Глава 5: Мажорные и минорные аккорды
Начало
Предыдущая часть...
В пентхаусе стоял рояль. Белый, матовый, инопланетный объект в его минималистичном пространстве. Со-Ри заметила его в первый же день, но ни разу не слышала, чтобы на нем играли. Он стоял у дальнего окна, как скульптура, олицетворяющая ненужную красоту, которую можно себе позволить.
После визита Минджон в воздухе еще дня два висело невидимое напряжение. Юнги стал еще более замкнут, уходя в работу с удвоенной силой. Со-Ри, в свою очередь, погрузилась в изучение архивов компании Чан. Она пыталась найти там не слабости, а душу, корни, которые дед хотел сохранить. Она читала при свечах (ей не нравился холодный свет главной люстры) в гостиной, пока Юнги работал в кабинете.
Однажды ночью ее разбудил звук. Негромкий, сдержанный, но абсолютно живой. Музыка. Она вышла из комнаты, прислушиваясь. Звуки лились из гостиной.
Он сидел за роялем. Спиной к ней, в полумраке, освещенный только светом луны и неоновым отблеском города за окном. Он играл. Это не была изящная классика или популярная мелодия. Это были тяжелые, глубокие, минорные аккорды, перемежающиеся резкими, отрывистыми пассажами. Это была буря. Звуковая картина того хаоса, что бушевал внутри него. Музыка была гневной, отчаянной, невероятно мощной и… одинокой. Так одиноко, что у Со-Ри сжалось сердце.
Она стояла в тени коридора, не смея дышать. Она знала, что Юнги когда-то был — музыкант. Весь мир знал Мин Юнги из BTS — гениального продюсера, автора, исполнителя с низким бархатным вокалом. Но видеть того публичного идола здесь, в своей частной крепости, извергающим в тишину ночи такую сырую, необработанную боль — это было и привилегией, и нарушением. Она была свидетельницей чего-то по-настоящему интимного.
Внезапно он оборвал игру на полуслове, резко захлопнув крышку клавиатуры. Звук грохотом прокатился по тишине. Он сидел, сгорбившись, положив голову на сомкнутые руки на закрытой крышке.
Со-Ри уже хотела украдкой вернуться в комнату, но неосторожно задела плечом дверной косяк.
Он мгновенно обернулся. Его глаза в полутьме метали искры.
— Что ты здесь делаешь? — голос был хриплым от невысказанных эмоций.
— Я…я услышала музыку. Я не знала, что ты… играешь. Здесь.
— Я не играю,— отрезал он. — Я выгружаю мусор. И мусору не место быть на виду.
— Это не мусор,— тихо сказала она, делая шаг вперед. — Это было… потрясающе. Как буря в море.
Он встал, отходя от рояля, как будто это была горячая плита.
— Не льсти.Ты не разбираешься в музыке.
— Я разбираюсь в чувствах.А это была чистая, нефильтрованная эмоция. Боль. Гнев. Одиночество. Те самые краски под холстом.
— Замолчи! — его крик был резким, как хлыст. Он подошел к ней вплотную.
— Ты думаешь, что, разбирая меня по кусочкам, как какой-то артефакт, ты поймешь меня? Ты получишь власть надо мной? Твой дед этого хочет? Чтобы ты нашла слабое место и ударила?
Он был так близко, что она видела дикую боль в его глазах, тень щетины на резко очерченных скулах. Она не отступила.
— Нет. Я просто хочу понять человека, с которым должна провести год. И я вижу, что ты прячешь не слабость, Юнги. Ты прячешь целый мир. И этот мир тебя разрушает изнутри, потому что ты не даешь ему выхода. Только вот так, по ночам, в полном одиночестве.
Он схватил ее за запястье. Его пальцы были холодными, а хватка — железной. — Тебе нравится играть в спасительницу? Это опасно, Со-Ри. Я не тот, кого нужно спасать. Я — пропасть. Подойдешь слишком близко — упадешь.
— А может, в пропасти есть дно? И на нем растут цветы, которые не видны сверху? — ее дыхание сперлось, но она держала его взгляд.
Он смотрел на нее, на ее большие, темные глаза, полные не страха, а какой-то невероятной, бесстрашной жалости. И что-то в нем дрогнуло. Хватка ослабла. Он не отпустил ее запястье, но его большой палец непроизвольно провел по ее тонкой коже, чувствуя пульс, который бился часто-часто.
