Глава 12. Тень на троне
В каменном чреве тюрьмы Матбак время не текло. Оно сочилось.
Кап. Кап. Кап.
Холодная, отдающая тиной вода падала с почерневших сводов, отмеряя секунды вечности. Ариб сидела на охапке гнилой соломы, обхватив колени.
Её белое шёлковое платье, ещё вчера стоившее целое состояние, превратилось в серую тряпку, пропитанную сыростью.
Драгоценные камни на лифе тускло поблескивали, словно глаза мёртвых рыб — здесь, в темноте, роскошь казалась злой насмешкой.
Ариб не плакала. Слёзы, удел слабых, а она была дочерью Джафара. Её ум, отточенный сложными партиями в шатрандж и стихотворными дуэлями, сейчас работал холодно и чётко, расчленяя ситуацию, как мясник тушу на Курбан-байрам.
«Шария, всего лишь пешка, глупая и жадная. Мамун, Шах, загнанный в угол. Но кто же двигает чёрные фигуры?»
Ответ был очевиден. Фадл ибн Сахль. Великий визирь. Человек с двумя звёздами на знамёнах и тьмой в сердце.
Тот, кто ненавидел арабов и мечтал возродить пышность персидских царей, превратив Повелителя правоверных в свою безвольную куклу.
Ариб мешала. Она стала не просто усладой для ложа Халифа, а той, чей шёпот перевешивал крики советников и визирей. Поэтому он решил убрать её. Не изгнать, а раздавить.
В коридоре раздались шаги. Тяжёлые, гулкие, от которых, казалось, вздрагивали сами камни.
Заскрипели ржавые петли. В проёме двери возникла гигантская фигура. Свет факела плясал на чернокожем лице, превращая его в маску ифрита (дьявола). Масрур. Главный палач Халифата.
Ариб даже не подняла головы.
— Пришёл забрать мою душу? — тихо спросила она.
— Или принёс шёлковый шнурок как последнюю милость?
Масрур шагнул в темницу, заполнив собой всё пространство. Он воткнул факел в кольцо на стене, и тени метнулись по углам, распугивая крыс.
— Я принёс тебе еду, — его бас рокотал, как камнепад в горах. Он бросил к её ногам грубый узелок.
— Лепёшка, козий сыр и финики. И новости.
— Ешь сам свои новости, палач, — выплюнула Ариб.
Масрур медленно, с неожиданной для его габаритов грацией, опустился на корточки. В его глазах не было привычной ледяной пустоты.
— Ты гордая, — заметил он.
— Это хорошо. Гордость помогает умереть, не уронив чести. Но чтобы выжить, нужен ум. Шария жива.
Ариб вскинула глаза. Сердце пропустило удар.
— Жива?
— Да. Твоё масло и рвотное вытащили эту дуру с того света. Она в лазарете, мечется в бреду и молит Аллаха о прощении. Но правды она не скажет. Она боится того, кто дал ей яд, больше, чем огня Джаханнама.
— Фадл... — имя врага сорвалось с губ, как дурное слово.
Масрур не кивнул, но его веки дрогнули.
— Ты слишком умна для женщины, дочь Джафара. Визирь держит Халифа за горло стальной хваткой. Гвардия верна визирю. Дирхемы в казне в руках визиря. Мамун сейчас не повелитель, а пленник в золотой клетке собственного дворца. Если он оправдает тебя, Фадл поднимет бунт. Объявит, что Халиф лишился рассудка от чар ведьмы.
— И поэтому Мамун бросил меня сюда? В эту яму? Спасать свою шкуру?
— Спасти твою жизнь, глупая! — рыкнул Масрур, и эхо ударилось о стены.
— Здесь, в моей башне, ты под моей защитой. А там, в гареме, евнухи визиря уже перерезали бы тебе горло спящей.
Ариб замолчала. Осознание накрыло её тёплой волной. Мамун не предал. Он... спрятал её. Единственным доступным ему способом.
— Что мне делать, Масрур? — голос её дрогнул, впервые выдав страх.
Евнух поднялся, вновь нависая над ней грозной скалой.
— Ждать. И петь.
— Петь? — она горько усмехнулась.
— Здесь? Для крыс и мокриц?
— Петь так, чтобы услышали стены. У стен Багдада есть уши. А у города — память. Народ любит легенды, Ариб. Стань легендой, которую нельзя убить тихо. Пиши стихи. Я передам их в город. Пусть водовозы поют твои песни, пусть их шепчут на базарах. Пусть народ плачет о «невинной голубке в темнице». Когда Багдад полюбит тебя, визирь не посмеет тебя тронуть.
Он повернулся к выходу.
— Масрур! — окликнула она его в спину.
— Почему? Почему ты помогаешь мне? Твой меч обагрён кровью моего отца. Ты должен ненавидеть весь род Бармакидов.
Палач замер в дверях. Пламя факела отразилось в его чёрных глазах.
