Лето пахло раскаленным асфальтом, пылью с детской площадки и свободой от школы. Целых три месяца без уроков, без учителей! Ваня и Мишка, как и каждый день, прочесывали двор в поисках сокровищ. Не золотых, конечно. Железных. Заброшенный угол у гаражей, кучи старого хлама возле ремонтирующегося подъезда и, главное, помойка – вот их Эльдорадо.
— Смотри, банка! — Мишка, ловко орудуя магнитом на веревочке, выудил из-под куста смятую жестяную банку из-под ананасов. — Цветмет!
— Ага, — не очень воодушевленно отозвался Ваня. Он мечтал о чем-то грандиозном. О старом моторе, о чугунной батарее. О таком, чтобы сразу хватило на два больших пломбира с шоколадной крошкой, а не на одно эскимо на палочку.
Их бизнес был прост: найти металл, оттащить на «склад» (заброшенную будку сторожа у дальних гаражей), а когда накопится прилично – позвонить дяде Коле, который приезжал на видавшем виды «газели» и взвешивал добычу, отсчитывая хрустящие бумажки. Честно делили пополам. Родители думали, что мальчишки просто гуляют. А у них был свой маленький фонд независимости.
И вот, возле самого дальнего гаража, заваленного кирпичами, их ждал Куш. Настоящий, огромный, ржавый.
— Ух ты! — ахнул Мишка.
Это была стиральная машина. Не современная, а та самая, круглая, советская, «бочка». Целиком из металла. Ржавая, грязная, без верха и со свисающими проводами, но цельная. Сокровище!
— Её... её сдадим? — с благоговением спросил Ваня.
— Конечно сдадим! — Мишка уже попробовал сдвинуть её с места. Машина даже не пошелохнулась. — Тяжелая... Очень тяжелая. Но дядя Коля даст за неё... Ого! Нам на десять хот-догов хватит!
Мысль о десяти хот-догах придала им сил, сравнимых с силой Геракла. Они схватились за корпус. Тянуть вдвоем было неудобно.
— Давай так, — распорядился Ваня, более склонный к стратегии. — Я буду тянуть за этот выступ сзади. А ты иди сбоку и направляй, чтобы не зацепила за кирпичи.
Так и пошли. Ваня, пятясь спиной и упираясь ногами, с нечеловеческим напряжением тащил ржавую махину. Мишка шел рядом, радостно предвкушая богатство. Колеса у машины, конечно, отвалились сто лет назад, и она скрежетала и визжала по асфальту, оставляя за собой ржавую полосу.
— Главное – через чистый двор не тащить, а то дворник дядя Петя заругается, — пыхтел Ваня.
— Ага, лучше между машинами, — кивнул Мишка.
Они свернули на парковочную площадку, где стояли машины жильцов. Машина скребла по асфальту, издавая ужасный звук. Ваня, весь красный от натуги, пятился задом, не глядя по сторонам, полностью сосредоточенный на борьбе с железным монстром. Мишка, шедший лицом вперед, на секунду отвлекся на пролетавшего воробья.
И в этот момент Ваня сделал шаг назад, развернул корпус машины, и тот самый ржавый, острый край, где когда-то крепилась дверца, со скрежетом, похожим на крик, чиркнул по боковине припаркованного автомобиля.
Звук был другой. Не глухой скрежет железа по асфальту. А высокий, резкий, болезненный визг – будто резали стекло. Звук порчи чего-то нового и идеального.
Мальчишки замерли.
— Ой... — тихо сказал Мишка.
Ваня медленно обернулся. Он ещё не понимал, что случилось, но ледяной комок страха уже сдавил ему горло.
Он увидел машину. Это был не просто автомобиль. Это был ЧЁРНЫЙ КОРАБЛЬ. Огромный, блестящий, с огромными колёсами и затемнёнными стёклами. Он выглядел так, словно только что слетел с обложки журнала. И на его идеально-зеркальной, чёрной двери, от ручки почти до заднего колеса, теперь тянулась страшная, глубокая царапина. Ярко-серебристая, почти белая на чёрном фоне. Она сверкала на солнце, как шрам.
