ГЛАВА 29. Искупление
С рождением Ислама в Маирбеке проснулась не просто отцовская любовь, а титаническая, первобытная сила добытчика и строителя. Он должен был обеспечить будущее. Всем. Старшему сыну, связь с которым висела на волоске. Среднему — Мураду, который застрял где-то между детской привязанностью и подростковым вопросом «почему?». И младшему, Исламу, который только начинал жизнь. И ей, своей Мадине, подарившей ему это второе рождение. Он работал не за совесть, а за страх — страх снова оказаться беспомощным, неспособным защитить, обеспечить, дать опору.
Он прошёл путь от разнорабочего до бригадира, а затем и до прораба на крупной стройке в городе. Его ценили за честность, железную дисциплину и умение договариваться с людьми. Деньги потекли, наконец, рекой. Но он не тратил их на себя. Каждая заработанная копейка была кирпичиком в том будущем, которое он выстраивал в своей голове: прочном, справедливом, где ни один из его сыновей не будет чувствовать себя обделённым.
Прошло двенадцать лет. Ислам вырос в весёлого, смышлёного мальчишку, обожающего отца и уважающего мать. Отношения с Рашидом, теперь уже 26 мужчиной, работавшим инженером в областном центре, оставались сложными, но архитектурными. Они выстроились в некий холодный, но прочный порядок. Рашид принимал помощь — оплату учёбы в престижном вузе, новую машину, когда разбил старую. Он даже иногда звонил по делу. Но между ними по-прежнему лежала пропасть невысказанного. Он никогда не приходил в их дом, где рос Ислам, предпочитая встречаться с отцом на нейтральной территории. Маирбек молча принимал эти правила, считая их справедливой карой.
С Мурадом, которому был теперь двадцать один, всё было иначе, но тоже непросто. Он не держал зла, как Рашид, но в его отношении к отцу всегда чувствовалась какая-то осторожная отстранённость, будто он боялся слишком сильно привязаться, чтобы снова не почувствовать боль расставания. Он учился в местном колледже, жил с матерью, но часто заходил к отцу, чтобы что-то починить, помочь с уроками Исламу или просто выпить чаю. Он был связующим звеном, но сам при этом казался немного потерянным, не находящим своего места между двумя семьями отца.
День двадцатисемилетия Рашида. Маирбек, теперь солидный мужчина с густой проседью у висков и спокойной уверенностью во взгляде, пригласил сына в хороший ресторан. Тот пришёл один, что было уже знаком определённого доверия.
После ужина Маирбек положил на стол между ними ключи и тонкую папку.
— Это тебе. На день рождения.
Рашид нахмурился.
— Что это? Машину у меня уже есть.
— Ключи от квартиры. В том новом комплексе у озера. Три комнаты, вид на воду. И документы. Она оформлена на тебя. Твой дом. Навсегда.
Рашид взял ключи. Они были холодными и невесомыми в его руке. Он посмотрел на отца и впервые за много лет увидел не того мужчину, который когда-то ушёл, а уставшего, но неуступчиво добившегося своего человека. Человека, который годами вкалывал на трёх работах, а потом на одной, но каторжной, чтобы купить эту квартиру. Чтобы искупить. Не словами, а делом. Поступком, который нельзя было игнорировать.
— Зачем? — спросил он глухо. — У мамы есть дом. Мне… хватало.
— Это не для того, чтобы «хватало», — сказал Маирбек ровно. — Это для того, чтобы у тебя было своё. Не от меня, не от матери. Твоё. Чтобы ты знал: у тебя есть тыл. Место, куда всегда можно вернуться. И куда ты можешь привести свою семью, когда она у тебя появится. Это не алименты. Это подарок от отца сыну. Которого он любит больше жизни, даже если сын этого не замечает или не хочет замечать.
Рашид опустил глаза, долго вертел ключи в пальцах.
— Спасибо, — наконец выдохнул он. — Я… подумаю.
— Никто не торопит. Это твоё, — кивнул Маирбек.
Это не было примирением. Но лёд, сковавший их отношения, дал первую, звонкую трещину. Через месяц Рашид переехал. На новоселье он отца не позвал. Но прислал смс, короткое и без эмоций, как все его сообщения: «Переехал. Спасибо. Всё хорошо.» Для Маирбека эти три слова значили больше, чем любые громкие клятвы. Это была первая, робкая ниточка, протянутая через пропасть.
Именно тогда Мурад, наблюдавший за этой тихой драмой со стороны, пришёл к отцу с неожиданным разговором.
— Пап, а мне тоже квартиру купишь, когда мне двадцать пять будет? — спросил он без обиняков, но в его глазах светилась не жадность, а что-то другое — проверка.
Маирбек положил руку ему на плечо.
