«Я тебе жизнь дала! Не будь меня — пропала бы в детдоме!»
Людмила стояла у больничной койки и смотрела на женщину, которая тридцать лет назад забрала её, девятилетнюю сироту, к себе. Тётя Зина лежала маленькая, сморщенная, совсем не похожая на ту властную хозяйку из воспоминаний. Но глаза — глаза остались прежними. Колючие, требовательные.
А Людмила вдруг поняла: она больше не боится этого взгляда.
Всё началось три дня назад с телефонного звонка в четыре утра. Света, двоюродная сестра, с которой они не общались лет пятнадцать.
— Люда, мама в больнице! Инсульт, её в реанимацию забрали! — Светка захлёбывалась словами. — Врачи говорят, нужна срочная операция, иначе…
Людмила села на кровати, чувствуя, как холодеет внутри. Тётя Зина. Женщина, которая превратила двенадцать лет её детства в ежедневное напоминание о том, что она — чужая.
— В какой больнице?
— В областной, на Пирогова. Люд, приезжай, я тут одна, не знаю, что делать!
Сергей заворочался рядом:
— Что случилось?
— Тётка в реанимации. Светка зовёт.
Муж приподнялся на локте. Двадцать два года брака — она знала каждое его выражение лица. Это означало: «Ты же понимаешь, чем это закончится».
— Людмил, ты серьёзно? После всего?
— Светку жалко. Она там одна мечется.
— Светка всю жизнь тебя в грош не ставила.
— Знаю. Но она не виновата, что её так воспитали.
Людмила хорошо помнила тот августовский день, когда её привезли к тётке. Девять лет, родители погибли в аварии месяц назад, бабушка, которая временно приютила, слегла с сердцем. Тётя Зина приехала в тёмном платье, от неё пахло сладкими духами, и говорила она ласково:
— Бедная сиротка, конечно, мы тебя заберём. Кровь не водица.
Людмила тогда поверила. Она не знала, что бывает кровь своя — которую любят просто так, и кровь чужая — которую терпят из приличия.
Светка была на два года младше и сразу показала, кто здесь главный. Первый же вечер врезался в память навсегда.
— Мам, а почему она в моей комнате будет спать? Пусть на кухне! — капризничала семилетняя Светка.
— Солнышко, мы же договорились — Люда теперь с нами живёт. Но не переживай, твоя кроватка твоя, а Люда на раскладушке.
Раскладушка скрипела так, что Людмила боялась лишний раз повернуться. А Светка каждую ночь ныла, что не может уснуть.
— Ляг и не шевелись! — шипела тётя Зина, заглядывая в комнату. — Светочке завтра в школу!
Людмиле тоже было завтра в школу. Но это почему-то не считалось.
— Ты куда в такую рань?
Артём стоял в дверях кухни, щурясь от света. Шестнадцать лет, выше матери на голову.
— К тёте Зине в больницу. Ей плохо.
— К той самой тёте Зине? — сын нахмурился. — Мам, ты же сама рассказывала…
— Рассказывала. Но Светка там одна.
— И что? Пусть сама справляется. Они тебе никогда не помогали.
Людмила застегнула куртку. Через год у него ЕГЭ, потом институт. Три года откладывают на его образование с каждой зарплаты.
— Артём, иногда надо делать правильные вещи, даже если не хочется.
— А что правильного в том, чтобы помогать тем, кто тебя унижал?
Она не нашлась что ответить. Просто вышла, тихо прикрыв дверь.
В больничном коридоре пахло хлоркой и чем-то казённым. Светка сидела на банкетке, размазывая тушь по щекам. Располнела за эти годы, под глазами тени, волосы выкрашены в рыжий, который ей совершенно не шёл.
— Люда! — она вскочила, бросилась обниматься. — Ты приехала! Я так боялась, что не приедешь!
Людмила стояла, неловко похлопывая сестру по спине. Пятнадцать лет не виделись, а обнимаются как близкие.
— Что врачи говорят?
— Ишемический инсульт. Операция нужна срочно, тромб удалять. — Светка всхлипнула. — Люд, там четыреста тысяч надо. У меня нет таких денег.
Людмила почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Вот оно. Вот зачем её позвали.
— Света, у меня тоже нет четырёхсот тысяч.
— Но вы же с Серёжей нормально живёте! Квартира своя, машина…
— Квартира в ипотеке. Платим тридцать восемь тысяч в месяц. Машине восьмой год. И сын через год поступает — на репетиторов последнее уходит.
