Дни тянулись серые и безрадостные. Надо привыкать жить без Тихона. Как это сделать, я просто не понимала, и мой разум сопротивлялся изо всех сил. Чтобы не подумали, что я схожу с ума, я разговаривала с мужем, когда оставалась одна.
Мне было хорошо, когда я находилась в уединении, когда могла поделиться и всё рассказать, попросить совета и услышать его мнение, ведь я знала, как он посмотрит и что скажет. Я чувствовала его всей своей душой.
А потом пришла весна с ручейками и зелёной травкой. И тут меня опять накрыла своим чёрным одеялом тоска. Ведь Тиша не видит всего этого, не может порадоваться. Никогда, никогда он больше не обнимет меня, не скажет, как любит меня. Никогда я не посмотрю в его синие глаза.
Я хотела придумать другую жизнь без Тихона, но сердце не принимало никаких доводов, и душа болела так сильно, и не было никаких обезболивающих, чтобы можно было жить и просто дышать.
Сестра Мария с детьми и мои тетушки – все оказались вдовами. У всех мужья сложили головы на поле боя. У каждой из нас было горе, которое нас объединяло. Мы могли часами говорить о мужьях, вспоминать по нескольку раз разные случаи из жизни, вместе плакать и верить, что не зря погибли наши родные, что победа будет за нами и придет новая жизнь, где хотя бы наши дети не будут так страдать, как мы.
Приближалась Троица – большой праздник. Во всех дворах наводили порядок. В домах скребли и вычищали весь хлам, накопившийся за зиму. Белили, мыли окна, стены, потолки. Все сияло. Вера вырезала занавески из газеты – очень красиво получилось. Валя принесла из леса веточки берез и поставила на всех окнах, чтобы распустились листочки.
А ближе к маю начали распускаться огоньки, и это было просто чудо! Стоило раздвинуть заросли ивняка, за которым находилось болотце, и увидеть волшебство, подаренное нам Богом. Ярко-оранжевые цветы, густо расположенные на маленьком островке, как ковром устилали землю, радуя глаз и вызывая восхищение от творения Божьего.
И, конечно, охапки цветов украшали наш дом, давая тихую радость и ожидание ветра перемен.
Новости были хорошими. Наши войска наступали, шли на Берлин. В воздухе чувствовалась Победа.
По деревне прошел слух, что приехали монтёры и будут проводить радиолинию, и в каждом доме устанавливать динамик, по которому мы сможем слушать новости, не выходя из дома, и не только, а еще и концерты, и спектакли, и многое другое. Поверить в это чудо было невозможно так же, как в свое время не верилось, что в каждом доме загорится «лампочка Ильича». А вот поди ж ты, привыкли. Правда, иногда еще зажигали керосинку, но это, разве что, для экономии.
И правда, не прошло и несколько дней, как в деревню приехали монтёры. Поставили столбы и в каждый дом протянули радиоточку. И затем, о чудо! Динамик заговорил – говорил, пел, играл симфонии и песни.
Целый день рабочие не покладая рук трудились, но, дойдя до нашего дома, решили закончить рабочий день, так как и устали, и рабочий день подходил к концу. Мы чуть не плакали: так обидно было! Ведь все, у кого установили радио, в упоении наслаждались чудесами техники.
Пережить этого мама стараниями не смогла. Сначала уговаривала, потом стыдила, что оставили детей без радио несмотря на то, что отец геройски погиб. Ну, а потом пошла вразнос. «Ну, думаю, держитесь, мужики!» А ведь и вправду развернула работников. Не отстала, пока не заиграл в нашем доме динамик и не полились из него звуки какой-то симфонии, конечно, нами раньше не слыханной.
«Ну, Тимофееха, принимай работу. Не то, чтобы коня на скаку остановит, – уж что задумала, вынь да положь». Но мама уже и не слушала их. Она слушала радио, сидя на лавке и подперев голову рукой, машинально поправляя платок. На её суровом лице проступала улыбка.
А те, у кого успели поставить радио, потихоньку наполняли наш дом. Взрослые уселись на лавке, дети – на полу. Слушали всё подряд и радовались, что грядут хорошие времена: война идет к концу.
