шёпот, почти плач:
— «Они приходят, когда гаснет свет. Не выключай… НИКОГДА не выключай…»
Щёлк.
Я выключила диктофон. Руки стали ледяными.
— «Это шутка, — сказала я. — Кто-то подстроил. Для челленджа. Или для видео».
Но в голосе Саши не было игры. Только ужас. Настоящий.
Я вышла из медпункта. Солнце… не грело. Оно висело в небе, как жёлтый шар без тепла. И оно не двигалось. Я смотрела на часы: 10:03. Прошёл час — всё ещё 10:03.
— «Нет, нет, нет…»
Я побежала к КПП — контрольно-пропускному пункту у ворот. Там всегда сидел охранник. Может, он увёз всех?
Но ворот не было.
На их месте — наша столовая. Та самая, что стояла посреди озера час назад. Теперь она — прямо на месте выхода. Дверь приоткрыта. Изнутри пахнет жареным хлебом и… металлом.
— «Ладно. Ладно. Я просто… пойду в лес. Пройду через него. Найду дорогу».
Я обернулась.
Леса за лагерем не было.
Там, где раньше были сосны, теперь возвышалась стена из палаток. Сотни. Тысячи. Все одинаковые. Все с флагами отряда «Орлёнок». Все закрыты.
И из каждой — тихо доносилась песня.
«Ляг под плед, закрой глаза…
Мы уже — внутри тебя…»
Я выбежала на центральную площадку. У кострища. Там стоял рюкзак. Мой рюкзак. Я его оставила в палатке.
Я подошла. Расстегнула.
Внутри — фонарик, вода, батон. И записка.
«Ты думаешь, что свет спасает? Он только показывает, как далеко ты от выхода».
Я не писала это.
И тут — погас свет.
Не в лагере. Не на небе.
В моём фонарике.
Он просто… перестал работать. Хотя батарейки были новые.
Тишина.
Потом — шаги.
Медленные. Синхронные. Из-за столовой.
Я бросилась бежать. Не думая. Просто ноги несли.
День 2. Ночь.
Я спряталась в штрафной палатке — за туалетом, в углу лагеря. Там, где никому не хочется быть. Там, где темно даже днём.
Сижу на матрасе. Обняла колени. Фонарик — в руках, выключен. Боюсь включать.
Снаружи — тишина.
Но я чувствую их.
Они ходят. Медленно. Обходят лагерь по кругу. И поют.
«Спи, дитя, не жди зари…»
— «Почему они не заходят?» — шепчу я. — «Почему не ловят меня?»
Потом до меня доходит.
Они ждут, когда я выключу свет.
Но у меня больше нет света.
Я осторожно включаю фонарик.
Луч дрожит. Освещает угол. На стене — надпись. Красная. Свежая.
«Ты уже мертва. Просто ещё не легла спать».
Я гашу фонарик.
И тут — голос. Прямо рядом. За палаткой.
— «Даша… ты не одна. Мы с тобой».
Это был мой голос.
Я зажимаю рот, чтобы не закричать.
День 3.
Я ни спала. Ни ела. Пила воду из фляжки, пока не кончилась.
Утром рискнула выглянуть.
Лагерь изменился снова.
Теперь палатки висели на деревьях. Как гнёзда. Столовая стояла вверх дном — крышей в землю, а дверь — в небо. И из неё капала… вода? Нет. Что-то тёмное. Густое.
А по дорожкам ходили они.
Вожатые.
Но лица… Боже, лица.
У одного — рот зашит чёрной нитью, а на лбу нарисованы глаза углём. У другой — кожа на щеках сползла, как маска, обнажив кости, но она улыбалась — без губ, без мышц, только зубы в пустоте.
И все они смотрели в мою сторону.
Но не подходили.
Они просто… ждали.
Я вернулась в палатку. Достала телефон. Включила. 3% заряда.
И тут — звонок.
Незнакомый номер.
Я нажала «ответ».
— «Мам?..» — прошептала я.
— «Дашенька?» — голос мамы. Родной. Тёплый. — «Ты где? Мы так волновались!»