— Почему ты не боишься меня? — спросил он уже почти шепотом, и в его голосе прозвучало неподдельное изумление.
— Потому что я вижу,что под холодом — огонь. О огонь можно согреться. Льдом — только замерзнешь насмерть.
Он медленно, словно в замедленной съемке, отпустил ее руку. Его пальцы дрожали. Он отвернулся, снова глядя в ночной город.
— Уходи.Пожалуйста.
На этот раз в его «уходи» не было приказа. Была мольба. Мольба человека, который стоит на краю и боится, что кто-то сейчас столкнет его в бездну… или, что еще страшнее, протянет руку.
Со-Ри ушла. Но на этот раз она оставила дверь своей комнаты приоткрытой. Маленькая щель, полоска света. Как приглашение. Или как знак того, что она не боится его мира.
---
На следующий день он объявил, что им нужно навестить ее деда.
— Отчет о прогрессе, — сухо пояснил он.
Особняк Чана был полной противоположностью пентхаусу Юнги. Старинный корейский ханок с современными пристройками, окруженный тщательно ухоженным садом. Здесь пахло деревом, старыми книгами и чаем. Дед встретил их в своем кабинете, заваленном свитками и книгами. Его острый взгляд мгновенно перешел с внучки на Юнги.
— Ну, как моя девочка? Не слишком ли суров наш учитель? — спросил он, но смотрел на Юнги.
Со-Ри улыбнулась.
— Учитель строгий, но справедливый. Я узнала больше, чем за все годы учебы. В основном о том, как не надо делать, если хочешь сохранить душу.
Господин Чан рассмеялся.
— Все по плану, значит. А ты, Юнги-сан? Нашел ли ты в моей внучке что-то, кроме «слабости», которую нужно выжечь?
Юнги, сидевший с безупречной осанкой, ответил не сразу.
— Она не слабая. Она… другая. Ее методы неэффективны в краткосрочной перспективе, но способны нанести ущерб репутации в долгосрочной, если их неправильно использовать. Она заставляет людей ей верить. Это опасный навык.
— Верить? — переспросил старик. — Или любить?
— В бизнесе это одно и то же,— парировал Юнги. — Лояльность — разновидность любви. Нерациональная и потому ненадежная.
— Зато прочная, как скала, если она настоящая, — сказала Со-Ри. — В отличие от страха, который исчезает, как только исчезает угроза.
Старик наблюдал за ними, как за теннисным матчем. И в его глазах загорелся огонек удовлетворения.
— Я пригласил вас не только для отчета. Завтра годовщина смерти моего сына, отца Со-Ри. Будет семейная церемония в старом храме в горах. Вы оба поедете.
Это было неожиданно. Юнги нахмурился.
— Господин Чан, это глубоко личное семейное событие. Мое присутствие будет неуместно.
— Напротив,— мягко, но неумолимо настаивал старик. — Если Со-Ри должна научиться жить в твоем мире, то и ты должен увидеть, из какого мира она пришла. Чтобы понять, что именно ты пытаешься разрушить… или спасти. И это не просьба, Юнги-сан. Это условие нашего соглашения. Погружение в среду.
Со-Ри смотрела на деда с удивлением и благодарностью. Она поняла его ход. Он бросал Юнги в самое сердце их семейной памяти, в место, где правят чувства, а не логика.
Возвращались они в тишине. В машине Юнги наконец раздраженно выдохнул:
— Зачем мне это? Смотреть, как вы будете лить слезы по человеку, которого я никогда не знал?
— Чтобы понять, почему я вернулась, — тихо ответила Со-Ри. — Чтобы понять, что такое «традиция» и «душа компании», о которых говорил дед. Это не абстракции. Это люди. Любовь. Память. Боль. То, от чего ты убегаешь всю свою жизнь.
— Я не убегаю. Я просто не вижу в этом смысла. Мертвые не помогают заключать контракты.
— Они помогают живым оставаться людьми,— сказала она, и в ее голосе прозвучала такая глубокая, спокойная уверенность, что ему нечего было возразить.
Церемония прошла на рассвете в маленьком горном храме. Было холодно, пахло хвоей и ладаном. Юнги стоял в стороне, чувствуя себя абсолютно чужаком в этой толке родственников, где все друг друга знали, обнимали, тихо переговаривались. Он видел, как изменилась Со-Ри. Она была сосредоточена, спокойна, помогала деду, принимала соболезнования. Ее печаль была тихой и светлой, не раздирающей, а объединяющей.