Проснувшись утром, мама-стара сообщила: «Вот ведь, всю ночь слушала – много говорили, и пели, и стихи читали, а ведь разу не смятукались!»
Май выдался теплым, солнечным. В воздухе витал дух Победы. Восьмого мая Левитан объявил о полном разгроме Германии и о подписании акта о капитуляции немецких сил. Девятого мая объявили Днем Победы!
Что тут началось! И смех, и слезы – все смешалось. Все обнимали друг друга, целовали. Господи, сколько же пройдено, сколько пережито, и вот она – долгожданная победа! Председатель дал указание накрывать столы и праздновать. Все женщины засуетились, побежали по домам, несли кто что мог.
Капуста, картошка, огурцы соленые были в каждом доме. Ребятишки рыбы наловили на уху. Кто-то принес самогоночки, кто-то – бражки. У всех была война, и у всех пришла победа. Общее горе и общая радость.
Первый тост поднял председатель – за Победу! Затем – за погибших воинов, ведь «никто не забыт и ничто не забыто». Говорил, что никогда русские люди не забудут подвиг советских солдат. Стоя выпили и минуту молчали. Каждый своего вспомнил, того, кто головушку свою сложил в чужой земле и не порадуется с нами этому долгожданному дню.
А потом запели. Сначала Прасковья Денисовна сильным низким голосом чувственно выводила каждое слово: «Не для тебя придет весна, не для тебя Дон разольется, и сердце девичье забьется». Дружно подхватили и повели казачью песню.
Слажено, дружно пели женщины, и каждая видела своего невернувшегося – того, для кого уже никогда не зацветет сирень и не забьется сердце в восторге чувств. Многие плакали.
Понимали, что война-то, слава Богу, закончилась, а как дальше-то жить? Эх, да что об этом? Сегодня Победа!
Пашка Устюжанин, молодой парнишка-гармонист, заиграл плясовую, и молодые, еще не успевшие выйти замуж, но потерявшие своих женихов, братьев, отцов... Что взять с них? Молодость берет свое. Пустились в пляс, выбивая дроби. «Ах, проклятая война, что же ты наделала, сколько деток, сколько баб сиротами сделала?»
Только одна песня заканчивалась, тут же запевала другая, выбегая в круг и лихо, с пляской, продолжая: «Скоро Гитлеру могила, скоро Гитлеру капут! Советские машины по Берлину побегут!»
Я смотрела на этих молодых, красивых девчат, – продолжала бабушка, – и сердце разрывалось от боли за себя и за них. Мы-то хоть пожили с мужиками и деток родили, а что ждёт их? Ровесники погибли, а молодёжь, за пять лет выросшая, уж на них и не посмотрит. Да и те, кто вернутся, вряд ли будут глядеть на перезревших девушек. Молодые подросли, а девчата продолжали веселиться. «От России до Берлина дороженька узкая, сколько Гитлер ни воюй, а победа русская!» Тут уж никто не утерпел – все пустились в пляс.
Старые люди вели разговоры о дальнейшей жизни, деды курили махорку да вспоминали Гражданскую войну, Колчака да что жизнь прожить – не поле перейти.
«Вот, вспоминаю я свою жизнь, а будто и не я там, не со мной это всё происходило». А потом, – улыбнулась бабушка и лукаво произнесла, – «вот ведь: подумаю-подумаю – жить нельзя, а потом подумаю – можно».
Ну, а после войны всё изменилось. И мы уж не были прежними. У кого мужья вернулись, бабы-то уж их, как зеницу ока, берегли. Разделились на вдов и мужних баб. Что уж и говорить, мужики куражились, как в малине. Да и вдовушки были и такие, которые рвали и себе кусок женского счастья от чужого пирога.
Бывало, ругались, и до драк доходило. Подерутся, а потом ревут горькими слезами. А что можно изменить? Да нечего.
В тот год урожай выдался на редкость – такого даже в годы войны не было. Всё уродилось: и рожь, и пшеница. Картофель – не знали, куда ссыпать. Помню, везут нам за трудодни овощи, а у нас уж трое работников в семье, так целую телегу. А мать-то им кричит: «Не надо, свою не знаем, куда девать!» Так всё равно высыпали – положено.