— Но это же мама! Она тебя вырастила!
Людмиле хотелось рассмеяться горько. Вырастила. Технически — да. Кормила, одевала, в школу водила. А как кормила и во что одевала — это уже другой разговор.
Тётя Зина всегда умела экономить. Но только на Людмиле.
— Тебе новое платье ни к чему, — говорила она перед каждым первым сентября. — Вон то, голубое, ещё нормальное. Постираешь.
Голубое было уже мало, рукава едва до локтей, но спорить бесполезно. А Светка каждый год красовалась в новом, с бантами и кружевами.
— Мам, а почему у Люды платье порванное? — спросила однажды Светка при гостях, ткнув пальцем в разошедшийся шов.
— Потому что Люда неаккуратная, — мгновенно ответила тётя Зина. — Вечно всё рвёт и пачкает. Не то что ты, солнышко.
Гости сочувственно кивали — бедная Зина, взвалила на себя такую ношу, а девчонка ещё и неблагодарная.
Людмила научилась молчать. Молчать, когда ей доставались обноски после Светки. Молчать, когда на её день рождения дарили носки, а Светке — золотые серёжки. Молчать, когда тётя Зина говорила знакомым:
— Люда у нас не очень способная, куда ей до Светочки. Но держим, куда денешься — сирота.
Самое горькое — Людмила училась лучше. Намного лучше. Но это никого не волновало.
— Люда, мама хочет тебя видеть, — Светка вытерла слёзы. — Её в палату перевели, в сознании.
— Зачем?
— Не знаю. Просила позвать.
Людмила шла по коридору и чувствовала, как с каждым шагом внутри нарастает давно похороненная тяжесть. Двадцать пять лет назад она уехала из того дома, поклявшись никогда не возвращаться. И вот — возвращается. В больничную палату, к женщине, которая отравила ей детство.
Тётя Зина лежала на койке — высохшая, постаревшая, но взгляд всё тот же.
— Пришла всё-таки. — Голос слабый, а интонация — знакомая до дрожи. — Думала, совести у тебя совсем не осталось.
— Здравствуй, тётя Зина.
— Какая я тебе тётя? Мать, считай. Двенадцать лет растила, кормила, одевала. А ты? Сбежала и знать не желаешь.
Людмила молчала. Спорить с ней бессмысленно — у той своя картина мира, и никакие факты её не поколеблют.
— Светка говорит, денег тебе жалко на операцию? Вот она, благодарность. Пригрела на груди…
— У меня нет четырёхсот тысяч.
— Не ври! Муж твой сколько зарабатывает? Сто? Больше? И ты сама — я знаю, что бухгалтером работаешь.
— Откуда знаешь?
— Светка разузнала. Думаешь, мы за тобой не следим? Знаем и про квартиру вашу, и про машину…
— Квартира на окраине, в ипотеке. Машина — старая. — Людмила чувствовала, как поднимается давно задавленная злость. — Мы с мужем вместе получаем сто двадцать тысяч. На троих. С ипотекой и с сыном-школьником.
— Всё равно должна! Я тебе жизнь дала! Не будь меня — пропала бы в детдоме!
«В детдоме, может, было бы легче», — подумала Людмила, но промолчала.
Она вышла из палаты и привалилась к стене. Руки тряслись. Будто снова маленькая, беззащитная, и никто за неё не заступится.
— Ну что? — подскочила Светка. — Что она сказала?
— То же, что всегда. Что я неблагодарная и должна.
— Люд, ну она же больная! Ей страшно!
— А мне не было страшно? Когда она орала на меня за тройку по физкультуре? Когда запирала в чулан за то, что я без спроса взяла яблоко из вазы? Когда рассказывала всем, какая я тупая?
Светка моргнула растерянно:
— Она тебя запирала?
— Ты не помнишь? Ты ведь рядом была.
— Я… я маленькая была.
— Да. Ты была маленькая. А я — нет. Мне было девять, десять, двенадцать. Я помню всё.
Домой Людмила вернулась к обеду. Сергей встретил в прихожей, обнял молча. За двадцать два года он выучил: когда ей плохо — не надо расспрашивать. Сама расскажет.
— Денег просят, — сказала она вечером на кухне. Артём был у себя, готовился к контрольной. — Четыреста тысяч на операцию.
— У нас нет таких денег.