— Мурад, тебе я куплю квартиру не когда тебе двадцать пять будет, а когда ты скажешь, что она тебе нужна. Чтобы создать свою семью. Чтобы начать своё дело. Чтобы быть независимым. Или просто потому, что захочешь своё место. Моя помощь — не награда за возраст. Она — поддержка, когда она нужна. И она у тебя всегда будет. Как и у Рашида. Как и у Ислама. Вы все для меня одинаковы.
Мурад слушал, кивал, потом неожиданно обнял отца, быстро, по-юношески неловко.
— Понял. Спасибо, пап.
История сделала ещё один виток. Амина, мать Рашида и Мурада, вышла замуж повторно. За тихого, доброго вдовца, учителя истории. Она стала заметно спокойнее и счастливее. И это странным образом окончательно смягчило её обиду на Маирбека. Она даже стала иногда передавать через Мурада домашние лепёшки или варенье для Ислама. А однажды разрешила Рашиду взять с собой на выходные младшего брата. Мальчики, несмотря на разницу в возрасте, нашли общий язык. Рашид, к удивлению всех, оказался терпеливым и изобретательным старшим братом — учил Ислама играть в шахматы, правил ему велосипед, ворчал, когда тот приставал с вопросами. И глядя на них — на сурового Рашида, снисходительно объясняющего что-то весёлому Исламу, и на Мурада, который с улыбкой наблюдал за ними, — Маирбек чувствовал, как потихоньку, миллиметр за миллиметром, зарубцовывается самая страшная рана его жизни.
— Видишь? — сказала как-то Мадина, наблюдая за этой картиной из окна. — Твоё терпение, твоя упрямая, молчаливая любовь делает своё дело. Он не может не полюбить такого брата. А через него… может быть, научится снова любить и тебя. Не как идеального отца из детских грёз. А как живого человека. Который ошибался, но который всегда, каждый день, доказывал, что его дети — самое главное.
Маирбек взял её за руку, смотрел на сыновей — троих, таких разных, но теперь связанных невидимыми, но прочными нитями.
— Главное, что у них теперь есть друг друга, — тихо сказал он. — У Ислама — два старших брата. У Рашида — те, кто смотрит на него без тени прошлого. У Мурада… наконец-то ощущение, что он не между двух стульев, а в центре своей семьи. Может, в этом и есть моё искупление. Не в квартирах и машинах. А в том, что я, в конце концов, дал им шанс стать семьёй. Пусть и такой, странной, лоскутной, но — семьёй.
ГЛАВА 30 (ФИНАЛЬНАЯ). Уроки судьбы
Вечер на балконе их собственной, наконец-то купленной, просторной квартиры в тихом районе райцентра. Отсюда, если прищуриться, были видны далёкие, сизые вершины родных гор. Там, за ними, осталось их прошлое — село Кумух, школа, первые мучительные чувства, разлука, боль. Здесь, в этой уютной, обжитой до последней мелочи квартире, пахнущей чаем, книгами и печеньем, которое любил Ислам, было их настоящее. Не идеальное, не сказочное, но — выстраданное и своё.
Исламу уже шестнадцать. Высокий, ладный, с умными, внимательными глазами матери и упрямым подбородком отца. Рашид, взрослый мужчина, успешный инженер, приезжал раз в месяц, иногда с невестой — тихой девушкой-архитектором. Отношения с отцом оставались сдержанными, но тёплыми. Они могли часами говорить о работе, о новых технологиях, и в этих разговорах не было былой ядовитой горечи, было уважение. Мурад, нашёл себя в ресторанном бизнесе, открыл в городе небольшой, но уютный семейный кафе-кондитерскую. Он был душой компании, частым и шумным гостем в родительском доме, тем, кто всегда организовывал общие походы в кино или на пикник. Слово «мачеха» так и не было произнесено, но Мадина давно перестала быть для старших сыновей «той женщиной». Для Рашида она была «Мадиной», для Мурада — «тётей Мадиной», а для Ислама, конечно, просто мамой. И этого было достаточно. Более чем.
Мадина вздохнула, оторвав взгляд от багряного заката, и положила голову на плечо Маирбеку.
— Помнишь, ты сказал мне тогда, на выпускном вечере, в коридоре: «Мы с вами когда-нибудь поженимся»?
Маирбек улыбнулся, проводя рукой по её поседевшей, но по-прежнему густой и мягкой пряди.
— Помню. Ты тогда покраснела так, что думал, в обморок упадёшь. Думала, я сумасшедший наглец.
— Ты и был сумасшедшим наглецом, — рассмеялась она. — И я, наверное, тоже. Иначе как объяснить, что мы здесь, вместе? С тремя сыновьями, с этой жизнью…
— Объяснять не нужно, — перебил он её мягко. — Нужно просто благодарить. Бога. Судьбу. Тебя. За то, что ты тогда, в кабинете директора, не сдалась и не убежала навсегда. За то, что нашла в себе силы вернуться. За нашего Ислама. За то, что не сломалась, когда Рашид и Мурад не принимали тебя. За всё.