Время остановилось. Ваня не мог отвести глаз от этого ужасного, вопиющего следа. Его след. Мишино дыхание стало частым и прерывистым.
— Это... это чья? — прошептал Ваня.
— Сергея Владимировича... с шестого... — еле выдавил из себя Мишка, и его лицо стало белым, как бумага. — Папа говорил... он его полгода ждал... из Германии... Это Land Cruiser...
Ваня не знал, что это за «Ленд Крузер», но по тону Мишки и по виду машины понял всё. Это было что-то очень дорогое. Очень-очень. И он это испортил.
— Нас видели? — панически озираясь, прошипел Мишка.
Двор был пуст. Жара выгнала всех в тень или в квартиры. Ни души.
— Не... не видели, вроде... — сказал Ваня, но голос его дрожал.
Инстинкт самосохранения сработал молниеносно. Без слов, бросив свою драгоценную «добычу», они рванули с места. Неслись через двор, не разбирая дороги, влетели в свой подъезд и взбежали по лестнице до самого чердачного этажа, где под пролётом лестницы у них была «база». Там, в полутьме, обливаясь липким холодным потом, они сели на старый матрац, тяжело дыша.
— Что делать? — первым нарушил тишину Мишка. — Вань, это же конец... Он нас убьёт. Я слышал, он злой. Очень.
— Я... я нечаянно, — проговорил Ваня, и в его глазах стояли слёзы. Он смотрел на свои грязные руки, которые только что держали тот ржавый угол. — Я же не хотел!
— Это не важно, что не хотел! Ты поцарапал! И я был рядом! Нас посадят! Или папа меня... — Мишка содрогнулся.
Мысль о родителях была самой страшной. Ваня представил лицо отца. Он всегда говорил: «За свой поступок отвечай, какой бы он ни был». Но это... это был слишком большой поступок. Слишком страшный.
— Может, не узнают? — слабо надеясь, сказал Ваня. — Может, он подумает, что кто-то другой?
— На новенькой машине? — с горькой усмешкой произнёс Мишка. — Да он всю округу перевернёт.
Они просидели на «базе» ещё час, строя и отвергая самые невероятные планы: от бегства из города до попытки закрасить царапину маминым лаком для ногтей (Мишкина идея, тут же отвергнутая). Но каждый план разбивался о суровую реальность. Они были всего лишь детьми. А там, во дворе, лежало их преступление, сверкающее на солнце.
— Ладно, — Ваня поднялся, отряхивая штаны. Его лицо было странно спокойным. — Пойду домой.
— И что скажешь? — испуганно спросил Мишка.
— Не знаю. Но я не могу тут сидеть.
Дома пахло борщом. Мама готовила ужин.
— А, вернулся! И где пропадал? Весь в ржавчине! Иди руки мыть.
Ваня молча пошёл в ванную. Он долго смотрел на своё отражение в зеркале. На обычного мальчика. Который только что испортил что-то очень дорогое. Совесть, тяжёлая и неудобная, как тот ржавый бак, сидела у него внутри.
За ужином он ковырял вилкой в тарелке.
— Что с тобой? — спросил папа, откладывая газету. — Не заболел?
— Пап... Мам... — начал Ваня, и голос его предательски дрогнул. Он отложил вилку. — Я сегодня... кажется, машину поцарапал.
Мама перестала есть.
— Какую машину, Ваня? Нашу? Где?
— Нет... не нашу. Ту, чёрную, огромную, с большими колёсами. У неё... теперь полоска на двери.
Папа медленно поставил чашку на стол. Звонко стукнула.
— Ты серьёзно? Ванек, это же новый Land Cruiser у Сергея Владимировича с шестого этажа! Ты уверен?
Ваня кивнул, глядя в тарелку. Он не мог поднять глаз.
— Мы... мы старую стиралку тащили, с Мишкой. Металл. Я не заметил, задел... Она такая тяжёлая...
Мама ахнула и схватилась за сердце.