— Знаю. Сто сорок отложено на Артёма.
— Людмил, это на образование. Три года копили.
— Я знаю, Серёж. Не собираюсь отдавать.
Муж посмотрел с облегчением.
— Тогда что гложет?
— Светка. Она одна, денег нет. Мужа нет, работа копеечная — продавцом в хозяйственном. И она искренне верит, что мать была хорошей. Просто не видела обратной стороны.
— Или не хотела видеть.
— Может быть. — Людмила помолчала. — Она сказала, что тётя Зина следила за мной все эти годы. Знала, где работаю, сколько получаю.
— Странно это.
— Страшно. Пятнадцать лет молчания — и всё это время она собирала сведения. Зачем?
Сергей не ответил, но оба понимали. На крайний случай. Чтобы было к кому прийти за деньгами.
Светка звонила каждый день. Сначала просила. Потом уговаривала. Потом давила.
— Люда, ей всего шестьдесят восемь! Она пожить ещё хочет!
— Понимаю.
— Тогда почему не поможешь?!
— Потому что нет у меня таких денег. Сколько раз объяснять?
— Возьми кредит! Ипотеку рефинансируй! Продай что-нибудь!
Людмила чувствовала, как с каждым разговором в висках начинает пульсировать боль. Мигрень, которой не было лет пять, вернулась.
— Света, я не стану влезать в долги ради человека, который меня не любил.
— Она тебя любила! По-своему!
— Знаешь, в чём разница между любовью и терпением? Когда тебе покупали новое пальто — мне отдавали твоё старое. Когда тебе жарили свежую котлету — мне говорили доедать вчерашнюю кашу. Когда тебе дарили подарки — мне объясняли, что я должна быть благодарна за то, что меня вообще кормят.
— Это… денег не хватало!
— На меня — не хватало. На тебя хватало всегда.
Светка замолчала. Потом выдавила тихо:
— Ты преувеличиваешь. Мама не такая.
— Твоя мама — не такая. А мне досталась другая.
Через неделю Людмила узнала правду.
Она сидела в очереди в поликлинике — сама пришла к неврологу из-за головных болей — и разговорилась с женщиной рядом. Та оказалась медсестрой из областной больницы. Слово за слово, выяснилось главное.
— Тромбэктомия? — переспросила медсестра. — Конечно, по ОМС делают. Нейрохирургия вся по квотам идёт. Очередь, правда, но экстренных берут сразу.
У Людмилы похолодело внутри.
Она позвонила Светке:
— Почему не оформили квоту?
— Какую квоту?
— На операцию. Она положена бесплатно по полису.
— Мама сказала, что по квоте плохие врачи. Надо платно, к хорошему хирургу.
Злость, которую Людмила сдерживала две недели, наконец вырвалась.
— То есть деньги нужны не на операцию? На то, чтобы в отдельной палате лежать и чтобы профессор лично оперировал?!
— Люда, ты не понимаешь…
— Прекрасно понимаю! Всю жизнь одно и то же — для Светочки лучшее, для Людочки объедки. Только я больше не Людочка. И платить за ваши капризы не стану.
— Это вопрос жизни и смерти!
— Операция по квоте — это тоже операция. И хирурги там те же самые. Просто твоя мать хочет, чтобы за неё кто-то заплатил. Как всегда.
Светка заявилась без предупреждения в субботу утром. С чемоданом.
— Поживу у вас.
— Что?!
— Мне некуда деться. Квартиру сдала на три месяца, деньги маме на лечение. А самой негде жить.
Людмила смотрела на неё, не веря.
— Ты сдала свою квартиру?
— Да. Сто восемьдесят тысяч за три месяца. Однушка на окраине — больше не дают.
— И решила, что можешь просто приехать ко мне?
— А куда? Ты же сестра.
Сергей вышел в коридор, увидел Светку с чемоданом, посмотрел на жену.
— Люд, это что?
— Это моя двоюродная сестра. Она думает, что будет у нас жить.
— Я не думаю — я прошу! — Светка заплакала. — Люда, я ради мамы квартиру сдала! Я теперь без жилья!
— Это твоё решение.
— Но ты же не бросишь меня на улице?!
Людмила стояла на пороге квартиры, за которую они платили ипотеку восемь лет. И смотрела на женщину, которая всю жизнь была любимицей. Которая ни разу не заступилась, когда тётя Зина кричала и унижала. Которая сейчас заявилась без спросу и требует место в чужом доме.