Потихоньку стали обживаться. Вера ещё во время войны пошла учиться в железнодорожное училище на помощника машиниста. Два года в городе училась, там же и жила в общежитии на полном гособеспечении. А Валя школу закончила и тоже поехала с подружкой учиться на бухгалтера. Их устроили в общежитие. Оставила Валюшка чемодан с вещами, а сама на учёбу ушла. А пришла – ни чемодана, ни вещей, ни денег. Всё украли.
Приехала домой – плачет, обидно. А что поделаешь? Уговорила ее, собрали немного вещей, отправила, а сама занемогла: прилегла и подняться не смогла – тиф брюшной. В больницу увезли, еле жива осталась. Пришлось дочке бросить учебу. Мама стара, уж не справлялась: хозяйство да огород. Да и Ленюшка еще мал, да забалованный. Куда их бросишь? Разве можно?
Исхудавшая, наголо обритая, возвращалась я домой. И опять выжила. Не забрал меня Господь и на этот раз. Ну, что ж, видать, не все испытания прошла, что Господь для меня приготовил.
Немного оклемалась – да к своим коровам, на ферму. Бывало, дою коровушек, а сил нет, ноги не держат. Попью молочка парного, прижмусь к теплому боку буренки – и чувствую, как силы возвращаются.
Не была я любительницей сплетен да пересудов, а сама себе в душе то веду беседы, то ли с Богом разговариваю, то ли сама с собою. Но случай произошел с соседкой моей. Похоронку получила еще в 43-м году, деток трое было. Ну, как и все, погоревала да смирилась. А тут подкатил к ней наш деревенский сторож. Хромой он был, на войну-то его и не взяли, да и плюгавенький мужичонка был. В добрые-то времена никто бы и не посмотрел на него. Но на безрыбье и рак – рыба. Не устояла. Сначала скрывались, а потом она и в открытую стала к нему бегать.
Посмеивались да подшучивали, а ей хоть бы что. Не ждала Евдокия мужика своего, уверена была, что нет его на этом свете, а он объявился. В плену был. Ох, уж тут разговоров-то было! Доброжелатели нашлись. Правду-матку скорее донести. Так что всех разбирало любопытство, чем же у них всё закончится?
А вечером, с дойки возвращаемся, и видим такую картину: наша маленькая, худенькая Евдокия взвалила на себя своего, довольно-таки немелкого, муженька и не спеша двинулась по деревне, вытирая пот со лба, неся свою нелёгкую ношу. Бабы встали как вкопанные, с открытыми ртами смотрели на необычную парочку. Пока одна из доярок не закричала: «Мол, не тяжело ли тебе?» А та ей в ответ: «Как не тяжело? А ему-то, – показала рукой на своего мужа, восседавшего на ее спине, – легко ли было с фашистами да в плену? Он всё вытерпел, и я терпеть буду». Сказала и двинулась по деревне, вдоль по центральной улице, не обращая внимания на насмешки и осуждение.
Вот такие условия поставил муж неверной жене: «Протащишь по деревне – прощу».
А я всё думала: ну, почему же жены, что не ждали своих мужей, получили их живыми и здоровыми, а у меня не получилось вымолить своего Тихона?
Всю свою жизнь я задаю вопрос Богу: почему он не сберёг моего мужа? Не получаю ответа, видать, на том свете всё будет ясно. Только вот ещё печаль у меня: боюсь я, что отдадут там меня к Павлу, первому мужу моему, ведь мы с ним венчаны были. Но всё же надеюсь, что Господь, по справедливости, рассудит. Один муж у меня и одна любовь. И если здесь война нас разлучила, то в вечности мы будем вместе.
Так рассуждала моя бабуля, тихо крестясь: «Прости, Господи, и помилуй рабу Твою неразумную и дай сил душевных и мудрости пронести крест свой в смирении».
Конец.
Предыдущая глава:
Данная статья является объектом авторского права Воеводиной Тамары Владимировны. Копирование и распространение материалов строго запрещено.
#Прабабушка_Ольга
#Невыдуманные_истории