— Господи, Ваня! Да он же с ума сойдёт! Это же машина за несколько миллионов! Ты понимаешь? Ремонт этой царапины – это... я даже не знаю сколько!
Папа пожинал переносицу, его лицо стало суровым.
— Расскажи всё подробно. Как именно.
Ваня, запинаясь, рассказал. Про машинку, про то, как тащили, про тот ужасный звук. Родители слушали, и с каждой секундой атмосфера в кухне сгущалась.
— И вас никто не видел? — спросил папа, когда Ваня закончил.
— Вроде нет... Во дворе никого не было.
Мама и папа переглянулись. Произошёл беззвучный обмен мыслями, который Ваня отлично понял: *Катастрофа. Что делать?*
— Слушай, сын, — папа говорил тихо, но очень серьёзно. — Ситуация... очень неприятная. Сергей Владимирович – человек влиятельный, с характером. Я не знаю, что он сделает. Но раз вас не видели...
— Значит, молчок, — быстро сказала мама, и в её глазах был испуг. — Ваня, ты меня слышишь? Никому ни слова. И Мишке скажи. Вы не видели эту машину, не знаете, кто её поцарапал. Ничего не знаете. Авось, пронесёт.
— Но... но это же я сделал, — тихо возразил Ваня. — Нечаянно, но я.
— Ты сделал, и мы теперь все в дерь... в большой проблеме! — вырвалось у мамы, и она тут же пожалела о резкости. — Просто... просто сиди дома пару дней, не высовывайся. Не ходи гулять. Всё забудь.
Ваня посмотрел на папу. Тот молча смотрел в стол. Он не поддержал маму, но и не возразил. Он просто молчал. И это молчание было хуже любой ругани.
Ваню отправили в комнату. Он лег в кровать, но не мог уснуть. Перед глазами стояла та сверкающая серебряная полоса. Ему было стыдно. Страшно. И одиноко. Родители, его главные защитники, предложили ему солгать. Или просто спрятаться. Это казалось неправильным. Но мысль о гневе того незнакомого Сергея Владимировича была настолько пугающей, что, казалось, перевешивала всё.
На следующее утро, когда Ваня нехотя вышел в подъезд, чтобы вынести мусор, его взгляд упал на доску объявлений у лифта. И кровь отхлынула от его лица.
На чистом листе бумаги, отпечатанное крупным шрифтом, красовалось гневное сообщение:
**«ВНИМАНИЕ!**
** С 10 на 11 июля на парковке во дворе дома 25 по ул. Центральной был нанесён умышленный ущерб автомобилю Toyota Land Cruiser (чёрный). Оставлена глубокая царапина на левой боковине.**
**Личности хулиганов УСТАНОВЛЕНЫ. Всё зафиксировано камерой видеонаблюдения, установленной на подъезде.**
**Предлагаю виновникам в течение 24 часов САМОСТОЯТЕЛЬНО явиться для решения вопроса. В противном случае буду вынужден передать запись в правоохранительные органы и взыскивать ущерб в полном объёме через суд с привлечением родителей.**
**С.В. Николаев, кв. 67».**
Ваня стоял, словно парализованный, вцепившись пальцами в ручку ведра с мусором. Крупные, жирные буквы плыли перед глазами: «УСТАНОВЛЕНЫ... КАМЕРОЙ... СУД...»
Он не знал, что такое суд, но звучало это окончательно и бесповоротно. Значит, их всё равно найдут. Всё видели. Даже когда двора был пуст, холодный стеклянный глаз камеры беспристрастно зафиксировал всё: и ржавую стиральную машину, и их испуганные лица, и тот роковой скрежет.
Промедление больше не было вариантом. Приговор уже вынесен. Оставалось только ждать казни. Или...
---
Ваня не помнил, как добрался до квартиры. В глазах стояло белое пятно от яркого шрифта объявления, а в ушах гудело одно слово: «КАМЕРА». Он, дурак, думал, что их никто не видел. А за всем следило стеклянное, бездушное око. Теперь их лица, их испуг, их вина — всё записано на каком-то жёстком диске. Доказательство.