И тут он увидел кое-что еще. Молодой мужчина, ее двоюродный брат, что-то оживленно и настойчиво говорил ей, жестикулируя в сторону документов в его руках. Юнги, как по радару, уловил нотки давления, скрытой угрозы в его поведении. Со-Ри отвечала сдержанно, но по ее сжатым плечам было видно — ей тяжело.
После церемонии, когда все разошлись на скромную трапезу, этот двоюродный брат снова припер ее к стене под древней сосной.
— Со-Ри, пойми, сейчас самое время пересмотреть долю в семейном фонде. Пока дед под влиянием этой сентиментальности. Твой Мин Юнги все равно все заберет. Зачем тебе держаться за прошлое? Продай мне свою часть, получи деньги и исчезни со своим холодным принцем. Или… — он наклонился ближе, — или я найду способ показать твоему Мин Юнги некоторые старые долги твоего отца, которые ты так старательно скрываешь. Это испортит тебе весь образ «чистой наследницы» в его глазах».
Юнги видел, как побледнела Со-Ри. И прежде чем он успел осознать свои действия, его ноги уже несли его через двор храма. Он встал между ней и кузеном, его спина закрыла Со-Ри, как щит.
— Разговор окончен, — голос Юнги был тихим, но таким ледяным, что у кузена отступил шаг. — Если у вас есть деловые предложения для мисс Чан, направляйте их через мой офис. Любые другие попытки коммуникации будут рассматриваться как враждебные действия против меня лично. А со мной, как вы, наверное, слышали, лучше не враждовать.
Кузен попытался сохранить лицо.
— Это семейное дело, господин Мин…
— С этого момента все, что касается Чан Со-Ри, — мое дело, — отрезал Юнги. Его взгляд мог бы заморозить лаву. — Вы поняли?
Тот, пробормотав что-то невнятное, ретировался. Юнги обернулся к Со-Ри. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными смятения и невероятного облегчения.
— Ты…ты не должен был…
— Он угрожал тебе,— просто сказал Юнги. — На моей территории так не поступают. А сейчас ты — часть моей территории. По контракту. — Он поправил галстук, отводя взгляд, как будто его собственная реакция смущала его.
Но она знала. Это был не контракт. Это было что-то другое. Он защитил ее. Не как актив. А как… свою. Он вступил в семейный конфликт, который его не касался, рискуя ввязаться в ненужные склоки.
По дороге назад в машине она молчала, глядя в окно. Потом тихо сказала: — Спасибо.
Он не ответил.Но через несколько километров произнес, глядя прямо на дорогу:
— Какие долги отца?
Она вздрогнула.
— Старая история. Неудачные инвестиции перед его смертью. Дед покрыл их, но некоторые документы… могут быть истолкованы не в нашу пользу. Я думала, все забыто.
— Ничто не забывается,— сказал он. — Все архивируется. Завтра пришли мне все, что у тебя есть по этому вопросу. Мы это похороним. Навсегда.
Она смотрела на его профиль — жесткий, сосредоточенный, решительный. Человек, который только что поставил себя между ней и угрозой. Не ради выгоды. Не по условию контракта. А потому что… потому что не смог иначе.
— Ты сегодня увидел мою семью. Увидел наши слабости, нашу боль, наши интриги, — сказала она. — И все равно вступился. Почему?
Он долго молчал.
— Потому что ты была права. В пропасти могут быть цветы. И их… стоит защищать. Хотя бы от сорняков.
И в этот момент, под холодным горным солнцем, в машине, мчащейся обратно в его стальной мир, Чан Со-Ри поняла страшную и прекрасную правду. Ледяная крепость Мин Юнги пала. Не от штурма. А от тихого, упорного тепла, которое просочилось внутрь и растапливало его изнутри, капля за каплей, чашка за чашкой чая, нота за нотой печальной ночной музыки. И она, сама того не желая, оказалась внутри этих тающих стен. Теперь вопрос был в том, устоит ли она, когда они окончательно рухнут, обнажив того раненого настоящего человека, которого он прятал ото всех, включая себя. И сможет ли он сам пережить это обрушение.
Продолжение следует...
С любовью, Кэтрин...
#юнги #bts
В выходные главы не будут выходить.