Двадцать пять гостей смотрели на неё. Вера стояла с подносом, а свёкор медленно пережёвывал кусок утки, которую она готовила шесть часов.
— Суховата, — сказал он наконец. — И соли не хватает.
Три дня без сна. Двадцать два блюда. Стёртые в кровь пальцы от тёрки. И одно слово — как пощёчина при всей родне.
Но обо всём по порядку.
— Верочка, у меня день рождения через три недели. Семьдесят лет всё-таки, — объявил Пётр Васильевич за ужином. — Решил отметить по-человечески. Позвал родню, друзей, соседей. Человек двадцать пять будет.
Вера замерла с вилкой у рта. Двадцать пять человек. В этом доме. Через три недели.
— Папа, почему заранее не предупредил? — осторожно спросил Сергей.
— А что тут предупреждать? Дата известная, круглая. Вы же не думали, что я просто так пропущу?
Вера смотрела на свёкра и пыталась понять — серьёзно он или шутит. Пётр Васильевич спокойно доедал ужин. Тот самый, который она готовила после восьмичасового рабочего дня и сорока минут в электричке.
— Пётр Васильевич, двадцать пять человек — это серьёзно. Может, в кафе отметить?
Свёкор отложил вилку.
— В кафе? Ты знаешь, сколько это стоит? Тысяч сто двадцать, не меньше. А тут дом свой, места полно.
— Но готовить на столько людей...
— Верочка, ты же хозяйка. Три года тут живёшь, освоилась. Справишься.
После смерти свекрови они переехали к Петру Васильевичу — тогда это казалось разумным. Съёмная квартира в городе обходилась в тридцать пять тысяч, свёкор остался один, дом большой. Двухэтажный, на два отдельных входа — его покойная жена Антонина Павловна когда-то настояла переписать половину на сына. «Мало ли что», — говорила она. Как чувствовала.
Договорились пожить пару лет, подкопить на первоначальный взнос. Прошло три года. На счету лежало восемьсот тысяч — на нормальную двушку в области не хватало ещё примерно столько же. А Пётр Васильевич всё чаще напоминал, что они живут у него бесплатно и пользуются его добротой. Хотя формально половина дома принадлежала Сергею.
— Серёжа, ты что молчишь? — не выдержала Вера, когда остались вдвоём.
— А что я скажу? Папа решил — значит, решил.
— Он решил, а готовить мне.
Муж вздохнул.
— Вер, ну давай не будем. Он один остался, для него это важно.
— Я не спорю с праздником. Я спорю с форматом. Двадцать пять человек! Ты понимаешь, сколько это работы?
— Я помогу.
— Как ты поможешь? Ты картошку почистить не можешь без пошаговой инструкции.
Сергей обиделся и ушёл к телевизору. Вера домывала посуду, чувствуя, как начинает ныть висок.
На следующий день Пётр Васильевич вручил ей список гостей.
— Вот, смотри. Брат мой с женой. Сестра Нина с мужем и дочкой. Племянники с семьями. Соседи. Друзья с работы. Итого двадцать пять.
— Меню обсудим?
— Какое меню? Готовь как обычно. Салаты, горячее, закуски. Пироги испеки. Торт закажем.
— Торт на двадцать пять человек — тысяч семь минимум.
— Вот и испеки сама. Дешевле выйдет.
Вера попыталась зайти с другой стороны — через дочь.
— Мам, я не полезу, — отрезала девятнадцатилетняя Полина. — Дед упрямый, только хуже сделаешь.
— А если папу попросить, чтобы поговорил?
— Папа деда боится. Всю жизнь боялся.
Вера знала — дочь права. Сергей вырос под жёстким контролем отца и в свои сорок пять до сих пор не мог ему перечить.
Она составила список продуктов. Получилось двадцать шесть тысяч. Показала свёкру.
— Дорого. Убери сёмгу и креветки.
Список сократился до двадцати тысяч. Свёкор выдал пятнадцать.
— Остальное добавите из своих. Вы тоже участвуете в празднике.
За неделю до юбилея Вера взяла три отгула. Три дня не вылезала из кухни. Вставала в шесть, падала в постель за полночь. Резала, варила, пекла, мариновала.
Сергей помогал мало — приходил с работы вымотанный и утыкался в телефон.
Пётр Васильевич не помогал вообще. Зато регулярно наведывался с инспекцией.
— Оливье мелковато нарезала. У мамы моей покойной крупнее было, красивее смотрелось.
— Пирожки маленькие получились. Гости решат, что жадничаем.
Вера молча переделывала. К вечеру голова раскалывалась так, что темнело в глазах.
Накануне торжества случилась беда. Двенадцатилетний Никита, помогая расставлять посуду, уронил старую хрустальную вазу. Ту самую, свекровину, которую Пётр Васильевич хранил как святыню.
— Это что такое?! — влетел свёкор на звон.
