— Ночь не спал, всё думал о твоих словах! Мне хотелось бы поболтать с этим твоим Шаманом. Как думаешь, примет он моё приглашение, согласится ли побывать у меня в гостях?
Дракон прикинулся робкой курицей, умолчав о том, что в сознание интересного знакомца Михаила Валерьевича он уже пытался проникнуть. И... абсолютно безуспешно! Было у Дракона чувство, будто бы запутался он в липких сетях, охраняющих разум необычного человека. «И хорошо ещё, что выбраться сумел!» — понял Дракон и решил попробовать путь прямой и явный.
— Не знаю, спроси сам, — простодушно (?) ответил Михаил Валерьевич и заторопил Дракона:
— А что с Осиповыми было? Ты закончил рассказ на том, что некий байкальский шаман предсказал величайшую беду, которая изменит здоровье Лёнечки. Так?
— Абсолютно! — Дракон не знал, радоваться ли ему, что тема разговора свернула на безопасную и знакомую ему дорожку, огорчаться ли, что разум Шамана пока скрыт плотной завесой. Дракон подумал и решил плыть по течению, то есть досмотреть историю Леонида Казимировича Осипова, а позже...
— Как ты сам прекрасно знаешь, началась великая и страшная война. Казимир Станиславович остался в Москве, а институт, в котором преподавала Лидия Васильевна, эвакуировали в глубокий тыл, в тихий, провинциальный город, в котором, как ты уже понял, ты и живёшь. Осиповы приехали втроём: Лидия Васильевна, Лёнечка и Мария Ивановна. Сняли комнатку в домике на окраине, и началась тяжёлая жизнь, наполненная заботами и волнениями. Лидия Васильевна работала в институте и средней школе (два учителя математики ушли на фронт, и некому было вести старшеклассников по тернистой дороге изучения этой строгой и красивой науки), затем бежала домой, проверяла тетрадки и крутилась по хозяйству, так как Мария Ивановна трудилась в местном эвакогоспитале и приходила домой (если вообще приходила) поздно, обессиленная и истомлённая. А что же хилый Лёнечка, спросишь ты? Как он смог без ежеминутного пригляда и опеки пережить тяжёлые годы? За шестилетним пацаном вызвался присматривать хозяйский сын тринадцати лет. Нянькой он был своеобразной. Во-первых, Лёньке велено было читать и пересказывать Петьке (так звали этого хитрого прохвоста) параграфы из учебников истории, географии и биологии, пока сам Пётр сноровисто колол дрова, таскал воду, варил картошку и даже мыл полы («Скажешь кому об этом, пришибу, как комара!», — мрачно предупредил Лёньку Петька, так как это занятие было уж совсем бабским делом, на которое настоящий мужчина и не глянул бы), то есть, как мог помогал матери (она трудилась на местной ткацкой фабрике) и эвакуированным жиличкам, энергия и сила которых сразу вызвали у Петьки уважение и даже некую зависть. Лёнька послушно корпел над учебниками и поначалу плохо справлялся с этим сложным для себя заданием. Незнакомые слова кололи язык, настырно не желали выговариваться, но, что странно, мгновенно запоминались. Кроме того, у Лёньки обнаружился крайне важный талант: даже не особо понимая прочитанное, он умел вычленить в нём самое главное, испарить из текста «воду», оставив самую суть. Таким образом, Петька получал информацию сжатой и «переваренной», запомнить её было легко, поэтому, к удивлению учителей, вчерашний двоечник понемногу начал превращаться в крепкого троечника. Во-вторых, Петька абсолютно не верил в хвори. Он знал лишь два состояния человеческого организма: ходит, а лучше бегает, значит — здоров, встать с кровати не может, значит — болен. Было и третье состояние, которого Петька очень опасался, потому предпочитал о нём не думать. Это когда совсем встать не может, никогда, умер то есть. «Подумаешь, сопли текут! Сморкнись и занимайся своими делами!» — так Петька сказал Лёнечке, когда тот попробовал «выбить» для себя