Он влетел в прихожую, захлопнув дверь, и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.
— Что случилось? Опять бегом? — спросила мама из кухни.
Ваня не ответил. Он прошёл в комнату и упал лицом в подушку. Теперь всё кончено. Сергей Владимирович знает. Через 24 часа он либо придёт сам, либо вызовет полицию. И тогда придут люди в форме, будут спрашивать, составлять протокол... Родителей вызовут в суд. Его, Ваню, поставят на учёт как хулигана. В школе все узнают. Учителя будут смотреть с упрёком. Друзья... какие уж тут друзья. Мишка уже наверняка всё понял и сейчас рыдает у себя дома.
Желудок скрутило в тугой, болезненный узел. Ваня сжался калачиком. Он хотел исчезнуть. Раствориться. Но исчезнуть не получалось. Тело было тяжёлым, реальным, а вина — ещё тяжелее.
За дверью послышались приглушённые, но напряжённые голоса родителей. Мама, наверное, сходила за почтой и тоже увидела объявление. Голоса звучали тревожно, почти панически.
— ...передаст в полицию, я же говорила! Что будем делать? — это мама, голос срывался.
— Тише... Не кричи. Он в комнате... — басил папа.
— А что мне делать? Этот Николаев — он же человек с связями! Он может... Может, пойти поговорить? Извиниться? Предложить оплатить?
— Оль, опомнись. Ты знаешь, сколько стоит перекрасить всю дверь на такой машине? Это не наши Жигули! Это десятки тысяч. У нас таких денег нет свободных. Ипотека, репетитор Вани по английскому...
Ваня прислушался. Десятки тысяч. Это было невообразимо. На десять тысяч можно купить самый крутой велосипед. А тут — несколько таких велосипедов, просто за царапину. Его сердце упало куда-то в сапоги.
— Тогда что? Ждать, пока к нам с обыском придут? — всхлипнула мама.
— Не знаю. Дай подумать... Мальчишку надо спрятать. К бабушке отправить, в деревню, на пару недель. Пусть там побудет, пока всё не утрясётся. А мы... мы будем говорить, что ничего не знаем. Не видели, не слышали. В конце концов, на записи может быть нечётко...
— Папа! — это вдруг позвал Мишка из-за двери. Он прибежал, запыхавшийся, с круглыми от ужаса глазами. — Там в подъезде... объявление...
— Знаем, сынок, знаем. Иди к Ване. И сидите тихо. Никуда не выходите.
Дверь в комнату приоткрылась, и на пороге возник бледный, как полотно, Мишка. Он молча подошёл, сел на край кровати и просто смотрел в пол. Он был ещё более напуган, чем Ваня.
— Всё... — прошептал Мишка. — Нас посадят. Я в кино видел, как сажают.
— Не посадят, — без веры в голосе сказал Ваня. — Но полиция... и деньги...
— Твой папа что говорит?
— Хочет меня в деревню отправить. Спрятать.
Мишка с надеждой посмотрел на него.
— И меня возьмёте?
Ваня только пожал плечами. Он чувствовал себя предателем. Из-за него теперь вся семья в панике, друг в ужасе, родители думают, как бы спрятать собственного сына, как преступника. Он превратил всех в лжецов. И всё из-за этой дурацкой ржавой бадьи!
— Я не хочу в деревню, — вдруг твёрдо сказал Ваня.
— А что ты хочешь? — с недоумением спросил Мишка.
— Я не знаю. Но прятаться... это как будто я действительно что-то плохое сделал нарочно. А я не нарочно.
— Да какая разница-то! — почти закричал Мишка, и у него навернулись слёзы. — Он же не будет слушать, что ты не нарочно! Он увидит запись и всё!
Ваня замолчал. Мишка был прав. Голый факт был страшнее любых оправданий.
Весь день они просидели в комнате, как в камере предварительного заключения. Родители ходили по квартире мрачные, разговаривали шёпотом. Даже звонок в дверь заставлял всех вздрагивать. Обед прошёл в гнетущей тишине. Ваня почти не притронулся к еде.