— Я убил твоего отца по приказу. Я меч, а меч не ведает ненависти. Но я не убиваю музыку. Твой голос... он напоминает мне о тех временах, когда у меня ещё была душа.
Дверь с грохотом захлопнулась, оставив её наедине с темнотой и надеждой.
***
Минул месяц. Ариб сидела в темнице, но её голос, словно вольная птица, гулял по Багдаду. Масрур сдержал слово. Стихи, нацарапанные углём на обрывках ткани, просачивались сквозь толстые стены Матбака. Они превращались в касыды, летели над Тигром, проникали в чайханы и гаремы.
Их напевали лодочники, рассекая мутную воду вёслами. Их шептали женщины, выбирая ткани на базаре. Это были песни не о любви, но о великой несправедливости.
О соловье, которого оклеветали змеи. О том, как тьма пытается поглотить солнце. Имя Ариб стало символом. Её никто не видел, но она была везде.
А во Дворце Вечности сгущались тучи. Халиф Мамун стал тенью самого себя. Под глазами залегли чёрные круги бессонницы.
Он часами сидел над доской для шатранджа, передвигая фигуры дрожащими пальцами. На доске его Ферзь был заперт, окружён вражескими конями.
Фадл ибн Сахль торжествовал. Он расхаживал по коридорам дворца, шурша тяжёлыми шелками, и слуги склонялись перед ним ниже, чем перед Халифом.
Великий визирь устранил соперницу, контролировал каждое дыхание Мамуна.
Оставался последний шаг — перенос столицы в Мерв, в сердце Персии, подальше от мятежного арабского Багдада. Это был бы конец Аббасидов и начало новой династии. Династии Сахля.
Но визирь, считавший себя мастером интриг, не учёл одного игрока. Фигуру, которая всё это время стояла в тени, за краем доски.
Того самого человека, который много лет назад купил маленькую девочку на невольничьем рынке за пятьдесят динаров. Аль-Амин ибн Мухаммад.
Для двора он был лишь скромным управляющим, чьё имя давно стёрлось из летописей. Но в тайном мире он был главой «Барида» — службы почты и шпионажа. Человеком-тенью.
Он знал, о чём шепчутся евнухи в дальних покоях и о чём молчат эмиры на советах.
Аль-Амин никогда не забывал Ариб. Он следил за её взлётом, гордясь, как садовник гордится редким цветком. И теперь он решил: пора.
Одной душной ночью, когда даже стража клевала носом, дверь темницы Ариб снова отворилась. Но на этот раз вошёл не Масрур. Вошёл человек в шерстяном плаще дервиша. Лицо его скрывал глубокий капюшон.
— Мир тебе, Ариб, — произнёс знакомый голос. Спокойный, тихий, но в нём звенела скрытая сталь.
Ариб вздрогнула, прижимая к груди колени. Она знала этот тембр. Голос человека, который дал ей новое имя.
— Господин? — еле слышно сказала она, не веря ушам.
— Аль-Амин?
Он скинул капюшон. Годы посеребрили его виски, морщины прорезали лоб, но глаза остались прежними — внимательными, проницательными и бесконечно грустными.
— Ты выросла, — сказал он, обводя взглядом её убогое жилище.
— И ты стала опасной. Я горжусь своей покупкой.
— Вы пришли выкупить меня снова? — горькая усмешка исказила её губы.
— Боюсь, цена теперь выше. Пятьюдесятью динарами не обойтись.
— Цена трон Халифата. Серьёзно ответил он, присаживаясь рядом, не брезгуя грязным полом.
— Слушай меня внимательно, девочка. Времени мало. Завтра Фадл потребует твоей казни. Он приведёт лжесвидетелей, которые поклянутся, что видели, как ты ворожила на крови и волосах Халифа. Суд будет скорым.
Ариб похолодела. Липкий страх пополз по спине.
— Но у меня есть кое-что для тебя. Он достал из складок плаща маленький, перевязанный тесьмой свиток.
— Это переписка Фадла с мятежными эмирами Хорасана. Доказательство его измены. Он не просто хочет власти, этот лицемер планирует убить Мамуна во время охоты через три дня. Несчастный случай. Упал с коня.
Ариб схватила свиток, её пальцы дрожали.
— Почему вы отдаёте это мне?! Отнесите Халифу! Вы же глава Барида!
— Халиф не поверит мне, — тихо ответил старик.
— Для него я, тень прошлого, старый слуга. Фадл слишком долго капал яд ему в уши. Но он поверит тебе. Потому что он любит тебя. Любовь открывает глаза там, где разум слеп.
— Как я передам это ему? Я в кандалах!
— Завтра тебя поведут в Зал Павлина. Тебе позволят последнее слово. Ты будешь петь свою последнюю песню, Ариб. Сделай так, чтобы в этой песне была правда, острая, как кинжал. И отдай свиток ему в руки. При всех.
Он поднялся, поправил одежду.
— Это твой гамбит, Ариб. Либо ты выиграешь и станешь королевой, либо мы все умрём ещё до заката.