Никита застыл среди осколков, белый как стена.
— Прости, деда... Я нечаянно...
— Нечаянно?! Это мамина ваза! Единственная память о ней!
— Пётр Васильевич, он не специально, — попыталась вмешаться Вера.
— А ты куда смотрела? Ребёнок с хрусталём, а ты где была?!
Хлопнул дверью так, что задрожали стёкла. Никита расплакался. Вера обняла сына, чувствуя, как у самой трясутся руки.
День юбилея выдался солнечным.
К двум часам всё было готово. Салаты в широких мисках, горячее томилось в духовке, пироги золотились на подносах. Двадцать два блюда — Вера считала.
Гости начали съезжаться к трём.
— Ох, Петя, какой стол! — восхищалась родня. — Сам готовил?
Пётр Васильевич скромно улыбался.
— Ну, руководил процессом. Невестка немного помогала.
Немного.
Вера едва удержала поднос. Три дня без нормального сна. Пять тысяч из семейного бюджета. Стёртые пальцы и ноющая спина — и всё это «немного помогала».
— Молодец, Петя. Хозяйственный ты мужик.
Свёкор принимал комплименты с достоинством. Вера металась между кухней и столом. Меняла тарелки, подливала напитки, выносила новые блюда. Гости скользили по ней взглядом, как по предмету мебели.
В семь вечера она вынесла утку с яблоками — главное блюдо, готовила по рецепту свекрови, который нашла в старой тетрадке.
Пётр Васильевич взял нож, торжественно разрезал птицу. Положил кусок в тарелку. Попробовал. Прожевал медленно, будто выносил приговор.
— Суховата. И соли не хватает.
Вера застыла с подносом в руках.
— Я по маминому рецепту делала. По Антонине Павловне...
— Рецепт рецептом, а руки нужны. Мама моя покойная эту утку делала — язык проглотишь. А тут...
Он не договорил, но махнул рукой так выразительно, что слова были не нужны.
Гости заёрзали на стульях.
— Да ладно тебе, Петь. Вкусная утка.
— Для тех, кто настоящей не пробовал, — отрезал свёкор.
Вера почувствовала, как перехватило горло. Три дня. Двадцать два блюда. И вот это — при всех.
— Извините, — выдавила она и вышла.
На кухне вцепилась в край раковины, пережидая, пока отпустит. В висках стучало.
— Мам? — заглянула Полина. — Дед поступил отвратительно.
— Полина...
— Что — Полина? Все видели, как он тебя унизил. И никто слова поперёк не сказал. Даже папа.
Гости разъехались к одиннадцати. После них — горы грязной посуды, окурки на веранде, липкий пол в гостиной и кислый запах застолья.
— Ну что, Верочка, — свёкор заглянул на кухню, — приберёшься тут? Утром встану — чтоб порядок был.
И пошёл спать. Даже «спасибо» не сказал.
Вера убирала до трёх ночи.
Одна.
Утром она приняла решение.
— Серёжа, нам надо поговорить.
— М-м?
— Мы уезжаем.
Муж поперхнулся чаем.
— Куда?
— Снимем квартиру. А свою половину дома сдадим.
— Вер, ты что? У нас тут всё налажено.
— Налажено у твоего отца. А мы — обслуга. Бесплатная.
— Это из-за вчерашнего? Ну перегнул папа палку...
— Это не «перегнул». Это унижение. Публичное. После всего, что я сделала.
— Он не хотел тебя обидеть.
— Он хотел показать, что я — никто. И показал. При двадцати пяти свидетелях.
Сергей молчал.
— Это ультиматум?
— Это решение. Я уезжаю через неделю. С детьми. Ты можешь ехать с нами. Или остаться.
Пётр Васильевич узнал в тот же день. Примчался к сыну — красный, с трясущимися руками.
— Как это — уезжаете? Куда? Тут дом, всё есть. Бесплатно живёте!
— Вера говорит, мы тут как прислуга.
— Прислуга?! Я вас приютил! Всю семью!
Он вызвал Веру.
— Что за фокусы? Куда собралась?
— В город. Снимем квартиру.
— На какие деньги?
— У нас есть накопления. И свою половину дома сдадим. Мы с риелтором уже разговаривали — желающие есть.
Свёкор побагровел ещё сильнее.
— Сдадите?! Чужих людей в мой дом?!
— В наш дом, Пётр Васильевич. Половина по документам оформлена на Сергея. Антонина Павловна так решила.
— Тоня... — он осёкся. — Ты мне ещё покойной женой попрекать будешь?
— Я не попрекаю. Я объясняю.
Вера выдержала его взгляд.
— Вы меня унизили при всех гостях. Я трое суток готовила. Не спала, не ела толком. Своих денег добавила. А в итоге — «суховата». При вашей родне, при соседях.
— Сказал как есть. Правду.