После обеда папа вызвал его «на совет» в гостиную. Мама сидела, сжимая в руках платок.
— Сын, — начал папа, стараясь говорить спокойно. — Ситуация серьёзная. Мы с мамой подумали. Завтра утром мама отвезёт тебя к бабушке. Побудешь там, пока мы тут всё не выясним. С Мишкой его родители тоже, наверное, что-то решат.
— А что вы будете выяснять? — тупо спросил Ваня.
— Мы... мы попробуем поговорить с Николаевым. Без тебя. Объясним, что ты ребёнок, что это была случайность. Предложим... растянуть оплату ремонта на долгий срок.
— То есть мы будем ему много лет должны? — уточнил Ваня.
Папа тяжело вздохнул.
— Возможно. Это лучше, чем суд и испорченная репутация. Ты же понимаешь, что тебя могут поставить на учёт в детскую комнату полиции? Тебе потом и в институт не поступить нормально.
Эти слова добили Ваню окончательно. Вся его будущая жизнь — институт, работа — рушилась из-за одного неловкого движения. Из-за желания заработать на хот-дог.
— Хорошо, — безжизненно сказал он и пошёл в свою комнату.
Но внутри у него всё кипело и бунтовало. Это было несправедливо! Несправедливо по отношению к родителям, которые будут годами выплачивать за его ошибку. Несправедливо по отношению к нему самому — он не вор, не хулиган! Он просто не рассчитал. А прятаться в деревне... это была трусость. Чистой воды трусость.
Вечером, лёжа в постели, он смотрел в потолок. В голове, словно заезженная пластинка, крутился диалог с отцом, который произошёл полгода назад. Они тогда смотрели фильм про рыцарей, и Ваня спросил: «Пап, а что главное для рыцаря?». Папа, не задумываясь, ответил: «Честь. Слово. И мужество признать свою вину, даже если это страшно. Потому что ложь и трусость разъедают душу быстрее ржавчины».
«Разъедают душу быстрее ржавчины». Эти слова сейчас отдавались в нём с пугающей ясностью. Он чувствовал, как эта самая ржавчина начинает точить его изнутри. Страх — да, он был. Он был огромным и ледяным. Но чувство стыда за готовность сбежать было ещё сильнее.
Он встал, подошёл к столу и открыл верхний ящик. Там, под стопкой тетрадей, лежала его копилка. Не детская, свинка-хрюшка, а серьёзная металлическая коробка с кодовым замком. Он копил на новый велосипед уже два года. Откладывал с подарков, с карманных, с той самой сдачи от металлолома, что оставалась после хот-догов. Он щёлкнул код, открыл крышку.
Там лежали деньги. Не просто бумажки. Это были его мечты, его усилия, его терпение. Купюры в пятьсот и тысячу рублей, сложенные ровными стопочками, и много монет. Он никогда не пересчитывал, боялся сглазить. Но сейчас нужно было знать.
Он вытащил деньги на стол и начал считать. Медленно, тщательно. Тысяча, две, пять... Десять... Пятнадцать... Двадцать одна тысяча триста семьдесят рублей. Целых двадцать тысяч. Почти велосипед.
Он смотрел на эту кучу денег, и в голове созрел план. Безумный, страшный, но единственно правильный.
Он нашёл чистый лист из альбома для рисования и ручку. Сел и начал писать. Тщательно, выводя каждую букву, как на уроке чистописания.
*«Уважаемый Сергей Владимирович.
Меня зовут Ваня Сомов, я живу в 32 квартире. Это я нечаянно поцарапал Вашу машину, когда мы с другом тащили старую стиралку. Я очень сильно виноват. Я не хотел. Я так испугался, что убежал, и это было неправильно. Простите меня, пожалуйста.
Я собрал все свои деньги, которые копил давно. Их 21370 рублей. Я не знаю, сколько стоит ремонт, но это всё, что у меня есть. Если их не хватит, я готов отработать. Я могу мыть машины, убирать, что скажете.