— Кто вы? — спросила она напоследок, сжимая свиток так, что побелели костяшки. — Почему вы рискуете головой ради меня?
Аль-Амин улыбнулся той самой, почти забытой улыбкой из детства.
— Я тот, кто верит, что искру нужно беречь от ветра, пока она не станет пламенем. Ты стала пожаром, Ариб. Сожги их всех.
***
Наступило утро суда. Зал Павлина слепил золотом и лазурью, но сегодня здесь не пахло благовониями. Здесь пахло липким, животным страхом.
Мамун сидел на троне, бледный, осунувшийся, словно старик. Рядом, по правую руку, возвышался Фадл ибн Сахль в чёрных одеждах верховного судьи. Он сиял мрачным торжеством, глядя на собравшихся свысока.
Двери распахнулись. Стража ввела Ариб. Она была всё в том же грязном, изодранном платье. Её волосы были распущены, ноги босы.
Но она шла по драгоценным коврам так, словно ступала по лепесткам роз в райском саду. Голова поднята, взгляд прямой. В руках она сжимала уд. Масрур разрешил.
— Ариб аль-Мамунийя! — провозгласил глашатай, ударяя посохом.
— Ты обвиняешься в колдовстве, отравлении и измене. Что ты скажешь в своё оправдание перед лицом Аллаха и Повелителя правоверных?
Ариб вышла на середину зала. Она чувствовала на себе сотни взглядов — жадных, сочувствующих, злорадных. Но она смотрела только на одного человека. На Мамуна.
— У меня нет слов, о судьи, — произнесла она. Голос её был тих, но в гробовой тишине зала он прозвучал как удар гонга.
— Слова могут лгать. У меня есть только песня. Позвольте мне спеть в последний раз. А потом... делайте со мной, что хотите.
Фадл открыл рот, чтобы возразить, приказать заткнуть ей рот кляпом, но Мамун вдруг поднял руку.
— Пой, — хрипло бросил Халиф.
И она ударила по струнам. Звук уда взлетел под своды, резкий, тревожный, как крик ястреба. Ариб запела.
Это была не жалобная мольба о пощаде. Это был макам гнева и истины. Её голос, глубокий и чувственный, обволакивал каждого, проникал под кожу.
Она пела о прекрасном саде, где под корнями дерева власти свила гнездо ядовитая змея. О том, как яд капает не в кубки с вином, а в доверчивые уши правителя. О предательстве, которое надевает маску самой преданной дружбы.
«Тот, кто стоит у твоего плеча, держит кинжал, а не перо. Тень его длиннее меча, а сердце чернее, чем воронье крыло...»
С каждым куплетом лицо Фадла становилось всё бледнее, превращаясь из торжествующего в маску ужаса. Он понимал: она знает.
Ариб, продолжая играть, медленно приближалась к трону. Стражники напряглись, положив руки на эфесы мечей, но Мамун жестом остановил их. Он подался вперёд, ловя каждый звук.
Ариб подошла к самим ступеням трона. Пальцы в последний раз пробежались по струнам, взяв высокую, пронзительную ноту, от которой, казалось, задрожало пламя свечей в канделябрах. Музыка оборвалась.
Она упала на колени, склонив голову, и протянула Халифу свиток, который прятала в широком рукаве.
— Вот моя песня, Повелитель. Прочитай её. И узнай, кто на самом деле подливает яд в твою чашу.
Мамун медленно протянул руку. Взял свиток. Развернул. Тишина в зале стала такой плотной, что было слышно, как бьётся сердце империи. Халиф читал. Его глаза расширялись.
Лицо наливалось тёмной кровью гнева. Он узнал почерк. Узнал личные печати визиря. Узнал имена заговорщиков.
Он медленно, очень медленно поднял голову и посмотрел на своего визиря. В этом взгляде была смерть.
— Фадл? — тихо спросил он.
Визирь попятился, споткнувшись о край ковра.
— Это ложь! Повелитель, это клевета! Эта ведьма околдовала вас...
— Взять его! Крик Мамуна разорвал тишину, как удар молнии. Он вскочил с трона, отшвырнув свиток.
— Взять изменника!
Зал взорвался хаосом. Гулямы Масрура, которые только этого и ждали, чёрными коршунами бросились на визиря, сбивая с ног его свиту. Зазвенела сталь, раздались крики.
Ариб так и осталась стоять на коленях посреди бури, не отрывая взгляда от Мамуна. Тот сбежал по ступеням. Не говоря ни слова рывком поднял её, прижал к своей груди так сильно, что остановилось дыхание, и зарылся лицом в спутанные волосы, вдыхая запах зиндана, сырости и... свободы..
Она победила. Чёрная королева на шахматной доске поставила мат королю противника.
Багдад ликовал, ещё не зная причины, просто чувствуя перемену ветра.
Ариб, прижимаясь к груди Халифа, знала: это только начало. Враг повержен, но его тень ещё долго будет висеть над троном.
Теперь Ариб не просто певица, услаждающая слух. Отныне она хранительница Халифа.
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.