— Дело не в утке. Дело в том, что я для вас не человек. Функция. Живёт бесплатно — значит, должна терпеть.
— А что, не должна?
— Нет. Я жена вашего сына. Мать ваших внуков. Не прислуга.
Пётр Васильевич тяжело поднялся.
— Хочешь уходить — уходи. Только потом не проси обратно. И Серёжку не тащи за собой. Он — мой сын.
Неделю Вера с мужем почти не разговаривали. Она собирала вещи, искала квартиру, вела переговоры с будущими жильцами.
— Мам, а папа поедет с нами? — спросил Никита.
— Не знаю, сынок. Папа сам решит.
За два дня до переезда Сергей пришёл к ней. Сел рядом, долго молчал. Потом сказал:
— Я еду с вами.
— Ты уверен?
— Да. Папа не изменится. Ему семьдесят, поздно меняться. А я не хочу вас потерять.
— Он тебе этого не простит.
— Знаю. — Помолчал. — Я должен был вступиться за тебя тогда. На юбилее. Промолчал. Прости.
Вера взяла его за руку. Впервые за три года почувствовала — они на одной стороне.
Переезд прошёл тяжело. Пётр Васильевич не вышел попрощаться. Стоял у окна и смотрел, как грузят коробки.
— Предатели, — бросил он сыну накануне. — Вся семья — предатели.
Квартиру сняли в спальном районе — двушку за тридцать четыре тысячи. После просторного дома казалось тесно. Никита с Полиной делили комнату и первое время ссорились из-за каждой мелочи.
Зато здесь никто не проверял, как нарезан салат. Никто не напоминал, что они «живут из милости». Никто не унижал при гостях.
А через месяц в половину дома въехали новые жильцы. Молодая пара с тремя детьми — шумные, весёлые, бесцеремонные. Дети носились по участку, орали под окнами до позднего вечера. Соседи жарили шашлыки каждые выходные, приглашали друзей, включали музыку.
Пётр Васильевич звонил каждую неделю — жаловался Сергею.
— Житья нет! Эти твои квартиранты — наказание! Орут, мусорят, по ночам гудят!
— Папа, они платят вовремя. И ничего противозаконного не делают.
— Я в своём доме спать не могу!
— Поговори с ними.
— Говорил! Улыбаются и продолжают!
Сергей вешал трубку и виновато смотрел на Веру. Та пожимала плечами.
— Я им не мешала. Они сами такие.
Первые месяцы на съёмной квартире давались непросто. Деньги от аренды уходили на собственную аренду, плюс оставалось немного — откладывали дальше. Сергей переживал из-за отца, несколько раз порывался съездить, помирить.
Но Вера чувствовала — всё было правильно. Впервые за три года она возвращалась домой без тяжести в груди. Без страха услышать очередное замечание. Без ощущения, что она — чужая в чужом пространстве.
Пётр Васильевич позвонил через три месяца. Не сыну — ей.
— Верочка... — голос звучал глухо, устало. — Как вы там?
— Нормально, Пётр Васильевич. Обустроились.
— Я тут подумал... Может, погорячился тогда. С уткой этой. Приезжайте на Новый год. Дом пустой, тоскливо одному. Да и эти... соседи ваши... Хоть в праздник тихо посидим, по-семейному.
— Спасибо за приглашение. Но мы решили отметить дома.
— У себя? В этой квартирке?
— Да. У себя.
Повисла пауза.
— Ну, как знаете.
Он положил трубку.
Вера стояла с телефоном и думала. Наверное, ему и правда одиноко. Но извинений она так и не услышала. «Погорячился» — как будто речь о пустяке. Как будто не было этих трёх дней, этого унижения при всех, этого небрежного «немного помогала».
— Кто звонил? — спросил Сергей.
— Отец твой. Звал на Новый год.
— И что ответила?
— Отказала.
Муж помолчал. Кивнул.
— Правильно. Отметим сами.
Новый год встречали вчетвером. Стол накрыли небогатый — оливье, селёдка под шубой, курица в духовке. Полина помогала готовить, Никита торжественно нарезал хлеб и раскладывал мандарины.
Никто не сказал «суховато». Никто не вспомнил про разбитую вазу. Никто не проверял, достаточно ли крупно порезаны овощи.
Просто семья за столом. Просто праздник. Просто дом — пусть съёмный, тесный, с соседями за стеной. Но свой.
— С Новым годом, — сказала Вера, поднимая бокал с шампанским.
За окном расцветали фейерверки. Где-то далеко, в загородном доме с шумными соседями за стенкой, встречал праздник одинокий старик. Может, жалел о чём-то. Может, злился. Может, так и не понял, что потерял.
Вера не знала. И, честно говоря, не хотела знать.
Она выбрала себя. Своё достоинство. Свою семью.
Некоторые вещи дороже просторного дома и бесплатной крыши над головой.
Например — право не слышать «суховата» после трёх бессонных ночей.