Пожалуйста, не вызывайте полицию на моих родителей. Они тут не виноваты, это я один.
С глубоким извинением,
Иван Сомов».*
Он перечитал. Письмо казалось слишком детским, но это было всё, на что он был способен. Он сложил его вчетверо, а внутрь положил все деньги, кроме одной тысячной купюры — её он оставил на проезд до бабушки, если что... Или просто на всякий случай. Получился толстый, увесистый конверт.
Он знал, что квартира 67 — на шестом этаже, в соседнем подъезде. Подниматься туда сейчас, ночью, было безумием. Но и ждать утра, когда его уже могут увезти в деревню, он не мог.
— Всё, — прошептал он сам себе. — Или сейчас, или никогда.
Он тихо оделся, сунул конверт во внутренний карман куртки, где он прижимался к сердцу, отчаянно стучавшему, и на цыпочках вышел в прихожую. Родители смотрели телевизор в гостиной. Он приоткрыл входную дверь — она скрипнула раз в сто громче, чем обычно! — и выскользнул в подъезд.
Было темно и тихо. Лифт он боялся использовать — слишком шумно. Пошёл по лестнице. Каждый шаг отдавался гулким эхом в бетонной шахте. Он поднимался, и с каждым пролётом страх сжимал горло всё туже. Он представлял, как откроется дверь, и там будет стоять тот самый Сергей Владимирович — огромный, сердитый, как великан из сказки. Или хуже — он вызовет полицию прямо при нём.
Но он шёл. Потому что альтернатива — быть тайком увезённым, как мешок с картошкой, и заставлять родителей разгребать последствия — была невыносима.
Вот и шестой этаж. Дверь с номером 67. Она была не такая, как все. Тяжёлая, деревянная, с кованой фигурной ручкой и глазком, похожим на чёрное, всевидящее око. Ваня замер перед ней. Ноги стали ватными, в глазах потемнело. Он боялся, что потеряет сознание прямо тут, на коврике с надписью «Добро пожаловать».
Он стоял так, может, минуту, а может, десять. Потом, собрав всю волю в кулак, поднял дрожащую руку и нажал на кнопку звонка.
Внутри раздался негромкий, мелодичный звук. Затем — шаги. Тяжёлые, уверенные. Ваня приготовился к тому, что дверь распахнётся и его втянут внутрь.
Но дверь не открылась. Вместо этого раздался голос из маленькой решётки динамика рядом с глазком. Голос был низким, спокойным и безразличным.
— Кто там?
Голос из динамика прозвучал, как удар грома в тишине. Ваня вздрогнул всем телом.
— Кто там? — повторил тот же низкий, неторопливый басок.
Ваня попытался что-то сказать, но горло перехватило. Он сглотнул комок и выдавил, запинаясь:
— Э-это... Ваня. Из тридцать второй квартиры.
За дверью наступила пауза. Она длилась вечность. Потом раздался щелчок электрического замка.
— Заходи.
Дверь не открывалась сама. Ваня, весь дрожа, нажал на тяжёлую ручку и толкнул. Дверь поддалась.
Он оказался в небольшой, но очень аккуратной прихожей. Пахло кофе, кожей и чем-то ещё, чистым и дорогим, как в магазине бытовой техники. Напротив него стоял мужчина. Сергей Владимирович.
Он был не таким, как представлял Ваня. Не великаном и не циклопом. Он был высоким, подтянутым, в тёмных домашних брюках и простой футболке. Лицо — с чёткими, немного строгими чертами и внимательными серыми глазами. Он молча смотрел на мальчика, и в этом взгляде не было ярости. Была усталость и... ожидание.
— Ну? — произнёс он, не повышая голоса.
Ваня почувствовал, как подкашиваются ноги. Он сделал шаг вперёд, судорожно полез во внутренний карман куртки и вытащил конверт. Руки тряслись так, что бумага шелестела.
— Я... я принёс... Это я поцарапал вашу машину. — Он протянул конверт, не в силах поднять глаза. — Здесь письмо... и мои деньги. Все, что есть. Простите, пожалуйста.