— «Мам, я в лагере! Все пропали! Тут… тут что-то не так!»
— «Сладкая моя, — сказала она мягко. — Ты же дома. Ты заболела в первый же день. Помнишь? У тебя была температура. Ты лежишь в своей комнате. Просто спи».
— «Нет! Я здесь! Посмотри в окно! Я вижу сосны!»
— «У нас во дворе — дуб, Даша. Ты знаешь».
Я замерла.
— «Мам… они поют песню. Страшную».
— «Какую?»
Я прошептала:
«Спи, дитя, не жди зари…»
Молчание.
Потом — тихо:
— «…это же твоя песня, Даша. Ты пела её мне, когда была маленькой. Перед сном».
— «Нет! Я не…»
— «Ты устала. Ляг. Закрой глаза. И… не выключай свет».
Звонок оборвался.
Я посмотрела на экран. Батарея — 0%.
Телефон выключился.
И тут — погасло солнце.
Ночь. Третья.
Теперь небо — чёрное. Без луны. Без звёзд. Без надежды.
Я сижу в палатке. Дрожу. Фонарик — мёртв. Спичек нет. Осталась только одна вещь: зеркальце из моего кармана.
Я подношу его к лицу.
В отражении — я.
Но… глаза слишком большие. Губы — бледные. И на щеке — чёрная нить.
Я роняю зеркальце.
И слышу:
— «Ты уже одна из нас».
Голос — мой. Но не мой.
Я выбегаю из палатки. Бегу без цели. Просто ноги несут. Вокруг — тьма. Но в ней — глаза. Сотни. Тысячи. Светятся тускло, как угли.
И они поют.
«Не смотри — не увидишь нас…»
Я падаю. Ударяюсь коленом. Кричу. Но крик не выходит. Как будто тьма его съела.
Из-за деревьев выходит фигура. В синей вожатской футболке. С лицом, сшитым нитками.
Она протягивает руку.
— «Пора, Даша, — говорит она. — Ты долго бегала. Но ночь — наш дом».
— «Я не… я не одна из вас!»
— «Ты стала, когда перестала верить в свет».
Она наклоняется. Шепчет:
— «Ты думаешь, что ужас — в темноте? Нет. Ужас — в том, что она слушает».
День? Ночь? Время остановилось.
Я не знаю, сколько прошло. Час? Неделя?
Я сижу у кострища. Огонь горит. Но пламя — чёрное. Оно не греет. Оно всасывает.
Рядом — другие «вожатые». Все в синем. Все с зашитыми ртами. Все смотрят на меня.
Я пою.
«Спи, дитя, не жди зари…»
Голос ровный. Холодный. Не мой.
Но я знаю слова. Как будто пела их всю жизнь.
Из леса доносится шорох. Потом — плач.
Новые дети.
Автобус привёз новую смену.
Они выбегают на поляну. Взволнованные. Смеются. Не знают.
Я встаю.
— «Здравствуйте, зайки! — говорю я, улыбаясь. — Добро пожаловать в «Солнечный Ручей»!»
Они смотрят на меня. Улыбаются в ответ.
Я веду их в корпус.
Перед тем, как войти, я оборачиваюсь.
В окне столовой — отражение.
Моё лицо — без губ. Глаза — стеклянные. На лбу — нарисована улыбка углём.
А за моей спиной — тьма.
Живая.
Голодная.
Ждущая, когда в одной из комнат погаснет свет.
Если ты читаешь это — ты в комнате. Возможно, вечер. Возможно, ночь.
Ты думаешь: «Это всего лишь рассказ».
Но проверь.
Посмотри на лампу.
Включи её, если выключена.
А теперь… представь, что она погаснет.
Прямо сейчас.
Ты услышишь шаги?
Или… песню?
«Ляг под плед, закрой глаза…
Мы уже — внутри тебя…»
Не выключай свет.
Пожалуйста.
Они уже знают, что ты один.
Страшные истории - подборка
Любите страшные истории? Подписывайтесь на канал, ставьте палец вверх и пишите комментарии! Отличного Вам дня!