Они сидели в наступающих сумерках, держась за руки. Руки её были учительскими — изящными, но сильными, с едва заметным тремором от возраста. Его — грубыми, в вечных мелких царапинах и мозолях, но невероятно нежными и точными в её ладонях. Они прошли через огонь общественного осуждения, через ледниковый период отчуждения старшего сына, через годы нищеты, каторжного труда и мучительного чувства раздвоенности между детьми. Их любовь не была лёгкой. Она была выкована в испытаниях, как клинок, и закалена временем.
— Я иногда думаю, — после долгой паузы заговорила Мадина, — а если бы мы встретились в других обстоятельствах? Если бы ты не был моим учеником? Если бы я не была твоей учительницей? Если бы у тебя не было Рашида и Мурада тогда…
Маирбек покачал головой, глядя в темнеющее небо, где зажигались первые звёзды.
— Тогда это были бы не мы. Наша любовь родилась не вопреки, а благодаря всему этому. Каждой преграде, каждой слезе. Ты научила меня не только литературе. Ты научила меня ждать. Бороться. Прощать. Не сдаваться. Я, наверное, научил тебя… не бояться чувствовать. Даже если это страшно. Даже если за это придётся платить сполна. Даже если весь мир будет против.
В его словах была вся суть их истории. Не сказка о запретной любви, а суровая, честная быль о двух людях, которые не смогли и не захотели убить в себе чувство, данное свыше. Они заплатили за него высокую цену: годами одиночества, горем близких, разрывом с родом, каторжным трудом и вечным чувством вины перед детьми. Но и получили сполна: эту тихую, прочную, как гранит, близость; сына, который стал плотью от плоти их союза; и, в конце концов, шаткое, но настоящее примирение с прошлым в лице повзрослевших сыновей.
Их жизнь не стала идеальной картинкой. Патимат до конца своих дней относилась к Мадине с холодной, отстранённой вежливостью, хотя и признавала Ислама своим внуком. В селе про них изредка ещё судачили. Рашид так и не назвал её мамой, да она и не ждала этого. Но это уже не имело значения. Они построили свой мир. Мир, в котором были верность, труд, взаимное уважение и тихая, немеркнущая радость от того, что они вместе. Что они выстояли.
— Я бы всё повторил, — тихо сказал Маирбек, глядя в её глаза, в которых отражались закатные облака. — Каждую секунду того мучительного ожидания. Каждую боль разлуки. Каждый упрёк в свой адрес. Лишь бы в конце этого пути оказаться здесь. С тобой. С нашими сыновьями. С этим миром.
Мадина прижалась к его плечу, и её глаза наполнились влажным, тёплым блеском.
— И я. Даже зная заранее, какой ценой, через какие тернии… я бы всё повторила. Потому что главный урок, который я вынесла из всей нашей истории… что настоящая любовь не знает ни возраста, ни условностей, ни правил приличия. Её не нужно искать — она приходит сама, когда ей положено. И тогда остаётся только одно — найти в себе мужество принять её. Во всей её полноте и со всеми её последствиями. И бороться за неё. Изо дня в день. Даже если кажется, что весь мир против.
Закат догорал, окрашивая горизонт в пепельно-лиловые тона. Где-то внизу, во дворе, зажглись фонари, послышался смех подростков — наверное, Ислам с друзьями. В квартире пахло яблочным пирогом, который Мурад привёз днём со своей кондитерской. Жизнь, со всеми её шрамами и светлыми пятнами, мирно и неспешно текла своим чередом.
Они сидели, держась за руки — учительница и её ученик, мужчина и женщина, двое, прошедших через горнило судьбы и вышедших из него не сломленными, а сплавленными воедино, как два разных, но дополняющих друг друга металла. Их история не была инструкцией к жизни. Она была напоминанием. О том, что у любви нет срока годности. Что она может прийти слишком рано или, кажется, слишком поздно, в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте. Но если это она — самая что ни на есть настоящая, глубокая и требующая всей твоей сути, — то бороться за неё стоит. Ценой всего. Потому что в конце этого трудного, тернистого, порой невыносимого пути может оказаться вот такое простое, тихое, выстраданное счастье. На балконе. На закате. Рука в руке. В окружении отголосков прошлого и спокойной уверенности в будущем. До самого конца.
На этом наша история заканчивается. Спасибо, что были с нами. Помните, жизнь всегда пишет самые неожиданные сценарии. А любовь… любовь — самый мудрый и самый строгий учитель. Главное — не бояться сдать её экзамен. Как бы трудно ни было. Всего вам доброго.