Конверт повис в воздухе между ними. Сергей Владимирович не торопился его брать. Он смотрел на взъерошенного, смертельно бледного мальчишку, на его дрожащие руки, на этот самодельный конверт из альбомного листа.
— Почему пришёл? — спросил он наконец. — В объявлении написано, что всё зафиксировано. Я и так знал, что это ты. Завтра бы передал запись участковому. Зачем было приходить?
Ваня поднял на него глаза. В них стояли слёзы, но он не давал им пролиться.
— Потому что... потому что иначе мои родители будут должны вам много лет. И потому что я убежал тогда. А папа говорит... что честный человек должен смотреть в глаза, даже если страшно.
Сергей Владимирович медленно принял конверт. Он был удивительно тяжёлым для своего размера. Он не стал его открывать, просто переложил из руки в руку, словно взвешивая.
— Родители знают, что ты здесь?
— Н-нет. Они... они хотели меня в деревню спрятать завтра. Я ушёл тихо.
На лице мужчины промелькнуло что-то странное. Не гнев, а скорее... уважение? Или просто удивление.
— В деревню... — повторил он задумчиво. — Садись.
Он кивнул на маленькую табуретку в прихожей. Ваня послушно опустился на неё. Сергей Владимирович прислонился к стене, скрестив руки.
— Объясни, как это произошло. С начала.
И Ваня рассказал. Всё. Про поиски металлолома, про старую стиральную машину, про мечты о хот-догах, про то, как он не рассчитал, пятился задом и услышал тот ужасный звук. Говорил сбивчиво, путаясь, но честно. Про свой страх, про совет родителей молчать, про то, как ему стало стыдно прятаться.
Сергей Владимирович слушал молча, не перебивая. Когда Ваня закончил, в квартире повисла тишина.
— Двадцать тысяч... — наконец произнёс мужчина, слегка встряхнув конверт. — Это много для мальчика. На что копил?
— На велосипед. Два года.
— И ты готов был отдать два года своей мечты за царапину на чужой машине?
— Это же не чужая! — вдруг с горячностью вырвалось у Вани. — Я её испортил! Значит, я и должен. Даже если это вся моя мечта.
Сергей Владимирович снова уставился на него своим пронзительным взглядом. Потом неожиданно повернулся и пошёл вглубь квартиры.
— Иди сюда.
Ваня, не понимая, чего ждать, поплёлся за ним. Они прошли через гостиную — строгую, с диваном из чёрной кожи и огромным телевизором на стене — и вышли на застеклённый балкон. Отсюда, с шестого этажа, был отлично виден двор. И его, Ванино, преступление — чёрный джип, на боку которого даже отсюда угадывался светлый шрам.
— Смотри, — сказал Сергей Владимирович, указывая на машину. — Я её действительно ждал полгода. И чинить буду долго и дорого. Твоих денег, конечно, не хватит. И твоим родителям, думаю, будет тяжело. Но...
Он обернулся к мальчику.
— ...ты знаешь, что я увидел на записи с камеры? Я увидел двух мальчишек, которые тащат какую-то рухлядь. Увидел, как один из них, ты, не глядя, задел мою машину. Увидел, как вы оба замерли в ужасе. А потом... убежали. Стандартная реакция испуганного ребёнка. Я был уверен, что вы будете отпираться до последнего. Что ваши родители придут ко мне с претензиями о неправильной парковке. Что начнётся война соседей. Я даже был к этому готов.
Он помолчал.
— А ты пришёл. Сам. С деньгами. И с извинениями. В девять-то лет.
В его голосе впервые появились нотки чего-то, кроме нейтральной строгости. Что-то теплое, человеческое.
— Это... нестандартно. Очень.
— Вы... вы отдадите запись в полицию? — еле слышно спросил Ваня.
Сергей Владимирович посмотрел на него, потом снова на машину во дворе.
— Нет, — сказал он просто. — Не отдам. Потому что ты уже наказал себя сильнее, чем это сделал бы любой суд. Ты наказал себя своим страхом. И своей честностью. Двадцатью тысячами и велосипедом. Это дорогой урок, Ваня. Надеюсь, ты его запомнишь.