— Заходи, — сказала она наконец. — На одну ночь. Завтра ищешь другое жильё.
Одна ночь растянулась на неделю.
Светка оказалась невыносимой. Занимала ванную по часу, оставляла горы грязной посуды, без конца жаловалась — на еду, на диван, на то, что телевизор маленький.
— Интернет у вас еле тянет, — бурчала она. — И стиральная машина гремит.
Артём молча её ненавидел. Людмила видела по его сжатым губам, по тому, как он уходил к себе сразу после ужина.
— Мам, когда она уедет? — спросил он однажды. — Она мою шоколадку съела. Которую Витька на день рождения подарил.
— Я не знала, что она твоя! — оправдывалась Светка. — Лежала в холодильнике, я и взяла.
— Она была подписана моим именем.
— Не заметила!
Людмила смотрела на этот спор — и вдруг всё встало на свои места. История повторяется. Только теперь она взрослая и может её остановить.
— Света, тебе надо съехать.
— Куда?!
— Куда угодно. Сними комнату. У подруг поживи. Но здесь ты оставаться не можешь.
— Ты выгоняешь сестру?!
— Двоюродную сестру. — Людмила сама удивилась, как спокойно это прозвучало. — Да, выгоняю.
Светка уехала, хлопнув дверью и пообещав, что Людмила пожалеет. Через три дня позвонила тётя Зина — со своего телефона, из больницы.
— Ты понимаешь, что натворила?! Выставила Светочку как бродяжку! Она теперь у какой-то знакомой на диване спит!
— Она сама сдала квартиру.
— Ради меня! Ради матери! А ты — неблагодарная, для семьи пальцем не пошевелишь!
— Тётя Зина, — Людмила говорила ровно, — ты мне не мать. Никогда ею не была. Мать — это та, которая любит. А ты меня терпела. Это разные вещи.
— Да как ты смеешь?! Я тебя двенадцать лет кормила!
— И каждый день мне об этом напоминала. Прощай. Больше не звони.
Она нажала отбой и заблокировала номер. Потом заблокировала Светку. Руки дрожали, но внутри разливалось странное облегчение — будто сняли груз, который она несла тридцать лет.
Тётю Зину прооперировали по квоте через две недели. Операция прошла штатно. Светка нашла деньги на отдельную палату и сиделку — продала материно золото, как рассказали потом общие знакомые. Людмила узнала случайно и почти не отреагировала.
— Не жалеешь? — спросил Сергей вечером.
— О чём?
— Что не помогла. Что заблокировала.
Людмила долго смотрела в окно. За стеклом шёл дождь, капли ползли вниз, сливаясь друг с другом.
— Знаешь, что самое странное? Я всю жизнь думала — надо заслужить её любовь. Если буду хорошей, послушной, если постараюсь — она меня полюбит. А теперь поняла: она никогда бы меня не полюбила. Я была для неё обузой с первого дня. И никакие деньги этого бы не изменили.
— Тогда почему грустно?
— Потому что я потеряла надежду. Тридцать лет надеялась. И вот — отпустила.
Сергей обнял её, и они долго сидели молча. Артём делал уроки у себя в комнате. Где-то капал кран — надо было вызвать сантехника, всё никак руки не доходили.
Обычный вечер. Без крика, без унижений, без необходимости что-то доказывать.
Людмила подумала: это и есть счастье. Не яркое, не праздничное. Тихое. Настоящее.
Через полгода Светка написала в «Одноклассниках». Людмила прочитала сообщение и долго смотрела на экран.
«Мама умерла. Не от инсульта — сердце. Тромб оторвался. Похороны в четверг. Хочешь — приезжай».
Людмила не поехала.
Она знала: кто-то её осудит. Светка расскажет всей родне, какая Людмила бессердечная. Будут шептаться, качать головами.
Ей было всё равно.
Потому что эти люди — не её семья.
Её семья — здесь. В этой небольшой квартире с капающим краном и вечно бубнящим соседским телевизором за стеной. Муж, который обнимает молча, когда плохо. Сын, который готовится к экзаменам и таскает бутерброды из холодильника в три часа ночи. Кот, которого подобрали год назад — рыжий, наглый, спит только на свежевыстиранном.
А тётя Зина… тётя Зина была просто женщиной, которая когда-то дала крышу над головой.
Но не любовь.
Никогда — не любовь.