послабления, положенные заболевшему ребёнку. «Нет сейчас ребёнков! Не то время! А все болезни от лени, так деда говорил. В бане попарю тебя, вот и всё лечение. Станешь постарше, ещё и стопочкой будешь подлечиваться! А пока нечего мне тут!» — строго ответил Петька. «Мамку и бабку волновать нельзя, у них поважнее твоих носатых ручьёв дела имеются. И не смей им жаловаться! То им забот мало! Сморкайся и не обращай внимания!» Совет был странен и необычен, так как Лёнечка привык с пиететом обращаться со своими хворями, именно так и делали папа и бабушка. Петька же почти предлагал неприятный мамин сценарий — бодрость духа и закалка оного духа вместе с телом. Только мама (видимо, вместо бани) ещё заставляла обтираться холодной водой и спать с открытой форточкой. Петьке подобные выкрутасы были не по нраву. «Ишь, выдумал, дом вымораживать! Дров поди напасись! А водой колодезной мордаху мой! Зачем только по пояс ею обтираться? Так и в ящик можно сыграть!» Петькин досмотр, а немного попозже и школа (Лёнечке интересно было, как там всё устроено, вот и стал он ходить на уроки вместе с Петькой, не дожидаясь своей первой школьной осени; малявка был тихим, любознательным, да ещё и являлся сыном новой, столичной математички, поэтому учителя препятствий не чинили; зачем? пусть ребёнок на глазах всё время будет, спокойнее так), где во время перемен случались драки и ссоры, которые Петька никогда не пропускал, сделали из Лёни нового человека — сильного, внимательного, цепкого и... здорового! Как это произошло, почему? Наверное мама и Петька действительно были правы: не обращаешь внимания на болячки, они обижаются и уходят. Какой смысл цепляться за мальчишку, который и с насморком, и с больным горлом помогает таскать дрова и зубрить стихи и правила, а потом играет в снежки и валяется в снегу, вымокает до самого исподнего и сушит себя и одежду у жаркой печки. Увидь Мария Ивановна эдакое непотребство, прекратила бы его тот час же! Но бабушка ухайдокивалась (так она сама говорила) на работе и часто даже не приходила домой, предпочитая прикорнуть на несколько часов в госпитале, чтобы не тратить время и силы на дорогу, а не менее измученная мама даже не замечала, что сын становится всё крепче и румянее и что бабушкин шерстяной носок, которым Лёнечке обматывали больное горло почти всю его недолгую жизнь, не лежит больше под подушкой, готовый согреть и вылечить. Этот колючий носок Лёнька давным-давно отдал на постель котёнку, которого откуда-то притащил Петька.
Дракон замолчал, закрыл глаза и задумался, а потом неожиданно сказал:
— А знаешь, ты прав! Если я так подробно буду рассматривать жизнь Леонида Казимировича, то мы и к первым пролескам не закончим! Поэтому дальше я расскажу всё очень кратко, ровно до того момента, как на пороге квартиры Леонида Казимировича Осипова появился соседский мальчишка с щенком. Тогда я снова немного завладею твоим вниманием.
— Только тогда завладеешь? Ты его и не выпускал из цепких лап! — слегка насмешливо заметил Михаил Валерьевич, чьё воображение чутко отзывалось на нарисованные Драконом сцены и ясно рисовало картины тылового быта. — Щенка, как я понимаю, впоследствии назвали Жуликом? Это с ним твой герой заходил в мой ларёк?
— Ты слишком торопишься! Сначала нужно весьма кратко рассказать, почему Осиповы не вернулись в Москву.
— Рассказывай поскорее! Не терпится узнать!
Дракон усмехнулся и довольно зашипел, ему нравилось вызывать в собеседнике подобное нетерпение. И пусть паузы в несколько минут Рудин и не заметит, но...
— Узнаешь завтра! — усмехнулся Дракон и моргнул, пожелал пустой уже пещере спокойной ночи, положил на бархат двенадцатую монетку и уснул крепким сном.
©Оксана Нарейко
Все «монеты» можно пере(с)читать в подборке.