Ваня не мог поверить своим ушам. Не будет полиции? Не будет суда?
— А... а ремонт? — осмелился он спросить.
— Ремонт будет. За мой счёт, — сказал Сергей Владимирович. — Но у меня к тебе встречное предложение. Ты сказал в письме, что готов отработать.
Ваня энергично закивал, сердце снова заколотилось, но теперь от надежды.
— Да! Что угодно!
— У меня в гараже, — медленно начал мужчина, — хранится хлам. Старые журналы, коробки с бумагами, которые нужно разобрать и рассортировать. Скучная, нудная работа. Но её нужно сделать. По субботам, часа по три. Без оплаты. Это и будет твоей «отработкой». Согласен?
— Согласен! — выпалил Ваня, готовый хоть сейчас бежать в этот гараж.
— И есть второе условие, — голос Сергея Владимировича снова стал твёрдым. — Твои родители. Они, судя по всему, учили тебя не самой лучшей тактике. Мы сейчас пойдём к ним. Вместе. И ты сам всё им расскажешь. А я — подтвержу наше соглашение. Понятно?
Ваня кивнул. Мысль о том, что сейчас придётся встретиться с родителями, которых он ослушался и перед которыми ему было дико стыдно, снова напугала его. Но это был уже не тот, парализующий страх. Это был страх перед трудным разговором, но с надеждой на исход.
— Понятно, — сказал он.
— И последнее, — Сергей Владимирович взял конверт и протянул его обратно Ване. — Деньги забирай. Велосипед тебе понадобится, чтобы по субботам ко мне на работу приезжать.
Ваня остолбенел. Он смотрел на конверт, потом на мужчину, не понимая.
— Но... но я же должен...
— Ты уже заплатил, — перебил его Сергей Владимирович, и в уголках его глаз легли едва заметные морщинки — подобие улыбки. — Ты заплатил своим поступком. Честность — валюта дорогая. Особенно сегодня. Бери.
И Ваня взял. Конверт снова лёг в его карман, но теперь он весил иначе. Он был не грузом вины, а... наградой? Или просто возвращённой мечтой. Он не знал. Он чувствовал только всепоглощающее, щемящее облегчение.
— Пошли, — сказал Сергей Владимирович, надевая на ходу лёгкую ветровку. — Надо вернуть тебя домой, пока твои не подняли на уши весь район.
Они вышли в подъезд. Спускаясь по лестнице, Ваня шёл рядом с этим огромным, строгим, но оказавшимся... справедливым человеком. Он украдкой смотрел на него. Теперь Сергей Владимирович не казался великаном. Он казался просто взрослым. Который понял.
Когда они приблизились к двери квартиры 32, из-за неё уже доносились приглушённые, но отчаянные голоса. Мама почти кричала: «Я же говорила! Он убежал! Куда он мог деться?!». Папа что-то отвечал, в его голосе звучала растерянность и злость на себя.
Сергей Владимирович посмотрел на Ваню, давая понять, что сейчас его очередь. Ваня сделал глубокий вдох, выдох и постучал в собственную дверь.
— Кто там?! — раздался взволнованный голос отца.
— Это я, пап. Ваня. И... Сергей Владимирович с шестого этажа.
За дверью воцарилась мёртвая тишина. Потом щелкнули замки, и дверь распахнулась. На пороге стояли оба родителя, с лицами, искажёнными страхом, недосыпом и теперь ещё и шоком. Они смотрели то на сына, то на соседа, не зная, что думать.
— Простите, что побеспокоил так поздно, — первым заговорил Сергей Владимирович, и его тон был вежливым, но не радушным. — Ваш сын проявил мужество и пришёл ко мне с повинной. А вы побоялись видимо... Мы с ним уже всё обсудили. Можно войти? Хочу теперь и с вами поговорить...
Продолжение следует
Нравится рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ВЫШЕ, не забудьте Лайк и Подписка!